Ангел в петле
Шрифт:
Шебуев молчал.
– Так потянет – на моем-то месте? – переспросил у приятеля Кузин.
С той же самодовольной улыбкой Шебуев откашлялся:
– Поживем – увидим.
18
Новый год Дмитрий Павлович Савинов справлял в кругу институтских друзей. Так случилось. Его отыскали, пригласили. Не кто-нибудь – Мишка Ковалев. Отказать ему Савинов не решился. Больше того – был благодарен за приглашение. Теперь на него косились. Одни ему завидовали, другие – презирали. Толика Панченко, их третьего товарища, не было.
Во время застолья, набросив полушубки, они с Мишкой вышли на балкон. Ковалев держал у
– Жалко, что вы с Людмилой-то расстались.
Мишка усмехнулся:
– И мне жалко. Я ведь думал как: ты на Маринке женишься, я на Людмиле. Будем друг к другу в гости ходить, детей воспитывать. Пить вино, проводить вместе вечера, петь под гитару.
– Я тоже так думал… Когда-то, – добавил Савинов.
Тон его голоса заставил Мишку обернуться. Но Савинов только улыбнулся приятелю.
– Жизнь по-своему сложилась, – сказал Мишка. – А ведь я любил ее, Людмилу-то. И сейчас люблю…
Об этом Савинов знал – хорошо знал. Знал он и о том, что где-то уже брезжила их встреча – случайная! – его, Дмитрия Савинова, и Людочки Ганиной, к тому времени – богачки, новой русской, жены толстяка и очкарика Сенечки Пашина, «профессорчука».
– Толька, значит, не соизволил прийти? – спросил Савинов, наблюдая, как пар струится изо рта, исчезает, проглатываемый ночью.
– Не-а, – усмехнулся Мишка, – не соизволил.
– Из-за меня?
Еще одна усмешка, не злая:
– Из-за кого же еще?
– Подумать только…
– Знаешь, Дима, все равно, кем ты работаешь – преподаешь историю, вкалываешь за станком, говоришь с трибуны и подписываешь циркуляры. И все-таки… – он взглянул на друга. – Я не понимаю, – он поморщился, – зачем?..
– Хочешь знать правду?
– Если честно, да.
Савинов выдохнул – белая струйка пара мгновенно развеялась в теплой зимней ночи. Еще одно откровение по пьяной лавочке? Как тогда в поезде – с Петькой Тимошиным? Да не многовато ли будет? И все же, помимо прочего, не смог он не сказать со всей прямотой: «Эх, Миша, скоро придет хана всей этой шатии-братии. Партии, комсомолу. Стране Советов. Ничего не останется… Не веришь?» Мишка Ковалев разговор замял – Бог знает что подумал. Может, как и Петька, что он – стукач? Разговорить пытается? Не вышло у них задушевной беседы. Даже простой не вышло.
В конце короткого разговора, несмотря на взаимное отчуждение, Савинов дружелюбно усмехнулся:
– Кстати, ты профессором станешь. Истории. Даже книгу напишешь. – Савинов нахмурился, пытаясь вспомнить будущий труд своего друга. – О кочевниках, кажется…
– Хоть что-то хорошее, – и спросил уже с явной насмешкой: – Так ты у нас не только комсомольский вожак, но еще и пророк, стало быть? Ноша не тяжела, Дима?
– Смейтесь, Михаил Константинович, – так же отчужденно ответил ему Савинов и зло добавил: – А вот захочу – и пойду в пророки. Я много чего могу!
Оба вернулись к гостям едва ли не чужими друг другу.
«Ну и пошли вы все к черту, – решил про себя Савинов, – если бы вы знали, кто я такой, откуда…»
Он смотрел на лица своих однокурсников и видел их другими. Этого он еще не забыл. Вася Найденов, громогласный, с фужером наперевес, погибнет где-то на Севере. Так что же, сказать ему об этом? И он ему поверит? Ни за что. Или все-таки попытаться? На кухне, когда оба курили «ВТ», роскошные по тем временам сигареты, Савинов сказал, чтобы Вася и носа не казал на ту далекую станцию, куда его, еще год или два, забросит судьба. И объяснил, почему. Вася посмеялся. Савинов повторил все от начала и до конца. Найденов послал своего однокурсника к такой-то матери. На этом их разговор тоже закончился.
