Падали ниц и лизали горячую пыль.Шло побежденных – мычало дерюжное стадо.Шли победители крупными каплями града.Горные выли потоки. Ревела душа водопада.Ведьма история. Потная шея. Костыль.Клио, к тебе, побелевшей от пыли и соли,Клио, с клюкой над грохочущим морем колес, —шли победители – жирного быта обоз,шла побежденная тысяченожка, и росгорьких ветров одинокий цветок среди поля.Клио с цветком. Голубая старуха долин.Клио с цевницей и Клио в лохмотьях тумана,Клио, и Клио, и Клио, бессвязно и пьяно,всех отходящих целуя – войска, и народы, и страныв серые пропасти глаз или в сердце ослепшее глин.Лето 1972
«И убожество стиля, и убежище в каждом дворе…»
И убожество стиля, и убежище в каждом дворевозбуждает
во мне состраданье и страх катастрофынеизбежной. Бежать за границу, в сады или строфы,отсидеться в норе —но любая возможность омерзительна, кроме одной:сохранить полыханье последнего света на стенке,да кирпичною пылью насытить разверстые зенки —красотой неземной!1973
Стихи на День Победы 9 мая 1973
Шоколадное дерево праздника слабой фольгой шелестит.Отзвенел патриот, возвратился домой постояльцем.Что за сладость растаять, прильнуть к обескровленным пальцам,что за липкие дни! – и о чем очевидец грустит?Клейкой – как говорится о зелени мая,будто правда приклеенной птичьим полетом к стволам, —клейкой зеленью, значит, но с голубизной пополампраздник полит обильно, и толпы текут, омываяисполинские ноги с угрюмым упором ступней.Как шевелятся пальцы – и люди снуют между ними —кто по ногтю скользит, кто с колена сползает… Пустымивсех обводит глазницами вышняя груда камней.Что же грустен стоит очевидец в сторонке?Шоколадное дерево праздника плавится, тает за ним…Вот оркестр полковой прошагал пауком площадным,но еще напряженно дрожат барабанного дня перепонки.Май 1973
Наследующему – 9.5.75
Наследующий ложь, на следующий деньпосле пожара в розовом дому.Послушай плач по гробу своему!Платки со смертью пограничных деревеньсбиваются, сползают обнажитьмладенческой макушки слабину —и темя освещает сединутеплом и светом внутренним… Лежитапрельский снег на голове старух.Наследующий ложь находит по следамсвой материнский дом, где голубиный пухкружит по комнате, слетается к устам.Забьется в глотку столько тишины,что рад заговорить, воспомянувминувшую войну – ее железный клюв,вскормивший смесью крови и слюныгрудное сердце! Рад бы обсказать,заговорить огнями, словно Куст, —но полон рот, но слышен хрусткостей – и голубиная тетрадьдля записи единственной чиста.Раскроешь – там лежит Наследующий ложь,он площе фотографий, он похожна дырку в основании креста.Вокруг него, истекши из ступней,извечной крови струйки запеклись…Как дерево креста, лишенное корней,он вырос из земли, где мы не прижились,но блудными детьми вернемся к ней.Он только след и ржавчина гвоздя —насквозь его, все явственней сквозя,все чище и бедней,минуя речки, пристани, мостки,ведя наверх и вдаль послушные зрачки,растет земля холмов и невысоких гор —так незаметно голос входит в хор,условный разрывая волосок —границу горных – горниихъ высот.Май 1975
Стихи на День авиации и космонавтики
Крошево или судьба? Украшение прахабольно рисуют – как послевоенные дети,голубые от недоеданья и страха,синими карандашами по рвущейся возят газете.Сквозь разрывы клеенка цвететколокольчиками и васильками —тысячекратный букетик, осколок высот,полузатерт, а иного себе не искали…Крошево или судьба? Неочиненный грифельне оставляет следов – только в тучах просветы.Синий сквозит самолет – и в прекрасную гибель,словно морская звезда с бугреватым излучьем, – воздета!Так любить неживых не даноникому – как любили! Как если бна клеенке прожженная дырка сводила в одноместо всех, кто еще не воскресли.Если же это судьба, то житейского крахане убегают – но сгорбясь и голову в плечи,как выходящая из-под воды черепахаили же летчик – земле, что рванулась навстречу.Как мелькает! как мельком! как мелсиневы нутряной не скрывает,если яркое солнце и ясно увидеть успел —чем кончается боль роевая!Как я давно превращен, как надолго я вдавленточкой невидимой в тонкослоистую почву,где и любовь неземная питается давним —дафниями сухими да мотылем непорочным!Рисовали бы царствие рыблибо цельный брикет океана,или только детей, синеватых и ломких на сгиб,или водоросли, аэродромы и аэропланы…Нет! не судьба, не аквариум – нечто напротив!Автопортреты меня окружают, как точку зиянья.Стол пробуравлен. В отверстие воздух выходит.Все нарастающий свист. Разбеганье созвездий. Сиянье.12
