Ангел
Шрифт:
– Вы храните списки тех, кому оказывала помощь ваша организация? – спросила Имоджен.
– Нет, подобных записей я не держу. Некоторые люди становятся бездомными по своей воле, и мне кажется справедливым уважать их выбор и чувство личной свободы, к которой они стремятся.
– Как именно вы им помогаете?
– Жители города делают добровольные пожертвования, на эти средства мы приобретаем для бездомных самое необходимое. К примеру, если вы пожертвуете тридцать фунтов, этого хватит на покупку спального мешка, термического одеяла и набора питательных протеиновых батончиков. И когда ко мне обратятся за помощью, я передам это нуждающемуся. Согласна, это немного, но это все, на
– Это намного больше, чем делают для обездоленных другие. – Имоджен улыбнулась ей, ощущая вину, что не принимала участия в благотворительности.
– Когда-то я сама была бездомной, – продолжала Клэр. – И это не было сознательным выбором. Мне повезло. Посторонние люди позаботились обо мне, и постепенно я сумела вернуться к нормальной жизни. Однако большинство обывателей не желают даже задуматься об этом. Как будто опасаются, что тогда и их может постигнуть та же участь, словно бездомность – что-то вроде заразной болезни. Поэтому они упрямо стараются игнорировать проблему.
Имоджен достала визитную карточку и отдала ее женщине.
– Пожалуйста, позвоните, если до вас дойдут хоть какие-то слухи.
– Непременно. – Она улыбнулась и на мгновение задумалась. – Мне нравится, что вы так серьезно настроены.
– Последний вопрос, если не возражаете, – вновь заговорил Эдриан. – Вы знаете хотя бы одного человека, который когда-либо спал в сигнальной будке? Или, может, слышали о ком-то, кто сделал ее постоянным убежищем?
– На ум приходит единственная кандидатура. Мужчина по фамилии Брикс, – медленно произнесла Клэр. – Однако, по моим сведениям, его арестовали и посадили в тюрьму. Он страдает умственным расстройством. В прошлом году попытался ограбить почтовое отделение. Впрочем, он на протяжении всей жизни то попадает за решетку, то выходит на свободу.
– У вас, случайно, нет его фотографии?
Клэр нахмурилась и помотала головой.
– Нет, уж извините.
– Хорошо, Клэр. Спасибо, что уделили нам время. Не провожайте. Мы сами выйдем, – сказала Имоджен, не желая, чтобы пожилая леди снова выбиралась из кресла.
– Поправляйтесь, – сказали детективы и закрыли за собой дверь.
Имоджен была рада снова оказаться на улице, выйти из дома Клэр Морган, превращенного в подобие инкубатора с воздухом таким душным и теплым, что, казалось, от него можно заболеть. Она дышала полной грудью, не обращая внимания на множество крайне неприятных запахов из промышленных контейнеров на колесиках, стоявших в проулке рядом со штаб-квартирой благотворительной организации.
– Вот уж никак не могла предположить, что буду настолько счастлива вдыхать аромат не самых свежих шашлыков.
– Брось, хороший шашлычок с овощным салатом и с острым томатным соусом можно есть хоть пять раз в день!
– Теперь ты мне отвратителен.
Она улыбнулась и пошла по улице.
Глава 7
Тюремная постель оказалась крайне неудобной. Одеяло кололо тело, а подушка… Уж лучше бы ее не было вовсе. Зато имелся матрац, которого не полагалось в камере полицейского участка. Гэбриел закрыл глаза, упорно стараясь не обращать внимания на обстановку. Он думал об Эмме и ее светлой коже. Вместо пудры она наносила на лицо тальк, чтобы выглядеть еще белее, и, когда они целовались, на губах ощущался его привкус. Парень представил, как их губы сливаются, и у него перехватило дыхание. Он даже не мог попросить ее дождаться его возвращения. Возможно, пройдут недели, прежде чем назначат дату суда, его неизбежно приговорят к заключению, а Эмма будет жить как обычно.
Они не виделись всего девять дней, а Гэбриел уже почти разуверился, что им
Затем он поймал себя на воспоминаниях о том злополучном вечере. Почему он не обыскал будку, прежде чем развести огонь? И вообще, зачем пошел туда? Он заслужил наказание. Он отнял чью-то жизнь.
Радовала темнота в камере. От здешнего воздуха, нездорового, нечистого и застоявшегося, болели глаза. Гэбриел с силой вдохнул, мечтая как следует расправить легкие. Хотя сойдет и так. Он сглотнул, чтобы избавиться от слез, собирающихся под веками и готовых вот-вот вытечь из воспаленных глаз.
Но ведь это какая-то большая и нелепая ошибка, правда? Тюрьма? Он никак не мог попасть в заключение. Это совершенно нереально. Всего неделю назад они с Эммой строили планы на лето. Теперь все, о чем они говорили, исчезло. Не будет ни возвращения в колледж, ни работы во время каникул. Больше нет ни надежды, ни будущего. То есть будущее его, конечно, ждет, но не то, на которое он рассчитывал, какого хотел. От этого уже никуда не денешься. Просто невозможно. Человек умер по его вине. Другие потеряли отца, брата, сына. И все из-за непроходимой глупости Гэбриела.
Он не мог жалеть себя, только злился. Онемение внутри исчезло. Он так долго уделял все внимание поведению, старанию никого не настроить против себя, что не разрешал себе чувствовать. Глаза больше не жгло, и Гэбриел понял, что плачет. Слава богу, что сейчас он совершенно один.
Гэбриел повернулся на бок и подтянул колени к груди. Его охватило невероятно сильное ощущение свободы от внешнего давления. Он дал себе волю и задышал нормально, как казалось, впервые за неделю. Слезы текли, пока не иссякли. Краткий всплеск эмоций неожиданно успокоил Гэбриела. Дыхание нормализовалось, мыслями он вернулся к Эмме, сожалея, что у него нет футболки, чтобы хотя бы вдохнуть ее запах.
Неожиданно он заметил свет, словно окно в царящей повсюду кромешной тьме. У Гэбриела замерло сердце, когда он услышал скрежет металла о металл. Засов отодвинулся, дверь открылась, донесся шум и легкий звук шагов. Затаить дыхание или притвориться крепко спящим? А может, повернуться и посмотреть? Гэбриел сжал кулак, готовый ударить любого, кто притронется к нему. При аресте никто ни о чем таком не говорил, но легко было догадаться, о чем все думают. Точно такая же мысль первой пришла в его голову, когда ему объявили, что отправляют в тюрьму. Для простых людей изнасилования в местах заключения – всего лишь предмет для шуток. «Только не роняй мыло». Но анекдот перестал быть смешным, стоило тюремным воротам открыться, а фургону въехать во внутренний двор.
Теперь до Гэбриела доносились перешептывания в его камере, но преувеличенно громкий стук сердца, отдающийся в ушах, не позволял расслышать ни слова. Никогда в жизни Гэбриел не чувствовал себя до такой степени уязвимым и беспомощным. Это куда хуже обыска с раздеванием до полной наготы, проведенного, по крайней мере, при ясном свете дня. Ужаснее первого посещения столовой, где пришлось лицом к лицу столкнуться с неизвестностью под пристальными взглядами остальных заключенных. Гэбриэл не понял, кто шепчет, но это точно был не один человек. Постепенно стало ясно, что явились не по его душу. Они рылись в вещах Джейсона, чтобы унести их с собой. Гэбриел слышал, как с койки скинули матрац, чтобы проверить, не спрятано ли чего под ним.