Праздник подходил к концу. Савинов ушел раньше других. Иногда, как в эти минуты, шагая по утреннему городу домой, он чувствовал, что наделен способностью изменить мир. Все переиграть так, как захочется ему. Нет, им: Диме Савинову по прозвищу «Спортсмен» и Дмитрию Павловичу Савинову. Эта двойственность до сих пор не укладывалась у него в голове. Предостеречь людей от землетрясений, например. Но роль Кассандры мало улыбалась ему. Или от еще более страшных катаклизмов – тех, в которые ввергали государства политики. Но это было просто-напросто опасно. В лучшем случае его примут за сумасшедшего, посадят в лечебницу, в худшем – устроят автомобильную катастрофу. Просто избавятся. Способов – тысяча. А если стать экстрасенсом, предсказателем? Называть руководителям страны даты, когда будут уходить их предшественники? Стать дворцовым астрологом? Говорят, астрологи Гитлера жили припеваючи, пока не предсказали ему скорую гибель. Или еще круче – самому стать политиком?
Пристроиться к одному из лидеров и – вперед?
Конечно, у него был уговор с Принцем. Он помнил, что надо играть по правилам, чтобы не раскаяться. Да потом и не хочет он быть ни астрологом, ни политиканом. Последним особенно – не отмоешься! Чужое это. Принц очень точно угадал его, Дмитрия Павловича Савинова, предназначение. Меценат, миллионер. Светский лев в том кругу богемы, который устанавливает моду в мире – на картины, одежду, кинематограф. И все же, имея такое богатство, как время и пространство, как целый мир, быть всего лишь светским львом? Унизительно как-то. Точно пушку овсом заряжать…
19
– Значит, в большие начальники метишь? – подловив его в коридорах комитета, раскуривая сигарету, так, между прочим, спросил Шебуев.
На губах дружка Кузина была его коронная улыбка – доброжелательная, но прохладная, с издевочкой: мол, ты, конечно, думай, что мы друзья, если тебе так нравится, но на самом-то деле мы друг другу никто. Сослуживцы. И то до поры до времени. К тому же ты – мой подчиненный. И норовистый больно, что мне ой как не по сердцу! Ты свой норов на трибуне показывай, когда с массами работаешь, а в общении с Евгением Платонычем пыл свой поумерь. Там моего пыла достаточно. В такие мгновения Шебуев прищуривался особенно сильно, как от едкого табачного дыма, и смотрел на тебя долго и цепко. Мол, место первого министра уже занято. А решишь перебежать дорогу – жди беды.
– Так метишь или нет? – переспросил он.
– А к чему такой разговор? – вопросом на вопрос ответил Савинов – ответил с вызовом.
Шебуев прищурил глаза до щелочек.
– Надо о чем-то поговорить – мы с тобой редко беседуем. Все работа, работа. – Вдруг его глаза стали точно стеклянными. – Да, забыл…
Шебуев держал паузу, Савинов ждал.
– Ну? – первым не выдержал он.
– Предупредить забыл…
– Говори.
– А что, торопишься? – усмехнулся Шебуев. – Ладно. Запомни вот что, Димитрий Павлович, – он нарочно впихнул лишнюю буковку в его имя. – Ты хоть и спортсмен, а поперек батьки в пекло попрешь, меня, то есть, я тебя на одну ладошку положу, а другой прихлопну. В порошок сотру. Места мокрого не останется. А Кузину скажу, что так и было. И он поверит. Мне поверит. Понял? – Шебуев выдохнул дым тонкой резкой струей мимо лица коллеги. – Я предупредил. Без обид, Савинов. А теперь иди, трудись, не буду тебя задерживать.