Ангел
Шрифт:
— Иду…
Зомби ещё заканчивал последнюю фразу, начав шагать в проём, а Дик, рывком бросив тело влево, уже ухватился за перекладину перил. К тому времени, когда пытающийся уловить взаимосвязь между дёрганьем странного человека на плечах и его добровольным предложением своего питательного сердца, зомби что-то там себе, наконец, надумал, выносливое и крепкое тело чернокожего связиста уже изогнулось стремительной гадюкой, отбрасывая для начала ноги почти вертикально вверх, как на «коне». Держащая поясницу Брэндона конечность трупа соскользнула с его пояса, почти уйдя вниз, и Дик уже без особых проблем завершил разворот и пошёл на турниковую «скобу», выгибая, выбрасывая разогнутый почти до предела торс в толчке назад, от лестницы…
И тут же крепкие и достаточно длинные ноги человека, резко согнутые в коленях, под воздействием сокращающихся параллельно мышц живота и спины, вылетели до отказа вперёд…
…Они подобно распрямлённой пружине с глухим ударом врубились точно в середину позвоночника Джимми. На тридцать сантиметров ниже холки. Могучий удар заставил балансирующего на одной ноге Робинсона потерять равновесие. Сопровождаемый инерцией толчка коленей, что по-прежнему в полёте давили на спину трупа, придавая ему значительный разгон, «Долан» Джимми врезался слегка повёрнутой к Дику шеей и самым верхом груди в нависающий над лестницей бетон, не успев даже упредительно поднять перед собою надломленных ещё ранее конечностей…
Расчёт, помноженный на страх, отчаяние и оттого многократно возросшую силу, оказался верен.
Подгнивший позвоночник Джимми не выдержал, и тело его, найдя на своём пути устойчивую преграду, губительную опору, с противным треском переломилось назад. Сложившись назад наподобие стоящей на столе открытки, вывернув попутно шею, Долан рухнул вниз с грохотом, говорящим о полной утрате ориентации и контроля над собой. Едва не выдернувший себе из плечевых суставов рук сержант, когда его рвануло за Доланом в проём, шмякнулся левым боком о бетонный пол, как смог быстро вскочил, чувствуя, как обиженно разоралась внутри потревоженная боль, и кинулся к лестнице, чтобы успеть доделать то, что было им затеяно. Не обращая внимание на пожар внутри, придерживая правой рукой живот, Дик скатился вниз, быстро тарахтя каблуками, как это делают профессиональные матросы на кораблях. С трудом успев перескочить через лежащий труп часового, он зашарил глазами по маленькому низкому тамбуру, из которого в четыре стороны разветвлялись узкие коридоры, заваленные телами, а стены и потолок которых были покрыты частой, хаотичной паутиной отверстий от выстрелов. Где красноватым, неярким светом горело шесть дежурных ламп. Ламп, напоминающих всем о том, что это помещение особого режима, в котором при подозрительном поведении человека безо всяких разговоров стреляют в упор. Тварь от удара залетела за первый же, правый поворот, и теперь её чёрные от грязи босые ноги торчали из кучи переплетённых в свободных позах мёртвых тел. Из-под которых натекли целые лужи уже подсыхающей крови. Спустившись ранее сюда, Долан натворил дел, и теперь он тоже возлежал среди них, своих собственных жертв, неестественно сильно прогнувшись назад и закрыв глаза. Дик с гулко бьющимся сердцем наклонился вперёд, пригляделся… и не поверил собственным глазам. Перед ним лежал практически не изменившийся с начала вечера Джимми! Такой, каким его видел Брэндон, придя к нему в палату. Даже болезненный румянец скул — и тот был на месте! Он будто спал. Как если б в его жизни никогда и не было этих последних кошмарных страниц. Измождённое лицо Джимми не было ликом покойного. Дик оторопел. Он стушевался, не зная, что и думать, что предпринять. Неужели ему всё показалось?! И лежащий перед ним человек — убитый им только что Робинсон?! Но кто тогда эти люди? Кто убил и раскидал их здесь? По кому так яростно стреляли обречённые солдаты перед тем, как всё же умереть?
