Шрифт:
ГЛАВА 1
Сейчас на этом мире находят больше сотни городов; куда лучше по сравнению с той ситуацией, которую когда-то оставили после себя предки. Тут гептаполис Чаттален, расположенный вдоль Черного моря подобно нитке жемчуга; следует упомянуть и зажиточный речной край Нев Хеттека, лодки которого тарахтели по всему великому Дету до моря Санданс. Есть поселения и вблизи странных руин Некса. Куда бы ни ступала нога человека, там расцветала торговля; и мир, называемый на картах Меровином, хорошо справлялся в рамках своих возможностей. Люди, которые жили на нем, колебались между уверенностью, что внепланетное человечество больше не проявляет к ним никакого интереса, и вечной надеждой, что нечеловеческие шарры не могут решить, что делать с Меровином — ни сейчас, ни после. Совершенно очевидно, что шарры не намеревались позволить
Так и оставался этот мир, который был назван его жителями Меровином только в религиозной связи, предоставленным самому себе; эта сотня городов, завещание людей, которые были слишком упрямы, чтобы покинуть свой мир, когда люди и шарры сошлись во мнении о ликвидации колонии; наследие колонистов, которые были достаточно хитрыми, чтобы скрыться от поисковых групп, и достаточно жесткими, чтобы пережить Очистку, которая убрала из их рядов технарей. С тех пор шарры игнорировали жителей Меровина (хотя, по слухам, на планете жили и шарры, которые со своей стороны не захотели выполнять договор). Суматоха и волнения утихли; человеческие беглецы опять спустились с гор, отстроили на руинах дома и произвели потомство. И двадцать поколений этих потомков проклинали предков, как полных идиотов.
Двадцать поколений потомков выстроили сотню городов и жили в них; и в глубине души знали, что где-то в других местах вселенной человечество живет намного лучше, чем в любой части Меровина. Звезды светили недостижимым раем в небе, а меровинийцы жили и умирали под ними, зная, что небо настолько же далеко, насколько коротка их жизнь. И все благодаря дуракам-предкам.
Хотя Меровин, вообще-то, представлял чудо. Даже самые угрюмейшие и отчаянные души признавали, что некоторые места излучали известное величие — такие как Туманные горы и зеленое волнующееся море Санданс, а также легендарная Бриллиантовая пустыня или (при этом меровиниец обычно вздрагивает) далекие руины шарров в Кевоги и Нексе. В небе светила луна, чтобы вдохновлять романтиков — она называлась Луной — и еще две небольшие луны, называемые меровинийцами «Собаками», которые гоняются по небосводу за Луной. Были такие города, как Сасейн, где благосостояние добывалось на рудниках. Были такие центры торговли, как Каспарл, кишевшие чужаками, приходившими по рекам или с караванами. На Меровине были приятные местечки.
Но не было на всем этом мире с его сотней городов худшего места, чем Меровинген с тысячами мостов, Меровинген, которому было шестьсот пятьдесят лет и который по-прежнему был занят своим собственным распадом.
Из всех ошибок предков Меровинген был самой роковой. Первый город планеты. Космопорт… ну, предки-то знали, что они от него получили. И в своей непревзойденной мудрости они основали Меровинген на Дете, ожидая товары для торговли, которые поплывут вниз по реке на дешевых грузовых баржах, чтобы через космопорт покинуть планету.
И товары-то действительно приплывают вниз по Дету, хотя сам космопорт давно уже зарос травой и кустарником. Землетрясение, которое сравняло с землей несчастный Соньон дальше вниз по реке (город, который когда-то планировался в качестве центрального связующего звена с материком), переместило также и русло Дета, так что он затопил большую часть Меровингена. Город отчаянно вставал на сваи и покрывался сетью мостов, и люди строили его все шире, вверх по реке и по берегам на затопленных руинах старых домов, вопреки лихорадке и несмотря на постоянные подъемы уровня воды в реке (или постоянное опускание фундаментов Меровингена; спорный вопрос, в чем действительно было дело). Меровинген жил, что было его несчастьем, и дела его шли ровно настолько хорошо, чтобы он не умер.
Издали он казался чудом, походил на пирс из серых досок, весь застроенный башнями, фантастическим изобилием деревянных башен с окнами, которые создавали впечатление, будто это единое архитектурное сооружение. (Да это почти так и было, таким стесненным был этот город, возвышающийся над каналами, которые заменили все другие виды транспортных путей.) Хотя он действительно имел тысячи мостов — дерзкая трехэтажная сеть лестниц и воздушных переходов, мостов, которые связывали балконы, мостов, которые связывали меж собой мосты, лестниц, ведущих с одного уровня на другой, так что дома, магазины и фабрики теснились вокруг последних остатков солнечного света, если не считать крыш и башен, жилого пространства, если уж ты обречен и проклят жить в Меровингене. Башни ловили ветер (и бури), в то время как жители самых нижних уровней жили в постоянной готовности выметаться со всем своим скарбом, как только начнется наводнение. И все это скрипело и трещало от ветров и давления приливов, которые проникали в мелкую гавань и каналы, или даже (как опасались некоторые) потому, что вся масса города опять погрузилась немного глубже. Так выглядел Верхний Меровинген.
