Ангел
Шрифт:
Услышав такое, у Гарпера чуть не отнялись ноги, и он, пошатнувшись, едва не сверзился вниз. Чтобы не упасть, он покрепче, что было сил, вцепился в перила…
…Когда прошло первое тошнотворное головокружение ужаса, он долго смотрел на свои ноги, словно оценивая точность и полноту, исчерпаемость и осмысленность ответа, который он собирался дать здесь и сейчас. Будто собирался с силами, взвешивая истинность овладевших им порывов и проверяя честность будущих связанных с ними поступков. А потом, будто передумав много говорить, просто коротко, твёрдо и уверенно кивнул головой.
«Плазменные» глаза пришельца смотрели на Питера, в самоё его глубину так, словно впервые увидели в какой-то привычной данности ранее так и не замеченные им в человечестве обстоятельства. Признаки и черты, тщательно сокрытые от стороннего, самого пристального и предвзятого взора за толщей грубой, закостенелой, высохшей и кажущейся чёрствой брони привычного ущербного существования в пустыне веками сложившейся бытности. И будто лишь теперь, после первого долгожданного, благодатного проливного дождя они раскрыли разбухшие жёсткие и неприглядные плевела, явив миру и солнцу розоватую, живую нежность и ранимость своей внутренней Сути…
Постояв ещё немного неподвижным изваянием, Маакуа задумчиво развернулся и двинулся дальше, уже на ходу, почти уважительно, обронив озадаченному Гарперу:
— Идём же, землянин. У нас с тобою здесь есть ещё дела…
Глава VII
Зимняя Прага впечатляла пышной холодной белизною, полной в самой себе царящим в ней запустением и безмолвием. Укрытые всё так же тихо и крадучись продолжающим падать крупным и почти пушистым на морозце снегом, улицы Старого Города были пусты настолько, что даже привычные ранее и ставшие своего рода визиткой города галки не оставляли следов на девственно чистых, нетронутых покрывалах глубоких сугробов. Не было также следов ни собак, ни кошек, этих постоянных спутников помоек и больших городов. Войдя в вымерший и оттого кажущийся чуждым город со стороны Пражского града, Роек и Фогель решили не соваться глубоко к набережной, мостам через Влтаву и к храму святого Николая. Наиболее посещаемые районы в недалёком прошлом, они и сейчас могли быть всё же не совсем пустыми. Там вода, и связанные с нею минимум благ. Даже худо-бедно, но там, в чистой воде реки, была тогда, и возможна даже сейчас, рыбалка, что в такое время может очень даже помочь выжить. Там мог шнырять и за водою, и по рыбку со льда всякий сброд, случайно выживший во время нападения. А потому пока спешить туда без тонкой и тщательной разведки не стоило. И хотя профессора были вооружены, рисковать особо им не хотелось. Стрелки из них были неважные, точнее, из них именно из него, Фогеля, — как-никак, а в молодости Роек служил в морской пехоте, и побывал в нескольких «горячих» точках, — а потому особой уверенности в себе, даже держа в неопытных и нетвёрдых руках короткоствольное подобие «Узи» из гарперовской «коллекции», Герхард отчего-то не испытывал. В отличии от скальпеля и зажима, автоматы, оттягивающие непривычную к этому шею до боли в позвонках и мышцах, холодящих пальцы даже сквозь толстенные рукавицы с ватой, казались ему чудовищным недоразумением, призванным хоть как-то отождествить и уравнять их с существующей действительностью. Скорее же, для него это был чисто психологический фактор, могущий, как он надеялся, заставить «тормознуть» какого-нибудь не в меру ретивого горожанина, пожелавшего бы, храни Господи, у них что-нибудь отнять, или, что ещё хуже, даже убить их ради грабежа. Правда, Фогель втайне рассчитывал больше на боевитость Роека, и в то, что в минуту опасности он, пусть и стареющий, но бывший профессионал, будет знать, что и как делать. А так же прикроет спину коллеги, раз уж тащил его с собою всё это время, оберегая в пути, как собственную мамашу.
Сама картина упадка, причинённых стране и городу разрушений впечатляла. Именно сюда, на Чехию и соседнюю Словакию, пришлись эпицентры двух довольно сильных ударов, очаги которых легко угадывались по наиболее оплавленным строениями и состоянию бывшего растительного мира. Выгоревшие до обгрызенных у самой земли пеньков некогда толстые, многовековые деревья в лесах, через которые проходили Роек с Фогелем, да оплывшие камни и шпили старинных особняков. Чьи массивные камни и были только способны выдержать кратковременное, но столь мощное воздействие теплового излучения. Всё это говорило о том, что не так давно здесь кипели нешуточные температуры и плескалось озеро страшной «сухой» смерти. Современные здания и деревянные домишки, что в обилии устилали когда-то пригороды той же Праги, Брно, Пльзени, Крумлова, других городов и городков Чехии, превратились либо в груды щебня, похоронившего под собою сотни тысяч мирного населения, либо в кучку угольков. Среди которых едва ли можно было отыскать хоть лёгкий намёк на то, что в ночь удара в этих выгоревших теперь до пригоршни золы домишках спали люди.