Сержант чувствовал, что начинает понемногу сходить с ума. Его лихорадило, взорвавшийся и подаривший ему пару энергичных минут уставший мозг начинала застилать белая пелена. И сквозь эту пелену он вдруг заметил, что Джимми едва уловимо шевельнул пальцами рук. И тут же к сержанту вернулось «настоящее» лицо Джимми. Брэндон понял, что несколько секунд его воспалённый мозг просто подвергался галлюцинации. Внезапно приступ отчаянной ярости захлестнул сознание Дика, он бросился вперед, топчась прямо по трупам, едва не упал, споткнувшись о чью-то большую голову…
Не помня себя, а сосредоточившись целиком на одной-единственной мысли, Брэндон одним последним прыжком вскочил ногами на руки Робинсона, схватил его неожиданно ледяную голову и резко, что было сил, рванул её влево. Раздался характерный хруст, и голова Джимми повернулась к нему, силясь разомкнуть часто заморгавшие вдруг веки. В мозгу сержанта еле слышно и как-то просительно раздалось:
— Оставь меня… Мне больно, человек…
Дик пронзительно закричал, терзая в тисках рук разрушенную голову Робинсона, что всё ещё старалась, силилась открыть глаза. В и без того сломанной шее что-то непрерывно чавкало, хрустело и поскрипывало, а Брэндон всё ворочал и ворочал её, словно силясь открутить целиком. Его страдальчески искажённое лицо, на котором смешались налёт безумия, ужас, злоба и решимость, заливал пот. Его живот и руки заливали гнилостные потоки. Не замечая этого, Дик привстал, поменял положение, навалившись коленями на плечи Робинсона, и стал неистово дёргать его голову вверх и на себя, с каждым разом всё сильнее и сильнее, будто выкорчёвывая из земли застрявшую в ней длинную стальную трубу, вбитую под устанавливаемый когда-то столбик. Наконец, где-то после восьмого рывка, позвонки трупа поддались, и с противным хлюпаньем стали надрываться сперва расслабившиеся от дёрганья мышцы. А затем заскрежетали покидающие мембраны своих оснований позвонки. Растянутая и несколько удлинённая шея Джимми бессильно прилегла на ладонях Дика, словно утомлённая неравной борьбой. Тяжело дышащий связист утёр пот со лба, вновь взял в руки голову Робинсона, разглядывая её некоторое время какими-то странными глазами, в которых больше не было ни капли страха. Затем примерился, встал поудобнее, обнял голову под подбородком, зацепив в «замок», как при удушающем приёме, напрягся… И в неистовом крике, от которого заледенела бы кровь в жилах у любого наблюдателя, начал тянуть, тянуть вверх, до отказа…
Мышцы на руках Брэндона вздулись до состояния предельной рельефности, и казалось, что они лопнут, подадутся раньше, чем сам предмет его усилий. Когда, внезапно пойдя на попятную, голова вдруг стала медленно, но неуклонно двигаться за направленным вектором усилия рук. С последним толчком рвущей свои связи плоти она отделилась от тела, на миг под расползшейся кожей мелькнули лопнувшие волокна грязно-белых мышц и обломки позвоночника…, и тут же всё это залило зловонной жижей, потоком хлынувшей из раскрытого настежь обрубка шеи…
…Человек пришёл в себя и с превеликим трудом сел. Испачканный с головы до пят гнилой кровью, качающийся от слабости, он всё старался встать, чтобы отодвинуться от распростёртых останков того, что называлось Джимом, на которых он и возлежал. Когда ему это, наконец, удалось, он, приподнявшись с четверенек у угла, опираясь мелко дрожащими руками о стены, пошёл куда-то по первому же попавшемуся на его пути коридору. Затем, словно вспомнив что-то, сержант остановился, долго стоял, будто раздумывая, потом обвёл стены странным, блуждающим взглядом, и начал разворачиваться. Вернувшись назад, он — на подгибающихся ногах, заплетаясь ими до такой степени, что ему приходилось иногда почти бежать, дабы не свалиться