Под городом двигался полумир лодок и лодочников, скипов и барж, передвигаемых шестами, плавучего транспорта всевозможных видов, который мог пройти по сети каналов и под большей частью неконтролируемых мостовых навесов. Там внизу, в сырых глубинах города располагался самый нижний уровень, состоящий из фундаментов зданий в последней стадии устойчивости, прежде чем утонуть и стать частью подпорок под илом. Здесь были маленькие ниши с лавками и тавернами, убежища отчаявшихся, чьи кости однажды тоже станут принадлежать нижним креплениям. Это было место, в котором можно исчезнуть. Человеческая жизнь была здесь неустойчивой, беглой, как лодка, которая подобно черному призраку мелькнет между опорами моста, проплывет сквозь какое-то пятнышко солнечного света, открытое до самого неба, а потом опять тихо и бесследно исчезнет в этом лабиринте. Жизнь здесь можно погасить, тело сбросить в воду, и никто этого не заметит. Или, если все же заметит, ему некуда подать жалобу. Хотя и был губернатор, Иосиф Александр Калугин его звали, но до него никто не добирался. Чаще бывало так, что на пути вверх сидел богатый Кто-то, вместе с еще одним богатым Кем-то, которые могли купить много смертей и нимало не волновались из-за какой-то еще одной.
Меровинген жил не хуже и не лучше, чем остальная планета. Красивый вид города лучше всего ценили издали — скажем, с наветренной стороны современного порта. Или с моря, по ту сторону окраины. А когда к нему приближаешься, можно почуять, насколько прогнил этот старый Меровинген, город, построенный на лабиринтах мостов, наполненный презрением позднего Меровингена ко всякому планированию. Город рос гнойным нарывом на мелком боковом рукаве реки, на проваливающихся причалах; хвала предкам за их предусмотрительность. Город вонял. И был прибежищем пиратов, укрытием отчаявшихся и отверженных из других городов.
Но большинство несчастных просто в нем родились.
Альтаир Джонс была одной из них. Она толкала шестом свой латаный-перелатанный скип по черным водным улицам Меровингена, под мостами города и по редким открытым каналам, транспортируя при этом любой мелкий груз, который можно было разместить в лодке, состоявшей большей частью из материала, который когда-то раньше служил в качестве палубных досок старой «Звезде Дета», пока не взорвались ее котлы и в награду или в наказание не отправили пятьдесят два члена экипажа и восемьсот девять пассажиров к предкам. Альтаир Джонс была долговязой, длиннорукой семнадцатилетней девушкой — или даже шестнадцатилетней; она забыла. И ее мать не оставила ей ничего, кроме поврежденной лодки, одежды на теле и адвентистского имени, которое в преимущественно ревентатистском городе отнюдь не приносило ей большой пользы.
Босиком, в рваных штанах до колен и в фуражке канальщика, низко надвинутой поверх черных волос на темное, загорелое лицо, она уже не могла сойти за юношу, которого она изображала, пока не округлилась; но заглянув ей в глаза, можно было заметить, что это глаза женщины, которая пробьет дыру в лодке или бочонках любому, кто даст повод для этого даже спустя годы после соответствующего события, когда он крепко и спокойно спит на борту. На реке можно найти более легкую добычу, чем Джонс. Такое чувство у людей появлялось очень быстро. С Джонс обращались по-деловому; тогда хотя бы можно было быть уверенным, что твой собственный груз достигнет места назначения, если у тебя есть одна или две бочки. И если ты честный канальщик, то без всяких можешь попросить Джонс присмотреть за твоей лодкой, пока сам чем-то занят на суше, и тогда никто не причинит твоей лодке никаких хлопот. Если Джонс отправлялась на сушу и оставляла свой скип под присмотром, она брала с собой нож и крюк — два простых инструмента, но речные крысы и канальщики умели пользоваться ими так, что горожане на мостах содрогались, а драчливым типам на лабиринтоподобных пешеходных путях приходилось не один раз хорошо подумать, прежде чем напасть. Канальщики никогда не были богатой добычей, но крик «Полундра!» призывал всякую водяную крысу в пределах слышимости влететь в эту сутолоку, обнажив крюк или нож.