Ангелофилия
Шрифт:
Мутации происходили почти всегда после прохождения колоннами официальных трибун и если взглянуть в глаза демонстрантов, то заметны следы мысленного ритуального прикосновения к холодному остову, а точнее к чугунным башмакам, памятника и внутренней готовности к жертвоприношению. «Живите так всегда! Мне приятно! – говорил Ильич. – Но не забудьте, я высоко и, далеко и вообще я монстр, который если что, отгрызет вам головы.» Шли быстро, почти как зеки на прогулке, но в отличие от них пока еще улыбались. Мы хозяева! Мы дети Октября! Скоро на Марс! А пока трудимся на благо Родины!
Пролетарии всех
Бессильные и безутешные оборотни, не дожидаясь полуночи и полнолуния – как то безутешно торопливо преображались прямо здесь, у истоков улицы Интернациональной. Видя, это из года в год мы уже ничему не удивлялись. Хотя мастодонтные декорации все еще притягивали внимание, но все слабже. А загадочные силы будили интерес, но все меньше.
Мы спокойно смотрели на них, а они на нас, безошибочно подмечая, что за техника прячется под очередной драпировкой и так же лихо наказывали тех, кто зазевался и оставил мат часть без присмотра. В ту же секунду, оставленное волоклось в закрома и пряталось.
Самым желанным был флаг. Взятие флага – это в нас замешано на живой пролетарской крови. Во лбу кокарда, в руках красные стяги. Добыть его – это высший пилотаж никому не нужного воровства. Хотя и знали, что не пригодится, но тащили под копье или еще под что. Воздушные шары уже в комнату не лезли, а нам все надо, и несли для того чтоб потом лопнуть или отпустить в небо и смотреть как уменьшаясь улетают. Зачем? Для чего? Родители все равно выкинут. А вот для того, чтоб сказать- Это мое!-. И тащили, кто больше, начинающие маленькие хапужки.
Игры воздушных шариков. Полно, разноцветных, круглых, волнистых, грушевидных и реальность как то размягчалась, как сухарь в горячем супе. И подобно им, округлялась и обрезинивалась. А пока еще день и вокруг, много людей, хотящих в туалет, но везде перекрыто, и их дети кричат, а мужчины покачиваются и ломают ворота. Пятая волна, десятая, двадцатая. Держим осаду, упираемся, и вот кажется сдержано. Можно расслабиться, но как раз в тот момент кое-кто мускулистый прорвался и наследил за сараями. Эх жаль собак увели и наш вдохновитель дядя Рома тоже ушел с ними, вот и прорвались.
Старики и малыши, помалкиваем. Но все же в общем удалось сдержать напор! Защитники ликуют. Подумаешь, один уголок. Там все равно ничейные сараи, гниющие доски, да и мы там не раз ходили, когда не хотелось бежать домой.
Наша Троя, устояла. Дальше понимаешь, что хуже, осады, только свои же пьяные родители, пришедшие с демонстрации в недухах. Еще хуже, если пьянка продолжается.
Костюмы, и, белые рубашки с запонками, начищенные туфли становятся совсем ни при чем, когда ждешь длинную ночь. Острую как битое стекло, разлетевшееся по полу. Хлопанье дверьми. Осыпанная штукатурка. Шум, гам, и слезы.
После многолюдья, одиноко. Автобусы набитые демонстрантами разъехались. Улицы свободны, но никуда не хочется. Ребята разбрелись по
И вот тысячи пьяных и не очень отходят от процесса превращений в туалетах и ваннах, держа головы под слабенькими, но очень холодными струями. Плохо освещенные улицы, гудят трансформаторной подстанцией. Звезды спрятались в пухе облаков. Страдание переламывает, сильнее чем как перед сменой погоды, и выкручивает суставы. Отрыжка системы слышна и осязаема, похмельем. Миллионы страдают, тысячи клянутся больше не пить, потому что сходят с ума. Потому что опухшие, по утру не узнают себя.
Отходняки, перерастают в скандалы, надрывный плачь детей. И никого не волнует, как они там после мероприятий, а тем более какое-то далекое еле живое политбюро непричем, и не к чему, когда взрослые заняты выживанием. Белые горячки и алкогольные психозы зарождаются в недрах пролетариата И.Т.Р. и не только. Инженерные работники не отстают, от раб. массы. Их губы шепчут « Главное пропотеть, главное не схватить родимую за хвост, беги, прочь, от тьмы и кошмара, будь осторожен, пей воды, а там глядишь полегчает, там утро, свет надежды, мрак отступит.» Совсем не зная, что мы не логика и уж тем более не мозги которые думают или нет, а что то другое, на которое и одет этот абсурдный человечий балахон.От этого не легче но хоть что то что отвлекает. А когда то он казался идеальным.
Мероприятие проведено. Впереди сумерки, когда нет просвета, кроме фонарного, и долгая ночь, в которую может произойти что хочешь. Нет-нет, и вклинится плачем женщина, и заматерится облопавшийся мужик, и вместе с ним в горячке сойдет с ума уставший от ходьбы город.
Власть устала! Видано ли, рапортовала, но боится, и пока сама не знает чего. Себя же! Странные догадки бередят души иерархов! Вдруг кто из своих, что то затеет!? И затеет же, вот хотя бы Горби! ЦРУ не дремлет! Не подкачали, и еще не одно мероприятие не провалено, а это значит, народ по-прежнему свой, но нефть то уже копеешная, так что.
Проверку прошли и еще полгода можно спать. Народ и партия едины! Обещания еще действуют. Публика устала, но жалеет, ведь столько сил потрачено на построение. Политбюро уже знает, что Союз трещит. Активность масс вот, вот. И многочисленные, байстрюки уже готовы побороться за власть.
И только детские гадания тихим слезливым шепотом, готовым разрыдаться во мглу комнаты: «Боже, пожалуйста! Пусть успокоятся! Они устали, ведь столько прошли, полгорода. Хоть одну ночку. Хоть единственную! Ну, пожалуйста, Господи! Другие спят, а я чем хуже?» – теплится надежда. Так ребенок из соседней комнаты через стены гипнотизирует родителей.
Они уснут и не будут орать, а если и будут, то вяло, не страшно, без рукоприкладства, и тогда дядя Саша не поставит маме синяк и не сломает руку обломком хоккейной клюшки, как после ноябрьских.
А тем более не шуранет бутылкой из-под шампанского, и она не будет бесполезно по утру замазываться тональным кремом.
А то, что отчим курит в туалете «Беломор», и туда после не войти, уже привычно, потому что невыносимо только первые секунды. Радуйся, что хоть туалет не на улице как у одноклассника!