Всё это теперь заботливо укутывала саваном стылая, но странно безветренная зима, будто желая этим примирить всеобщее негативное мнение человечества о неприятном и жутком лике Смерти с тем, что виделось сейчас под серым небом, из которого всё сыпал и сыпал изумительно белый и словно приветливо смеющийся снег. Великое планетарное кладбище расстилало свои безбрежные просторы без крестов и надгробий повсюду…
Впрочем, точно так же, с небольшими вариациями, выглядела теперь и вся остальная старушка Европа. Создавалось гнетущее впечатление, что люди сами внезапно покинули этот мир, причём настолько давно, что успели уже разрушиться и превратиться в пыль не только дома, но и сама природа. И теперь она — больная и равнодушная ко всему — вместе с погибшими признаками былой красоты тяжко возлежала на смертном одре разрухи, что ликующе и помпезно пировала на обломках рухнувших надежд и каменном крошеве так и не прожитых кем-то лет.
Уютная и обеспеченная, беззаботная и обустроенная Европа теперь выглядела и чувствовала себя куда хуже, чем любая из ранее наиболее нищих стран. Жалкие остатки её населения ютились среди немногочисленных обломков, пригодным хоть к какому-то проживанию в них, с ужасом и тоскою подсчитывая дни, что остались им до смерти от голодной и холодной зимы. В том, что лишь считанным единицам удастся пережить эту, — чудную и пушистую зиму, — сомневаться не приходилось…
В такую вот Прагу, совершенно и в корне отличающуюся от привычного им вида прежнего прекрасного и загадочного на вид столичного города, и вошли два с половиною часа назад бывшие медики. А ныне — не имеющие ничего, кроме собственных тел и проблем, беглецы. Беглецы и безработные. Нет, это не значило, что в существующем порядке новых реалий им не удалось бы найти применение своим талантам. Напротив, — их руки, опыт и знания были бы сейчас как раз таки нарасхват. Однако что мог предложить им этот, бьющийся придавленной макрелью под сапогом пришельцев, мир? Денег, славы, привилегий? Всё это ныне просто пшик, недостойная внимания глупость. Скорее, лишь адский и не всегда посильный труд, — массу бессонных ночей и бесконечную череду раненых, больных, умирающих, безвременно рожающих. Поскольку всё остальное вышеперечисленное потеряло всяческую ценность. Они просто собирались для начала выжить. А уж потом и посмотреть, что делать с самими собой и своими способностями дальше…
Уже успевшие привыкнуть к видам царящих повсюду на континенте обширных и не слишком разрушений, они лишь с тоскою отмечали про себя, мысленно, места, где на их памяти находились наиболее красивые места и достопримечательности приютившей их некогда страны. И шли дальше, торя дорогу посередине целины заваленных снегом и различным хламом, остовами сгоревших, сжавшихся в бесформенные комки автомашин, улиц. Обходя и преодолевая многочисленные нагромождения разного рода предметов, — от обвалившихся карнизов зданий до непонятно как уцелевших рекламных вывесок, рухнувших с парапетов крыш на искорёженный, тут и там вздыбившийся горбом, тротуар. Всё это они чаще угадывали и на это натыкались, чем видели под толстенными снежными завалами. И тогда они тратили некоторое время, чтобы отыскать пути обхода вокруг препятствия, либо старались, с наименьшим риском переломать себе руки-ноги, перебраться через него. На что тратили массу времени и сил. И всё это время они не забывали внимательно и тревожно рыскать глазами по сторонам, высматривая места, где могла бы притаиться опасность. Но шло время, а навстречу им всё так же никто не попадался. Лишь единожды им довелось быть свидетелями недавнего человеческого присутствия и активной деятельности. Проходя мимо бывшего крупного универсама, они обнаружили многочисленные, полузасыпанные снежком пустые коробки из-под каких-то продуктов, которые кто-то вытащил, очевидно, из подвалов магазина, где и был глубоко залегавший под мостовою склад. Продукты благодаря глубине подвала, не пострадали. Возможно, лишь слегка нарушился тепловой режим их хранения. И кто-то нашёл и распотрошил нетерпеливо их залежи прямо на маленькой площади перед полуразрушенным центральным входом. Следов ног не было видно, их уже изрядно засыпало. Как определил Роек, прошло не более часа, как мародёры убрались восвояси, явно до отказа набив свои многочисленные мешки и сумки. Однако, если судить по тому, что коробок было много, да и раздирали их на части прямо ввиду целой улицы, не таясь и не прячась, совершавших набег на глубокие подвалы старинного здания было немало. И они не боялись. Никого и ничего. А может, голод и нужда так обострили смелость уцелевших, что они утеряли всяческую осторожность? Или выжило так мало, что бояться конкуренции теперь не было никакого смысла? Кто знает, кто знает…
