Ангел
Шрифт:
Профессор озадаченно потёр подбородок:
— Их, значит, не удастся убедить открыть?
Собеседник воззрился на профессора как на инопланетянина, не понимающего нормальную речь:
— Господин доктор, больше половины выживших ломилось туда с просьбами и угрозами. Их попросту расстреляли.
Роек подумал, что ослышался:
— То есть как? Вышли и расстреляли? Солдаты?
— Да какие, к чертям, солдаты! Установки убежища! Когда мы набились и в тот коридор, что перед дверьми, сверху, — от самих бронированных дверей и откуда-то сзади, от тех дверей, из которых мы вошли, — в нас ударили пулемёты… Перекрёстно. Погибло почти пятьсот человек. Ещё часть — детей, стариков, женщин — передавили там друг друга в панике. — Карл сник. — Мне не забыть этого ужаса в тесном пространстве, откуда нельзя было даже выскочить. Так что теперь мы и близко туда не суёмся. Ютимся здесь. Какие нам, к чертям собачьим, после этого «убежища»? Даже близко не ходим! Мы ж три дня потом выносили трупы, Роек… — Карл с осуждением покосился на Франца.
Тот, не обращая внимания на немые укоры, понимающе покачал головой, огорчённо скривив губы. Ему — человеку, знакомому со смертью, было воспринимать услышанное несколько легче, чем этому мирному работяге, что смог своим умом и решительностью наладить здесь убогий, но быт. И всё же картина, представшая перед его глазами, впечатлила даже его.
— Тот, что в форме, — Карл кивнул на грустно сидящего у левой стены вооружённого автоматом человека, — Яцек. Он как раз солдат. Из охраны этих, что там. — Новый кивок, уже в глубину подвала. — Он прикрывал их отход. А эти твари бросили его здесь. Оно-то ясно, служба… Но по первой мы его едва не разорвали, когда он нам сказал. Толпа тогда словно сбрендила. А теперь — наш. Я на него, как на себя…
Роек был разбит, подавлен. Все усилия пропали даром. С тем же успехом можно было остаться в горах Трансильвании, залезть в какую-нибудь глубокую пещеру на границе самой Чехии, в Моравии, а не тащиться через половину континента в столицу страны. Теперь, когда у них с Фогелем не было возможности ни запастись провизией, ни как следует отдохнуть и набраться сил, нечего было и думать идти дальше. Сложись всё иначе, он, вероятно, смог бы захватить с собою даже этих молодых и, кажется, неплохих ребят из пустыни. Всё было бы веселей. А так… Хоть ложись да помирай! Теперь даже Фогель ему будет нахлебником и обузой. Выходит, одному проще? Мысль о том, что им пришлось бы остаться здесь, среди этих унылых руин, как-то не казалась профессору особенно удачной. Карл же смотрел на него с затаённой надеждой:
— Может, у Вас, доктор, есть какие-нибудь планы? Честно говоря, мы пережили уже несколько кровавых стычек с выжившими в районе. Вот это, — он ткнул себя в прикрытую грязной тряпицей глазницу, — оттуда. Сдаётся мне, что ещё немного — и нас всё-таки перебьют. Поначалу нас было куда больше сотни, нам везло, и мы даже находили пищу. Неплохо находили. И сигареты, и моющие средства. А теперь, когда нас вместо этих полутора сотен осталось полтора человека, с этим всё сложнее. Я не полководец, не герой и не чародей, чтобы дать этим людям пищу и ожидаемую безопасность. Скажите, вся Европа сейчас так страдает?
Слушавший всё это Нортон, устроившийся на корточках недалеко от входа, приоткрыл смеженные было в тревожной дремоте веки:
— Весь мир, Карл. Весь… Кроме небольших районов. Пожалуй, ещё немного — и не станет даже их.
Растерянность предводителя пражских выживших победила его первоначально уверенный вид. Он не знал, куда деть свои руки, которыми непрестанно теребил спортивную вязанную шапку.
— Так какие у Вас, у Вашей группы, планы, господин врач? Что вы намерены делать дальше? Есть ли где-нибудь ещё возможность спрятаться от этого кошмара?! — Его голос сорвался на сип.