апреля 1975
Тринадцать строк
Как забитый ребенок и хищный подросток,как теряющий разум старик,ты построена, родина сна и господства,и развитье твое по законам сиротства,от страданья к насилию – миг,не длиннее, чем срок человеческой жизни…Накопленье обид родовых.Столько яду в тяжелом твоем организме,что без горечи точно отвыкдаже слышать, не то чтобы думать о чем-то,кроме нескольких горечью схваченных книг,где ломается обруч, земля твоего горизонта,как Паскалев тростник!Январь 1976
Запись видения
(фрагмент баллады)
Полигоны отчаянья и озарения,полуграмотные правдоискатели(палец на тексте),встретимся – обязательнов эвакуации, в море гражданского населения,два свидетеля бедствий.Я не бредил.Я в полноте сознанья своегосначала не увидел,но ощутил: четыре дня путии голода чужое существо.Шоссе – в направлении Пскова.У обочины, возле дренажной канавы,я вижу отчетливо нас:капли эвакопотока людского,капли пота на лбу, или брызги великой державы,мы – свидетели бегства,и смертные наши теламеньше наших расширенных глаз.Да, я знал его перед войною.С вечной Библией и деревянной гримасой,с проповедью косноязычнойв ожиданьи Судного часа,он казался нелепым и скучным.Но столкнула судьба —словно зренье вернулось двойное.– Мы глаза, – он сказал, – не свои:нами смотрит любовь на страданье земное…Я сидел на грязной земле.Я шептал – не ему – «смотри».ЭТО медленно двигалось:люди, машины, тележки.Город пенсионеров и служащихвытекал без единого слова,с молчанием жертвенной пешки.Длинный гул на Востоке.Шоссе в направлении Пскова,а у самого горизонта,над лесом, – крест и крыло.– Это ангел, – сказал он, —ангел смерти, карающий зло.Я разулся.Я ступил голубыми ступнямив полужидкую прорву канавы.Я – черствая тварь, – я ответил:– Это ангел, конечно,это памятник чьей-то воинственной славы,эта баба чугунная над головоюподняла автомат.Если издали кажется: крест,значит, истинно: КРЕСТв небо выставлен предгрозовое…Мы тронулись дальше.Февраль 1978
«Хиромант, угадавший войну…»
Хиромант, угадавший войнуиз ладоней, где линии жизнипресеклись посредине, —о, я помню о нем, прилипая к окну:Подо мною круги световые повисли —над макушками трех алкашейи мента, говорящего с ними.Это видно и больно.Только под ноги можно смотреть, не рискуянатолкнуться на лица, покрытые марлейили тряпкой рогожной… толькопод ноги, падая в пыль золотую…Да и то невозможно!1978
Стихи, написанные в Станиславе. 1979
«кто защитит народ не взывающий к Богу…»
кто защитит народ не взывающий к Богунепрестанноо защите себя от себя же если ползут из туманаболотаи кусты высыпают на слишком прямую дорогукто же расскажетв именах и событьях историю этого плоского блюдас вертикальной березойнад железной дорогой над насыпью желтоволосойв небе красного чудаснова стянуты к западу сизые длинные тучии круглое солнце над нимиздесь на сотни поселков – одна синева и плывучийгул – одно непрерывное имядля картофельной почвы – сплошная вибрация, Боже!или силы подземнойнапрягаются мускулы и на холмах бездорожьявырастают вечерние синие стеныдаль открытую сердцу замыкая в единыйщит всевидимый – в незащитимыйдиск печали1979
«Есть и у целого народа…»
Есть и у целого народатрудноскрываемый порывк самоубийству. Затворивходы, и выходы, и входы,дыхательная несвободасвое пространство сотворитпо карте, скатанной в рулон,когда материки шершавына ощупь – ни одной державыне угадаешь, только сломкартона или же бумагиразрыв проходит посредикакой-то – лучше не гляди,какой земли! пускай во мракетеряются ее зигзагикак неразгаданные знакитвоей же собственной судьбы