Ангел-наблюдатель
Шрифт:
— А как насчет наших друзей? — решил я дать ей высказаться до конца, чтобы уж одним разом весь этот бред скосить, спалить и пепел по ветру…
— Ну да! — презрительно фыркнула она. — Пару раз в год что угодно можно вытерпеть. Только и они-то всякий раз ее с рук на руки передают, когда она очередному уже до смерти надоела, а сами куда-нибудь в сторону бросаются, чтобы о чем-то более интересном поболтать. Ты тоже, со всем своим терпением, по вечерам почему-то возле компьютера сидеть предпочитаешь, — победоносно глянула она на меня. — А вот ее собственный отец и тот… не знаю, первый муж, что ли, вообще на край света от нее
— И ты, значит, решила пополнить этот список? — подхватил я. — Собой и в будущем, желательно, Аленкой?
— Я… — К моему удовлетворению, она впервые как будто растерялась — Анатолий, по-моему, мог бы в тот момент мной гордиться. — Да нет. — Она неловко дернула плечом и нахмурилась. — Просто ей один мой вид неприятен — теперь я понимаю, почему! — и она совсем не против, чтобы я ей глаза не мозолила. А я не хочу, — снова упрямо вскинула она голову, — чтобы ко мне эта… приземленность пристала, которая ей от ее матери досталась и даже с ней не сроднила. И к Аленке тоже, — сверкнула она глазами, — она и так больше в нее пошла…
— А теперь послушай меня, — резко хлопнул я ладонью по столу при повторном упоминании Аленки. — Я очень надеюсь, что ты от Гали хоть немного ее доброты и терпимости взяла — если да, то не один раз в жизни об этом вспомнишь. С благодарностью. Ты у нас, конечно, девица умная и образованная получилась, но только у тебя есть время интересоваться многими вещами. Поскольку перед тобой всегда на столе горячая еда стоит, все твои вещи в чистоте содержатся и домашними делами тебе заниматься не нужно.
— Я ее ни о чем не прошу, — натянуто произнесла Дара. — Я уже два месяца сама себе все делаю.
— Да неужели? — хмыкнул я. — Вот видишь, какой ты молодец! А мы вот с нашими друзьями уже сколько лет никак не можем без твоей матери обойтись. Потому что мы при встрече не только новостями и увлекательными рассказами обмениваемся, но и радостями делимся и в неприятностях друг друга подбадриваем. И в этом равных твоей матери я лично не знаю. Да, ты правильно заметила — мы стараемся не посвящать ее в особо сложные перипетии, но только потому, что она наши огорчения намного ближе к сердцу принимает, чем мы сами. И опять-таки ты права — неприятен ей сейчас твой вид, но не потому, что он твой, а потому, что она не может понять, отчего ты вдруг ее врагом считать начала.
— Я этого не говорила! — попыталась возмутиться Дара.
— Вот и хорошо, что не говорила, — не дал я ей такой возможности. — Потому что иначе это бы уже настоящим свинством было. Ты уже давно не младенец и прекрасно понимаешь, что твоя мать могла… отказаться от тебя, — еле выговорил я, похолодев при одной только мысли о такой возможности. — А ей даже в голову такое не пришло, и взялась она и растить тебя, и воспитывать, хоть и осталась одна. Она тогда в мою сторону и не смотрела — никого, кроме тебя, видеть не видела — и даже простую помощь от меня приняла только после того, как убедилась, что к тебе я ничуть не хуже, чем к ней самой, отношусь.
Дара заерзала на стуле, разглядывая сложенные у себя на коленях руки. Получилась, похоже, встряска — осталось последний слежавшийся комок ее умозаключений разбить.
— Что же до того, кто от кого на какой край света сбежал… — заговорил я медленнее, тщательно подбирая слова.
Дара вдруг подалась вперед, уставившись на меня напряженным взглядом исподлобья.
— Насчет Галиного отца я не знаю, — взял я разбег из менее опасной местности, — но твой ее не бросал. Это она его прогнала, когда узнала, что он… какими-то нехорошими делами занимается. Именно прогнала — несмотря на то, что уже тебя ждала.
— А ты его знал? — вдруг спросила она.
— Не могу сказать, что знал, — осторожно ответил я и поморщился, потому что тогдашнего Макса мне не то, что знать — вспоминать не хотелось, — но пару раз видел.
— А какой он был? — тут же последовал совершенно естественный, в целом, вопрос.
— Обаятельный и привлекательный, — неохотно признал я, впервые пожалев, что Дара не переняла от Макса умение маскировать свои мысли. — Что не имеет ничего общего с порядочностью. Судьбой твоей матери он с тех пор ни разу не поинтересовался, — с удовольствием добавил я, зная, что этот факт Максу просто нечем крыть.
— А что ты имел в виду, — продолжала допытываться Дара, напряженно хмурясь, — когда говорил, что он чем-то нехорошим занимался?
— Галя мне ничего об этом не говорила, — опять ответил я чистейшей правдой. — Мы тогда просто знакомыми были, а потом… сама понимаешь, что спрашивать ее об этом у меня язык не поворачивался.
Дара снова открыла было рот, но я предупреждающе поднял руку. Кто его знает, куда она меня своими вопросами загонит. В свете нашего с Максом противоестественного, но неизбежного сосуществования мне хотелось иметь полные основания — в случае чего — твердо и уверенно заявить ему, что к открытию Дариных глаз на гнусную сущность ее родителя я лично не имею никакого отношения.
— Дара, я не хочу о нем говорить, — решил потренироваться я в уверенности голоса. — С моей стороны это было бы просто некрасиво. Есть только один человек, который может ответить на твои вопросы. Но только имей в виду — ей об этом вспоминать тяжелее всех, так что не вздумай выдавливать из нее больше того, чем она сможет или захочет поделиться.
После этого нашего разговора Дара снова надолго замкнулась в себе. Но уже явно иначе. Она все также молча сидела с нами на кухне во время еды, сосредоточенно уставившись в свою тарелку, но впечатления ощетинившегося зверька уже не оставляла. Я даже заметил, что стоило Гале отвернуться к плите или холодильнику, она то и дело бросала на нее искоса короткие взгляды, то выпячивая, то поджимая губы. Похоже, ей уже действительно не терпелось поговорить с матерью, но пересилить свое подростковое самолюбие она никак не могла. Или просто не знала, как подступиться к ней с такими болезненными вопросами. По крайней мере, мне хотелось думать именно так.
Окончательно рухнуло это гнетущее противостояние благодаря Аленке. Она перемену в Даре учуяла раньше всех и, разумеется, без всяких слов — и тут же потянулась между ней и Галей мостиком, постепенно подтягивая их друг к другу. Бегала то к Гале с просьбой приготовить сегодня то, что Дара любит, то к Даре — с предложением вместе в магазин сходить. И однажды, вечером воскресного дня, половину которого мы в парке провели, Дара с Галей заперлись в гостиной. Честное слово, я бы подслушал (и плевать мне, кем меня Анатолий при этом считать будет!), но вместе со мной из гостиной выставили и Аленку — не мог же я при ней под дверью сидеть! Пришлось ждать, пока обрывки того разговора Аленка из Дариной головы выудит, а я из ее — обрывки обрывков.