Роек оглянулся на тех, с кем он пришёл. Фогель вон с головой ушёл в осмотр и рекомендации, в непомерно щедрую раздачу и без того немногочисленных пилюль и ещё более дефицитных вакцин. Джи о чём-то беседовал с долговязым парнем, что хмуро курил с ним одну вонючую сигарету на двоих. Рене расстроено нахохлился на обрубке другого стула, уступленного ему какой-то сердобольной душою на время, пока она толкается возле доктора… А Чик… Чик снова впал в то дремотное состояние, в котором полным людям куда легче переносить тяготы и лишения. С ним, с Роеком, несколько абсолютно разных людей, у которых нет более ни родины, ни надежды, ни даже мало-мальски ценного имущества. И ещё есть пришлое чудовище, вроде призванное победить тонхов.
"Какая, к такой-то матери, победа?! Каким образом?" — пронеслось у него в голове. Столкнувшись с тонхами и поняв, на что способны и как устроены эти живые машины, эти бездушные и бесстрашные крокодилы из костей и стали вместо обычных мышц, он внезапно осознал, что и все наивные надежды человечества, и все бредовые россказни придурковатого Сирвенга, писаниной которого они столько лет восторженно забивали себе с Фогелем голову, — всё это полнейшая туфта! Пшик, чепуха, фантастика, вот уж право слово! Ну, явился откуда-то якобы Мессия, притащил с собою эти «окатыши», что наковыряли и они с Герхардом, язви его трусливую печёнку… Ну и что? Сколько их? На всех тонхов не хватит же? И не будет же он взрывать их здесь, прямо вместе с планетой, если это оружие другого рода? Да так и всю Галактику на пыль разметать несложно! Какая ж это будет помощь? Смех один. Расколоченная вдребезги звёздная система? Только и всего? Потому как особого толку от того, что он, или даже не он, этот патлатый щёголь с мешком за плечами, размозжил головы нескольким тонхам, как не было, так и нет. Чихать они хотели на всё! Идут они себе и идут по планете. И потеря сотни-другой, даже тысячи воинов, для них не трагедия, а честь. И когда они утвердятся здесь, то вздёрнут этого новоявленного Аттилу за яйца рядом с простыми смертными, как повешенные вялиться мочёные окорока…
Повернувшись резко к Карлу, замершему перед ним, как изваяние, Роек раздражённо процедил:
— Планы, говорите? Есть, как же… Самые что ни на есть крутые. Лечь и подохнуть, уважаемый Карл. Рядом с Вами, прямо тут, в этом самом затхлом и вонючем склепе…
Немец круто развернулся на каблуках и стал зло проталкиваться к выходу. Никто не пошёл за ним следом. Многие, кто был поблизости, слышали этот разговор, и сердитому поведению человека не удивились. Мало ли какие бури разбушевались внутри души мужчины, особенно с тех пор, как человечество получило первый свой болезненный пинок? У каждого свои тараканы в голове. Пойдёт помёрзнет, подышит, покурит…, и снова вернётся, уже тихим. Через это прошли здесь все. Так всегда и бывает. Пошипит, пошипит — да и сдуется. Иначе как? Разве что повеситься. А насколько видели и поняли сгрудившиеся у очага люди, доктор Роек был не из тех, кто тоскливо и обречённо намыливает верёвку, глядя пустым взглядом в обшарпанную стену…
Оставшийся один Карл тяжело вздохнул и рассеянно оглянулся вокруг. Дела не требовали его немедленного участия, и он уныло побрёл в свой угол.
Ко мне подошёл Хубер:
— Аолитт, Вы слышали разговор Роека с Карлом? — Голос у американца был тих и напряжён. Надо же, каков у парня слух, — сидеть так далеко и не пропустить ни слова…
— В общих чертах, Ковбой. Сказать честно, я ни черта здесь не понимаю. Особенно то, что тут делаю я. Ну просидим тут несколько дней, а толку? Камни у Франца, тонхи заняты своими делами, а я ни на йоту не продвинулся в понимании ситуации. Забрать «стороны», а дальше? Бросить докторов тут, — как то по-свински выходит… Тащить с собою — зачем? И вообще, — что потом, куда? Где цель, в чём?
Джи замялся, будто не решаясь продолжать, а потом сказал:
— Этого я сказать Вам не могу. Не по мне это. Не по мозгам, наверное. Но… Мне тут показалось, что доктор совсем не в восторге оттого, что нужно отдать Вам, и вообще кому бы то ни было, «пули». Вы не видели его глаз, когда по дороге сюда Чик начал было разговор на эту тему? — Ковбой смотрел на меня испытующе, как если б ждал положительного ответа.
Я задумался. С одной стороны, у меня нет и вроде бы не было, не должно быть оснований не доверять «крутому» профессору. А с другой? Что я о нём знаю?