Ангел-наблюдатель
Шрифт:
После зимних каникул Дара окончательно замкнулась в себе, с каждым днем все больше отдаляясь от нас. Она даже завтракала и ужинала так, словно в кафе, за неимением свободных мест, к незнакомым людям подсела — быстро, молча и не отрывая глаз от стола. После еды она вставала, коротко бросала: «Спасибо», мыла свою тарелку с чашкой, вытирала их и ставила на место. Она и вещи свои перестала в корзину для грязного белья бросать — прятала их где-то, пока их не набиралось на полную стирку, и включала стиральную машину, когда Гали дома не было. Та в последнее время стала
О Галином самочувствии я могу только догадываться, но я уверен, что хуже всех нас в то время было Аленке. О причине холодной войны в доме прямо ей никто не говорил, но она ее, вне всякого сомнения, то ли в Дариной, то ли в моей голове отыскала — и стала льнуть к ней еще сильнее, постоянно мысленно показывая ей картины их неразделимости. Что Дара, похоже, приняла за жалость. К которой она не привыкла. Она ни разу не оттолкнула Аленку (слава Богу, до этого не дошло!), но инициатором их общения быть перестала, и, когда таковое случалось, откровенно дожидалась его окончания.
Я не знаю, говорила ли Аленка о Даре с Галей — она вдруг начала за ней увязываться всякий раз, когда Галя из дома отлучалась. Думаю, что нет — я и сам после двух-трех раз, когда та полночи прорыдала, тихо уткнувшись в подушку и лишь под утро заснув в полном изнеможении, перестал пытаться обсудить с ней, что нам теперь делать. Но меня Аленка постоянно спрашивала — мысленно, конечно — что случилось с Дарой, кто ее подменил и как ее назад расколдовать. А я ей повторял раз за разом, упрямо убеждая то ли ее, то ли себя самого: «Даре сейчас трудно, на нее злое заклинание случайно свалилось, и сбросить его может только она сама. Поэтому ей нужно подумать, а нам подождать — ее никакие чары не осилят, и скоро она к нам вернется».
Но ближе к весне на меня, по крайней мере, эта мантра уже больше не действовала. Как-то в субботу, в начале марта выдался первый, неожиданный, по-настоящему весенний день — яркий, солнечный, когда капель звенит и воробьи почти орут — прямо подарок природы к наступающему 8 Марта. Галя вдруг оживилась, разулыбалась и предложила всем нам после завтрака пойти и прогуляться, как следует, после долгого зимнего сидения в четырех стенах.
Аленка тут же загорелась, но Дара вскинула глаза, быстро обвела ими всех нас и снова опустила их с непроницаемым видом.
— Мне заниматься нужно, — произнесла она ровным тоном и вышла из кухни.
Во мне словно пружина лопнула. Видя, как быстро и привычно опустились уголки Галиных губ и как испуганно притихла Аленка — словно воздушный шарик от прокола сдулся — я понял, что вместе с зимой пришло к концу и мое терпеливое ожидание скорых перемен к лучшему. Терпеливое и безучастное.
Выпроводив на улицу Галю с Аленкой, чтобы хоть они солнцу порадовались, я решительно зашел в спальню.
— Дара, зачем ты это делаешь? — прямо спросил я, усаживаясь на Аленкин стул у письменного стола, чтобы наши с Дарой глаза на одном уровне оказались.
— Что я делаю? — с вызовом глянула она на меня.
— Мать обижаешь, — уточнил я, внимательно следя за выражением ее лица. — И Аленку.
— Аленку я не обижаю, — быстро отвела она глаза в сторону, — она и без меня прекрасно погуляет.
— Напрасно ты в этом так уверена… — начал я, и тут же прикусил язык, чтобы не вступать в опасное обсуждение мысленных контактов. — Но пусть даже так. Но матери ты за что бойкот объявила?
— Бойкот? — вскинула она надменно бровь. — Ничего я ей не объявляла, мне просто не о чем с ней разговаривать.
— Опять позволь с тобой не согласиться, — на остатках терпения спокойно продолжил я. — Мне кажется, что как раз с ней тебе очень даже есть, о чем поговорить. Именно с ней — и ни с кем другим, — добавил я с нажимом.
— А-а, — откинулась она на спинку своего стула и в упор уставилась на меня, прищурившись. — Только Марина — или о ком ты там говоришь — почему-то не ей, а тебе о моих вопросах сообщила. Я уже давно заметила, что вы все ей слово даете, только когда речь о тряпках или рецептах идет. Так что не вам, которые сами ее ни к каким серьезным делам не подпускают, рассказывать, с кем и о чем мне говорить. — Помолчав, она вдруг добавила, словно не сдержавшись: — Меня вообще не удивляет, что ее все бросают.
— Что? — Я резко выпрямился, с трудом веря своим ушам.
— А то! — Ее как будто прорвало. — С ней всем не о чем разговаривать! Ее ничего в жизни не интересует: на работу ходит, потому что так надо, а после нее высшее удовольствие — дурацкую мелодраму по телевизору посмотреть. Что она кому-то рассказать может? Как котлеты в тысячный раз пожарила? Или как еще одна, сотая, парочка влюбленных в мыльной опере друг друга нашла вопреки всем и вся? Жалкая она какая-то! Лишь бы слезы лить — неважно, по какому поводу. Вот от нее и стараются все избавиться.
— Все? — коротко поинтересовался я, чтобы прервать эту тираду. Глубоко внедряются нам в сознание профессиональные обязанности — даже моя привязанность к Даре, как выяснилось, не смогла их пересилить. Я почувствовал, что еще пару таких фраз — и я перейду к защите хранимого объекта. Активному и решительному. На что я не имею никакого права. И о чем Дара уже прекрасно знает.
— Ну, допустим не все, — небрежно отмахнулась от моего вопроса она. — Но ты — просто такой человек… привязчивый. То, что вы с ней как-то ужились, скорее о тебе хорошо говорит, чем о ней. А Аленка, — быстро добавила она, как только я снова открыл рот, — просто маленькая еще. Вырастет — тоже увидит, что ей с ней скучно.
До меня вдруг дошло, что в Дариных словах задело меня больше всего — она повторяла, буквально слово в слово, все те мысли, которые крутились у меня в голове в то первое время, когда меня только-только к Гале направили. Мне тоже понадобилось время — и приличная встряска в лице тогдашней ипостаси Макса — чтобы разглядеть в ней того замечательного человека, который до сих пор, как видно, прятался под внешне неброским образом. Ладно, подумал я, сделаем скидку на то, что Дара еще моложе, чем я тогда был. А встряску я ей сейчас обеспечу.