Ангелочек. Дыхание утренней зари
Шрифт:
– А красивые в Испании поселения? – спросила Октавия.
– Да, очень красивые и в большинстве своем многолюдные, шумные, пестрые. Но самое сильное впечатление на меня произвел момент, когда мы вошли наконец в базилику, где похоронен апостол Иаков. Сколько там было людей! Я молилась от всего сердца. Это было невыразимое счастье. Я еще острее ощутила, как я люблю всех вас и дитя в моем лоне!
Она умолкла с мечтательным видом. От ее лица в обрамлении темно-рыжих волос исходило поистине божественное сияние, а взгляд удивительных фиалковых глаз был
– Но мне очень хотелось поскорее вернуться, – продолжала она. – Хотелось снова оказаться здесь, в моем родном городке, рядом с теми, кого люблю.
– И что же, мадемуазель, за эти месяцы вам не выпало случая поработать? – лукаво поинтересовалась Розетта.
Луиджи засмеялся. Ему тоже было что рассказать. И первой в череде историй, конечно, была та, о которой ему напомнил вопрос девушки.
– А ты как думаешь, Розетта? Повитуха и в странствии остается повитухой. Вот что случилось с нами вечером в одной таверне в Галиции…
Глава 2
С мыслями о ребенке
В доме Жерсанды де Беснак, в тот же вечер
Луиджи был хорошим рассказчиком. Все в гостиной, залитой розоватым вечерним светом, слушали его, затаив дыхание. Октавия и Розетта вздыхали, улыбались и охали, Жерсанда то и дело кивала. Рассказ сына словно бы перенес ее в тот мартовский вечер, проведенный в далекой таверне в Галиции. Анжелина, которой в повествовании, конечно же, отводилась главная роль, очень смущалась и не сводила глаз с Анри. Мальчик спокойно играл на полу. Он казался ей удивительно красивым. Каждый жест, каждая гримаска вызывали у Анжелины восхищение.
– Мы уже покончили с нашим скромным ужином, когда эта супружеская пара вошла в общую комнату, – вел свой рассказ Луиджи. – Энджи устала и мечтала только о том, чтобы лечь и сразу уснуть. Но вошедшая женщина была беременна, это было видно с первого взгляда – так сильно ее шерстяное платье обтягивало живот. Не знаю почему, но у меня сразу появилось странное предчувствие, хоть я и не обладаю тончайшей интуицией повитухи. Подавальщица указала приезжим стол, принесла воды и хлеба. Анжелина, которая еще минуту назад так хотела спать, попросила меня подождать немного, когда я предложил проводить ее в отведенную для ночевки паломников комнату. Я уже знал, в чем дело, и спросил у нее напрямик. И что ты ответила, дорогая?
– Что эта дама родит до наступления утра.
– Надо ли удивляться, что минут через пятнадцать эта дама, кстати, молодая и очень симпатичная, вскакивает из-за стола и кричит по-испански, что у нее отошли воды! Ты прекрасно можешь себе представить, матушка, как переполошилась наша Энджи. Она вскакивает тоже и бросается к даме, но без переводчика им друг с другом не объясниться… И вот мне приходится переводить, пока в комнате верхнего этажа на свет не появляются двое малышей. Да-да, их было двое – мальчик и девочка!
– Двое красивых и здоровых малышей, – подхватила Анжелина. – А их мать проявила невиданную выдержку – ни жалобы, ни крика! И Луиджи мне очень помог – он переводил роженице мои советы и пояснения, хотя мне временами казалось, что мы с ней понимаем друг друга по взгляду.
– Это был первый раз, когда я присутствовал при родах, – продолжал Луиджи. – А муж дамы остался в общей комнате и совершенно не возражал против того, что я находился подле его супруги. Невозможно не восхищаться женщинами, ведь это они дарят нам жизнь!
Он умолк, расчувствовавшись, потом плеснул себе укрепляющей настойки и выпил. Одна лишь Жерсанда уловила в тоне сына тревожную нотку. «Наверное, зрелище его впечатлило!» – подумала она.
И она пообещала себе, что поговорит с ним об этом позже. Анжелина энергично вскочила на ноги.
– Хочу поздороваться с отцом и Жерменой, – объявила она с улыбкой. – И, быть может, загляну на улицу Мобек, посмотрю, как дела дома и в диспансере.
– На улице Мобек чистота и порядок, мадемуазель! – отозвалась звонким голоском Розетта. – Как только установилась теплая погода, я проветриваю помещения каждый день. И убираю, конечно. И простыни на вашей кровати я постелила свежие! Если хотите, я составлю вам компанию.
– Идите прогуляйтесь, мои крошки! Но сына я с вами не отпущу, – заявила пожилая дама. – Я так по нему соскучилась!
– Конечно, матушка, я побуду с вами.
Выйдя на улицу, Анжелина направилась было к площади, но Розетта удержала ее за рукав.
– Лучше зайдите сначала домой, мадемуазель Энджи, – обеспокоенно проговорила она. – Это из-за писем Гильема Лезажа. Я спрятала их на случай, если вы с мсье Луиджи по возвращении сразу пойдете домой.
– Гильем мне писал?
– Да, и не раз! После вашего отъезда приходило по три письма в месяц. В итоге их набралось около дюжины.
– Абсурд! Ему ведь известно, что я отправилась в паломничество.
– Наверняка известно! Но он все равно писал. Мне было неспокойно, поэтому я спрятала эти письма в диспансере – в сундуке, под стопкой чистого белья.
– Я не хочу ничего скрывать от мужа, Розетта. И вот еще что: говори мне «ты» и перестань добавлять «мадемуазель» и «мсье», когда обращаешься ко мне или к Луиджи по имени. В пути я имела возможность пообщаться со многими людьми, с беднейшими из бедных и с очень богатыми, но на дороге Святого Иакова мы все были простые пилигримы, идущие поклониться святыне, – одетые в скромные одежды, с сердцем, отягченным прегрешениями.
Розетта метнула на молодую женщину полный отчаяния взгляд и проговорила дрожащим голосом:
– О каких прегрешениях вы говорите? Это я виновата, мадемуазель Анжелина! Это из-за меня вы совершили тот грех!
– Я не дожидалась твоих просьб, моя хорошая, ни когда бросалась в объятия Гильема, не услышав от него брачных клятв, ни когда носила внебрачного ребенка, ни когда отказалась от своих материнских прав. Не будем больше об этом, и прошу, называй меня Анжелина или Энджи и больше не говори мне «вы». Ты мне как сестра!