Ангел
Шрифт:
Самое странное заключалось в том, что я сам начал считать своё нынешнее состояние единственно правильным и естественным из всех возможных…
И чётко осознавал, что вот оно и пришло — долгожданное время действовать.
К вящему своему удовольствию, я вдруг осознал, что всё, что мне предстоит отныне сделать, есть правильно и справедливо. И что всё, что происходит со мною, есть лишь логическое завершение давно и скорбно разыгранной кем-то партии Жизни.
…Подняв внимательную голову и прислушавшись, моя совесть одобрительно заворчала и, спрыгнув решительно с полатей, с готовностью пристроилась рядом, изготовившись к совместному «походу».
Поэтому я без сомнений и колебаний открыл, а точнее, просто отломил крышку багажника машины, отбросил в сторону дверцу и достал свёрток. Не могу передать, с каким тайным, тихим наслаждением я облачался в эту крайне удобную, словно по мне сшитую, одежду…
Я находил её совершенной.
Казалось, каждая её складка понимает и чувствует меня лучше, чем тысяча умудрённых повсеместным дебилизмом психиатров. Чем миллион искушённых гейш и массажисток.
Я не чувствовал её веса. Она была будто соткана из лоскутов небесных сфер, из невесомого шёлка облаков и неги первых лучей на восходе.
Она ласкала моё могучее тело, словно мать дитя, и примиряла меня с жестокой и неразумной действительностью Бытия.
Ровно колыбель, она вбирала меня и защищала в своих объятьях.
Когда же я достал и поднял перед лицом на согнутой в локте руке не виданное более одного раза никем из живых оружие, вгляделся в тонкую, едва уловимую лазурь его безупречного зеркала, я впервые осознал, что сила Миров есть ничто по сравнению с совершенством Права дарить или отнимать Источник. Саму жизнь.
И что мерилом этой доверенной мне Правоты на данный момент служит именно то, что так приятно и уверенно отягощает мою руку…
…Словно зачарованный, я не мог оторвать глаз от этого Совершенства, от сочетаний изящества, мощи, исключительной функциональности и чёткости линий. Это было совершенное, непостижимо ПРАВИЛЬНОЕ оружие.
Из перламутровых глубин его необычного, неземного блеска на меня глянула и дохнула леденящим равнодушием неведомая и непознанная разумными существами Изнанка сверхдальней Вселенной, в заунывном покое и пении которой любовались собою и величаво плыли к собственному забвению бесконечно далёкие, дикие, необузданные и бесчувственные звёзды…
…Когда я выпрямился на поляне во весь свой рост, держа в руке средоточие неземной, ужасающей мощи, я представлял собой образец спокойствия и холодной, равнодушной решимости.
На мгновение мне даже показалось, что даже гордый лес облегчённо вздохнул, ласково зашумел и покорно склонился предо мною в почтительном поклоне.
И последним, чем мигнуло моё сознание, было остро возникшее понимание того, что тот, «первый» я, словно пристально наблюдает за происходящим, почти с одобрением во взоре провожая спину уходящую по Зову «вторую» свою половину…
Вот в таком состоянии я и двинулся в сторону всё расширяющегося ареала света. Уже безо всяких колебаний. Думаю, встреть я там вместо загадочного светоча фары тяжёлых танков, прошёл бы сквозь их броню, даже не оцарапавшись.
Я шёл, почти зная, что именно там увижу.
Медленно, но беспрестанно вращаясь, посреди огромной поляны, освещаемой внезапно выглянувшей луною, зависла разросшаяся до неприличных размеров сфера. По её молочно-кристалльным бокам пробегали едва уловимые глазом сполохи тончайших разрядов. В глубине голубела туманная «муть» ядра.
Её периметр опоясывало подобие золотистого обруча. Будучи неподвижным, он как бы составлял основание для вращения всей «фигуры». Около трёх метров в поперечнике, сфера выглядела живой. Она непрерывно вспучивалась клубами «тумана», переливалась внутри себя подобием невесомого «желе», как если б в ней варили разноцветный газовый концентрат, который никак не хотел смешиваться в однородный по составу компонент.
За плотными сгустками «дыма», перетекающего из светло-серой в светло-фиолетовую окраску, двигались сноровистыми, шустрыми рыбками неясные тени, которые будто прятались от случайного наблюдателя,
Подчиняясь собственному наитию, я протянул руку и погрузил её в нервное шевеление светящейся массы. Поначалу она прянула от меня, как от антипода, и я почувствовал болезненные, «стреляющие» неземным холодом удары в области сердца, сфера будто защищалась от меня. Как и обязана была, судя по всему, защищать себя, своё содержимое, от любых враждебных ей элементов.
Уверен, что для простого человека, окажись он случайно в этом месте и сунь он так же руку в тело этой субстанции, первый же подобный «толчок» космического мороза стал бы смертельным. Его сердце превратилось в кусок льда ранее, чем он смог бы моргнуть.
Для меня же эта защита оказалась не смертельна.
Более того, очевидно, «распознав» меня, сфера суетливо заволновалась, будто принося извинения за недостойный и агрессивный приём, и сменила туманность и неясность очертаний на отливающую лёгкой синевой прозрачность.
Приостановив вращение, она стала «наползать» на меня, быстро раздуваясь до состояния, достаточного для того, чтобы я оказался внутри. Глаза резанула вспышка ярчайшего света, и я словно оказался стоящим в вакууме, среди абсолютной черноты космоса. А в струящемся перед лицом мареве «экрана» с неровными краями я увидел вращающуюся во всём своём великолепии планету…
Своей прагматичной стороною новой натуры я понимал, что нет этого «экрана», что изображения «накладываются» прямо на моё сознание, а «экран» и его вид есть не более, чем привычная пониманию ассоциация, навеваемая нашими глубоко сидящими в подкорке представлениями о демонстрационной наглядности плоскостей, их информационной «несущей». Эта особенность обусловлена нашей, человеческой, ограниченностью к способности восприятия пространства многомерным.
Ибо с рождения и до самой смерти человек живёт на плоскости. На плоскости он пишет, спит, ест, рисует, смотрит кино, картины, работает, болеет, умирает, наконец…