Выживет слабый. И ангел Златые Власыв бомбоубежище спустится, сладостный свет источая,в час, когда челюсти дней на запястье смыкая,остановились часы.Выживет спящий под лампочкой желтой едва,забранной проволкой – черным намордником страха.Явится ангел ему, и от крыльев прозрачного взмахаон задрожит, как трава.Выживет смертный, ознобом души пробужден.Голым увидит себя, на бетонных распластанным плитах.Ангел склонится над ним, и восходят в орбитахдве одиноких планеты, слезами налитых;в каждой – воскресший, в их темной воде отражен.1971
1960-е
«Прошла
война и кончилась блокада…»
Прошла война и кончилась блокада,И скверики разбиты на местах,где до войны – дома, обычные с фасада,где люди, обитавшие в домах —таинственной породы существа — кто с голоду, кто сдуру, кто с бомбежки…Так вот они – деревья и трава,твой воздух, Ленинград, насыщен ими,мы состоим из них, мы носим их же имяв пластмассовом футляре наготове.И до сих пор с конца второй войныповсюду к нам относятся особо,как будто мы с блокады голодны,как будто мы – восставшие из гроба, —и равнодушие, стяжательство и злобадля нас не существуют, не должнысуществовать…
«От фабричного запаха серый…»
От фабричного запаха серыйвлажный воздух – улыбка твоя…Посреди полукруглого сквераизогнулась над чашей змея.Две скамейки и символ дурацкийсквозь больничный туман ленинградский,где с блокады еще и войны,даже стены заражены.Мы приходим сюда на свиданья,за оградой – больничное зданье,и в улыбке твоей виноватойтот же голод и хлеб сыроватый,слабый хлеб на ладони и ветер,тот же голос – и год сорок третий.1967
«Чехословакия, мой друг…»
Чехословакия, мой друг,так далеко в Европе,что если в пыль ее сотрут —у нас и пыль не дрогнет.Из-под колес грузовикаседое облако клубится,проходят серые войска,толпятся люди у ларькаи пыль на них садится.Такая тихая тоска —но было б чем напиться,когда газета шелушится,как вобла плоская горька.
«Были дни в начале сентября…»
Были дни в начале сентября,как шуршанье в мертвых листьях воробья,как пятнистого асфальта шевеленье…Были дни – и люди в них парили —сгустки воздуха нагревшегося илисвета и теней переплетенья.Но при этой двойственной погодебыли по-особому страннытолки, возбужденные в народестрахом и предчувствием войны.Осень 1968
1970-е
«Мне камня жальче в случае войны…»
Мне камня жальче в случае войны.Что нас жалеть, когда виновны сами! —Настолько чище созданное нами,настолько выше те, кто здесь мертвы.Предназначенье вещи и судьбатаинственны, как будто нам в арендусдана природа, но придет пора —и каждого потребует к ответухозяин форм, какие второпяхмы придали слепому матерьялу…Предназначенье вещи – тот же страх,что с головой швырнет нас в одеяло,заставит скорчиться и слышать тонкий свист —по мере приближения все резче.Застыть от ужаса – вот назначенье вещи,Окаменеть навеки – мертвый чист.1970
«Лепесток на ладони и съежился и почернел…»
Лепесток на ладони и съежился и почернелкак невидимым пламенем тронут…Он отторжен от розы, несущей живую корону,он стремится назад к материнскому лону,но отдельная краткая жизнь – вот природа его и предел.Как мне страшны цветов иссыхание, корчи и хрип,пламя судорог и опаданьелепестков, шевелящихся в желтых морщинах страданья…Словно черви летают они над садами!Чьим губам лепесток, изогнувшись, прилип,чьей ладони коснулся он, потным дрожа завитком,лишь тому приоткроется: рядом —одиночество розы, куста одиночество, сада.Одиночество города – ужас его и блокада.Одиночество родины в неком пространстве пустом.1971
Флейта времени
О времени прохожий сожалеетне прожитом, но пройденном вполне,и музыка подобна тишине,а сердца тишины печаль не одолеет,ни шум шагов, бесформенный и плоский…Над площадью, заросшею травой, —гвардейского дворца высокий строй,безумной флейты отголоски.Бегут козлоподобные войска.Вот Марсий-прапорщик, играющий вприпрыжку.Вот музыка – не отдых, но одышка.Вот кожа содранная – в трепете флажка!Прохожий, человек партикулярный,парада прокрадется стороной…Но музыка, наполнясь тишиной,как насекомое в застылости янтарной,движенье хрупкое как будто сохраняет,хотя сама движенья лишена…Прохожему – ремни и времена,а здесь возвышенная флейта отлетает!И зов ее, почти потусторонний,ее игла, пронзающая слух,в неслышном море бабочек и мух,на грядках рекрутов, посаженных в колонны,царит и плачет – плачет и царит…И музыки замшелый черный стволв прохожего занозою вошел,змеей мелодии мерцающей обвит.Январь 1972
Хор
Многоярусный хор на экранев одиноком эфире влачитпесню-глыбу, тоску пирамиди песков золотое шуршанье…Как невнятны слова-египтяне,как бесформенны всплески харит!Над казенной армадою глоток —только лотоса хрупкий надлом,только локоть, мелькнувший тайком,только шелест соломенных лодок…Но военный Египет пилоток —наша родина, поле и дом.Да, я слушаю пенье базальта,и в раствор многотысячных губ,в бездну времени, в море асфальтас головой погружаюсь, как труп.Лишь бессмертник-душа, в похоронный вплетаясь венок,по течению черному песни течет на восток.– Государь ты наш сирин!пес-воитель и голос-шакал!Хор в бездонном пустынном эфирепел над падалью, пел – не смолкал.Март 1972
«Строят бомбоубежища…»
Строят бомбоубежища.Посередине дворовбетонные домики в рост человекавыросли вместе со мной.Страх успокоится, сердце утешится,станет надежный кров.Ляжет, как луг, угловая аптека —зазеленеет весной.Шалфей и тысячелистники —ворох лечебных трав,пахнущих городом, пахнущих домом подземным,принесет завтрашний день.И отворятся бетонные лестницыв залитых асфальтом дворах…Мы спускаемся вниз по ступенькам спасения,медленно сходим под сеньгигантских цветов асфоделей,тюльпанов сажи и тьмы…Бункер, метро или щель —прекрасен, прекрасен уготованный дом!Лето 1972
