Ангелоиды сумерек
Шрифт:
– Ну да, это всё твой талисман. Голубой карбункул, – кивнул Хельм. – Бьюсь о заклад, на него самого, что ты про него забыл совсем.
– А что выставишь против?
– Да что угодно. Лейтэ – Радугу. Не хочешь? Ладно, ведь и он тоже ко мне привык. Тогда мой двуличневый королевский дафл. Вот не поверишь – всё ему как с гуся вода, любая жидкость прямо скатывается, до того сукно доброе.
Я рассмеялся.
– Меня же за тебя принимать станут. За…
Я хотел сказать – палача, ну, исполнителя приговоров или как-нибудь еще помягче, но интуитивно поправил себя:
– За короля.
– А ты он и есть. Сети человеческих общин, которую создали наши заговорщики,
– Дети? – повторил я.
– Конечно, Хайй. Теперь, когда ты стал как Джен, стал Дженом, я за тебя не боюсь, – гордо сказала моя девочка.
Тут я, против всякой логики, почувствовал себя вполне хорошо. Поднялся с земли и сказал:
– Надо бы на здешнем городище порядок навести.
– Они и сами справятся. Покочуют немного, храбрости наберутся, а затем Парма и Доуходзи назад их пригонят. Земля на лесных пепелищах всемеро против былого родит. Да что там – теперь и мощи святого у них будут. И заступники на небе и на земле.
– И, самое главное, – дети, – добавила Абсаль. – Для такого я тебя и беру себе, Хайй.
– Погодите оба, – ответил я. – Как же с тем Хельмутовым предсказанием, что Беттина-де меня окончательно возьмёт?
– Повисло в воздухе, – ответил он. – В точности как соответственная цитата из «Степного Волка».
– Не скажите, – рассмеялась Абсаль. – Вот, муж мой, смотри!
Она выпростала руку из длинного обтяжного рукава платья – и с предплечья на тонкое запястье соскользнул обруч из чернёного серебра с гранатами самых разных цветов и оттенков. Только теперь в самом центре переливался всеми кристаллами и кристалликами большой уваровит, подобный утреннему, в искрящейся солнечной росе, лугу.
Такому же точно, какой расстилался между нами и Великой Пармой.
V
Самое древнее мужское дерево на Земле живёт на горном хребте Уайт-Маунтинз (высота три тысячи метров), зовётся Мафусаил и происходит из племени сосен. Оно далеко не так красиво, как его родич секвойя, чтобы не сказать – уродливо. Поток времени своенравно искорёжил его тело, и оттого оно куда больше похоже на обладающий
Мафусаилу, насельнику древнего Леса Иньо, около пяти тысяч лет. Рос неподалеку, в бывшем штате Невада, еще Прометей, тремястами годами старше, но люди ухитрились прикончить его в чисто исследовательских целях. Все прочие их родичи из Калифорнии и Невады несколько младше.
Самое древнее женское дерево – в шведской провинции Даларна, горный парк Фулуфьяллет. Этой ели – назвали её Old Tjikko, если не ошибаюсь ошибаюсь наверняка), нечто вроде «Старина Белый Лисовин» – десять тысяч лет: строго говоря, около десяти и еще сто – её пятиметровой дочери, что выросла из живых материнских корней, заменив собой погибший ствол. Сказался парниковый эффект. Банзай!
Почему исследователь, обнаруживший дерево решил, что в ель переселился дух его погибшего пса, а я воспринимаю дерево как женщину, – секрет для меня самого. Просто так вижу.
Вижу, когда прилетаю в Фулу, чтобы поговорить с Белой Лисой, круто запорошенной снегом. Приникнуть, испить от неё – и восхититься её упорству.
С Мафусаилом возможно только последнее: слишком хрупка его жизнь, слишком тускло зыблется искра в глубинах затвердевшей, точно камень, плоти.
И с Дзёмоном Суги, хоть он вполне бодр и полон соков. Это самая большая криптомерия в Японии, что растёт на повитом туманами острове Якушима – тоже в горах и среди подобных ему. Его возраст определяли в две тысячи, пять тысяч и даже семь тысяч лет, но сам он сбился со счета. Он непреклонно горд и изумительно красив, вблизи от него не один я – все сумры испытывают робость. Хотя подобные чувства вызывают у нас даже те патриархи, с которыми мы безусловно дружим.
Ибо деревья – одни из самых древних существ на Земле. Они жадно поглощают углекислый газ и процветают за счёт того, что ядовито для многих прочих. Их дети зачастую кормятся гниющей плотью материнского ствола, пока не входят в возраст и не достают до земли своими собственными юными корнями. Они способны заполнить своим семейством всю округу. Семена их рассевались по ветру и разносились ногами кроманьонцев, которые, спасаясь от наступающего ледника, невольно вырастили у себя в тылах рощу. Они нисколько не страдают от мутаций и даже от старости, без конца повторяя себя и всё увеличиваясь в размерах.
А у меня был только один ребёнок – от Беттины. Сын, который с самого рождения от меня отдалился: возможно, оттого, что был зачат помимо (хотя вовсе не против) моей воли, рождён во время, когда я пребывал в дальнем странствии – физическом или духовном, не знаю. Бет и называла его вначале по-древнеримски. Постум: Волчонок, рожденный после смерти отца-зачинателя.
Или после гибели прежнего мира?
Потому что мир отдаляется от Сумеречников, несмотря на усилия пришвартовать его к месту. Возможно, последней, кто его удерживал, пока были силы и желание, была дама Асия с ее самоцветной магией. Ну да, хутора «человеков» по-прежнему процветают и заполнили собой Лес: разумный минимум гигиены и комфорта, разумный максимум природы, которая здесь повсюду. То, что смертные выращивают на своих участках, оплодотворяется лесными растениями, в прошлом «сорняками» и уж никак не становится от этого хуже. Те животные, которых они ласкают и приручают: собаки, волки, дикие и одичавшие коты, бобры и мохнатые лошадки, – почти так же разумны, а уж интуиция у звериков всегда была на недосягаемой для человека высоте.