Ангел пролетел
Шрифт:
Его пациента не могли убить. Это ерунда какая-то.
Или могли, и это не ерунда?..
– Чтой-то вы говорите, Дмитрий Антонович?
Он задумчиво посмотрел на санитарку и вышел.
Милицию вызывать? ФСБ, ЦРУ, ОГПУ, МВД и Центризбирком?
Он вышел неправильно. Ему нужно было во внутренний коридор, а он попал в центральный, где на полу, как и положено коммерческому и процветающему учреждению, лежали ковровые дорожки, стояли дивной красоты фикусы и горели яркие лампы. На диване из кожзаменителя сидела молодая
Шумаков выскочил прямо на них и замер. Они тоже воззрились на него.
Отступать было некуда.
В кармане трепыхнулся медицинский пакетик.
На елке, стоявшей в углу, звякнул колокольчик.
Ангел пролетел, подумал Шумаков. Кажется, так говорят, когда колокольчик звякает.
– Доктор, здравствуйте, – энергично начал молодой человек, вынимая руки из карманов и несколько театрально касаясь дамочкиного плеча. – Ну, как наши дела?
Шумаков постоял в отдалении, а потом пошел к ним. Он шел мимо поста, и Галя, которая дежурила сегодня, даже голову от бумаг не подняла.
Они не могут, подумал Шумаков про весь мир. Они не могут, только я один могу!
Он шел прямо на них и не знал, что будет делать, когда дойдет.
Сколько раз это было. Сколько раз он говорил себе, что больше ни за что и никогда. Сколько раз все начиналось сначала.
Он подошел и остановился.
– Что наш дорогой Петр Елизарович? Мы можем рассчитывать, что Новый год будем встречать всей семьей?
Дамочка посмотрела Шумакову в лицо и спросила совершенно спокойно:
– Дед умер?
Шумаков кивнул.
– Сегодня?
Он опять кивнул.
– Около двух, – не спросила, а констатировала она. – Я поняла.
Молодой человек зажал в зубах какой-то очередной бодрый вопрос и уставился на дамочку.
– Катя, – пробормотал он, так и не прожевав как следует вопрос, – что ты… что такое? А вы?!
Что вы такое говорите?! Утром нам сказали, что все в порядке!
– А в два часа он умер, – жестко, жестче, чем нужно, сказал Шумаков и глянул на Катю.
Что именно она поняла? И как?
– Наш дорогой… он не мог… да я на вас в суд… да нам по телефону…
– Замолчи, – приказала Катя. Она вдруг сделалась очень бледна и потянула с шеи шарф, как будто он душил ее.
– Да как вы можете!.. Да это же внучка! Вы не знаете, с кем связались!..
– Замолчи, – повторила Катя строго. – Мы… я могу… пойти к нему?
– Ты не должна, – моментально отозвался молодой человек. – Это же больница, а не… зал прощаний!
Потому, что ее спутник верещал так активно, и еще потому, что Катя была все так же бледна и он чувствовал ее нервозность так, словно попал в электрическое поле, Шумаков решился:
– Да. Можете. Я проведу вас. Только придется раздеться и обуть бахилы.
– Благодарю вас, – светским тоном изрекла Катя, как будто он пригласил ее на мазурку.
– А вы кто? – вдруг спросил у нее Шумаков. – Можно узнать для начала?
– Вы что? Вы отдаете себе отчет, с кем говорите?!
– Меня зовут Екатерина, я внучка Петра Елизаровича. Вы разговаривали с моей мамой, Ириной Петровной.
– Да, – согласился Шумаков. – Ирину Петровну я помню.
Молодой человек фыркал безостановочно. Фыркал и закатывал глаза.
Шумаков понимал, почему он фыркает и закатывает.
Екатерина Рождествина была наимоднейшей телевизионной ведущей, ее мать Ирина – наимоднейшим дизайнером, а покойный дедушка – писателем, хоть и не самым модным, но получившим однажды Нобелевскую премию по литературе.
Он, хирург Шумаков, угробил нобелевского лауреата. Только и всего.
Он приказал принести бахилы и смотрел, как телевизионная звезда натягивает их на туфли. Она была в туфлях – среди зимы! Туфли были не очень чистыми – видно, вышла из машины и попала в снег. Зато лакированные башмаки молодого человека сверкали.
За это сверкание Шумаков возненавидел его еще больше.
«Звезда» отдала Гале, вынырнувшей из своего закутка, пальто и сумочку и пошла за Шумаковым, очень старательно глядя прямо перед собой.
Они прошли через несколько дверей, повернули и оказались в оперблоке.
– Подожди здесь, – приказала Катя своему спутнику, когда Шумаков открыл дверь. – Не ходи за мной.
Он начал было возмущаться, но, как показалось главврачу, с облегчением остался в коридоре.
Шумаков пропустил ее вперед, подвел к каталке и вышел в другую дверь – не было никакого смысла торчать рядом с ней, и неловко ему было, и маетно, и совесть его мучила!..
Она вышла довольно скоро – минут через семь, он только прикурил вторую сигарету. Он курил в коридорное окно, вздыхал и мучился.
– Дайте мне сигарету.
– У меня только «Честер».
Она наконец на него взглянула, и он вдруг понял, какое у нее горе. Самое настоящее горе.
– Мы все знали, что рано или поздно это случится, – сказала она негромко и выдохнула дым в окно. – Но все равно надеялись, что дед будет жить вечно. И как это он так нас подвел! И что? Сердце?
– Сердце, – согласился Шумаков, ненавидя себя. – И возраст.
Она согласно кивнула. Она же не знала, что в смерти ее деда виноват именно он, Шумаков!
– А… вы его любили?
– Он меня вырастил, – ответила она просто. – А почему вы спрашиваете?
– А этот… урод в коридоре, он кто? Ваш муж?
Ему даже в голову не пришло, что так спрашивать неприлично. Что «урод» и впрямь может оказаться мужем, да еще горячо любимым, да еще чудесным во всех отношениях человеком!
Врачи бестактны и циничны – кажется, именно так принято думать?