Во всяком случае, медикам не было до этого никакого дела. Всю дорогу они, хвала Всевышнему, ни разу не были действительно сильно голодны, а там, куда Герхарда вёл Роек, уж тем более всего, как он уверял, было в избытке. Сам не зная почему, Фогель доверял товарищу. Как тот говорил, им оставалось пройти всего пять кварталов, и они на месте. Лишь теперь профессор догадался, о чём всё это время говорил Роек. Штаб-квартира НАТО. Там, в подземельях старинного особняка, имелось собственное небольшое убежище, и в нём, как понял Фогель, был солидный запас "всякой всячины". Туда они, вероятно, сейчас и держали путь. Для того, чтобы немного — денёк, другой — отдохнуть, привести себя в порядок, запастись провиантом и тронуться дальше. К границе Дании, куда упорно тянул его Роек. Куда конкретно, он не говорил, но там, как уверял он друга, у них будет собственное, пусть и совсем маленькое, но почти «ранчо», на котором им будет уютно и спокойно.
Правда, в здешних подвалах, куда они сейчас так стремились попасть, могли сидеть уже как сами их «владельцы», так и какие-нибудь счастливцы, нашедшие заветную «кладовку» первыми. Но отчего-то Роек был абсолютно на этот счёт спокоен. И когда Фогель в очередной раз, уже здесь, на месте, выглядывая из-за угла древнего здания и зорко осматривая пересекающий улицу проспект, задал этот вопрос коллеге, тот хмыкнул многозначительно и поднял кверху палец в перепачканной смазкой и сажей перчатке:
— Коллега, не забывайте, что мы — врачи высочайшей, академической квалификации. Что для нас, по нынешним временам, равносильно было бы счастью вроде найденного в недалёком прошлом бесценного клада. В наших многочисленных умениях и самой специальности в частности — гарантия и залог нашей безопасности и нашего «благосостояния», если можно сейчас так назвать доступ к пище, крову и одежде. То есть тому, что человеку куда нужнее на самом деле, чем золото, алмазы, дворцы, титулы и яхты. Я, к примеру, не отказался бы от пары свежего нижнего белья, променяв на него загородную дачу. Которой, правда, уже нет, так что вопрос обмена в этом плане теперь тоже весьма сомнителен. — Роек улыбнулся и подмигнул Фогелю. — Нам, безусловно, не стоит соваться во всякого рода сомнительные клоаки, без разбору и в случайном порядке набитые обездоленными, это верно. В них мы будем скорее врагами либо дармовыми рабами. Но именно там, внизу, в казематах штаб-квартиры, по любому могут быть те, кому вечно требуются всякие осмотры, консультации, слёзное сочувствие, мазки, клизмы и анализы. — При этих словах он весьма ехидно ухмыльнулся.
Фогель невольно вторил ему в этом, кривясь довольно, — сам же знал, сколько в своё время он заработал на том, что многие из элиты столь истерически внимательно относятся к своему поистине бычьему здоровью. В отношении которого подобные люди проявляют вечную подозрительность в мгновенном предательстве. При любых окружающих их обстоятельствах и вне зависимости от ситуаций, перед которыми поставила их раком жизнь. А уж сейчас, когда хорошего врача не сыщешь и за сотни километров вокруг… Да они отдадут последнее, лишь бы убедиться, что в их золотой и драгоценной для всего мира моче всё чище, чем в процедурном кабинете! Ну, и простым смертным, если там будут вдруг таковые, вполне может статься, тоже далеко не помешает врачебная помощь специалистов широкого профиля. После того, что им пришлось пережить. И они щедро поделятся с ними в обмен на некоторое лечение. Поделятся буквально со слезами счастья на глазах! Потому как люди, у которых есть чем поделиться, куда спокойнее и щедрее тех, кто изнемогает от нужды. Им вряд ли придёт в голову «запрячь» врачей на дармовщинку. Да теперь они с коллегой почти короли, чего уж там…