вновь, — двинулся по другому выбранному им ответвлению. Два раза ему пришлось останавливаться, цепляясь пальцами за любые выступы, чтобы перевести дух и перебороть приступы подкатывающей дурноты, не дать себе свалиться. Потом снова продолжал медленно брести, свесив голову и вывихнутую левую руку, опираясь на стены лишь здоровой конечностью. Доковыляв примерно до середины коридора, он поднял голову, сфокусировав взгляд на табличке средней двери, и вяло толкнул её внутрь. Легко отворившаяся с кажущимся нереальным в той гнетущей тишине скрипом, толстенная звуконепроницаемая и бронированная дверь тут же услужливо распахнулась. Не удержавшись на ногах, не ожидавший этого Дик ввалился внутрь, упав плашмя на покрытый резиновыми ковриками пол. И вновь потерял сознание…
Когда он очнулся, боли уже не было. Лишь под его лицом, в районе рта, натекло озерцо тускло поблёскивающей антрацитом жидкости. Да и в самом рту угнездилась постоянная и непереносимая горечь. Это растекалась, продолжала свой губительный путь по внутренностям из раздробленной, начавшей отмирать печени, желчь. Пожалуй, не выдержал и лопнул, наверное, и сам желчный пузырь. Дик посмотрел на свою руку. Признаки пожелтения кожи налицо. Он хмыкнул равнодушно и перевёл взгляд к крови на полу. Зеленоватая, похоже…
Жутко хотелось пить. И вместе с тем было так хорошо и уютно лежать на этом мягком полу, что Дик вдруг невольно подумал о том, что это — просто идеальное место для смерти. Лучше не желать и не придумать. Мягко, тепло, сухо. И склеп готов. Это лучшая могила в мире, как ни крути. И он улыбнулся своим мыслям. Уж чего-чего, а лежать он будет не в тесных досках и в грунтовой воде, как бобр, а с комфортом. Чернокожий солдат понимал, что умирает, и это отчего-то его абсолютно не пугало. Все когда-то уходят, думал он отрешённо. Вопрос лишь в сроках и в том, как. Для чего и во имя чего. Цель у него вроде бы была, так стоит ли тогда горевать о чём-то?
Чувство беззаботной апатии овладело всем его существом. А раз ничего не болит, и ничего не пугает, не беспокоит, поверженный враг лежит действительно спокойно, как и полагается лежать мёртвым… Так что же может помешать ему доделать то, для чего он и явился сюда с таким трудом? Сама эта мысль показалось Брэндону настолько будничной, как в те вроде бы уже бесконечно далёкие времена, когда он вставал по утрам и шёл на работу… Точнее, — на свой пост. На службу, господа! На службу… И сейчас сержанту не давало покоя свербящее чувство долга. Он на посту, и что бы там ни случилось, он не может его покинуть. Разве только мёртвым! А будет ли смена, ведь он скоро того…? С этой интересной мыслью рассеянно улыбающийся Дик приподнялся и сел. Окинул глазами помещение пускового командного терминала. Святая святых ядерного щита северной группировки. Кряхтя и слабо, вполголоса ругаясь, он поднялся, несколько секунд постоял, мотая затуманенной головой. А затем, словно к давно привычной данности, направился, пошатываясь, к широкому пульту, перед которым лежал, зияя рваной раной в спине, мёртвый оператор. Рядом с ним валялся «пожарный» топор, покрытый бурым налётом по всей площади заточенной стали острия. Его напарник сидел на стуле, откинувшись назад и запрокинув голову с удивлённо открытым нараспашку ртом. Из его глаза торчала толстая металлическая авторучка, почти на всю свою длину погружённая в мозг. Очевидно, Джимми завалил сперва этого, с пробитым боком. Недоумение по поводу шляющегося по этажам больного чудилы в пижаме стоило им жизни. Стрельбу в коридоре они, вероятнее всего, не слышали. Через такую-то дверь. А если и слышали, то не имели права покидать пост. Вот и пали жертвой все. Одни — долга задержать, не пропустить; другие — своих, обособленных инструкций…