Ангелоиды сумерек
Шрифт:
Широкие окна Инны были прикрыты складными решёточками на бечевке, под названием жалюзи. Ветерок из фортки постоянно шевелил их, бросая игривые тени на обстановку комнаты.
Ян почти не отодвигал в сторону тяжеленный гобелен пыльных штор с помпонами по краю, что отрезал его обитель от белого света, превращая в уютную медвежью берлогу.
Насыщенная кислородом вода для нужд супруги поступала из крана, что сиял над раковиной чистым серебряным блеском и пел кенаром, стоило его отвернуть чуть посильнее.
Супруг
Именно туда, в бесформенный зеленоватый полумрак, вела из дома личная дверь Яна.
Внешняя дверь комнаты Инны вела на небойкую светлую улочку – пять минут, и она в своей любимой библиотеке.
Надо сказать, что обоим было не так уж комфортно в их обителях.
Янко всё время норовил бросить рядом с кофейником галстук, разбрызгать душистый настой по всему полу, отфутболить какую-нибудь особо назойливую подушку, когда она ненароком появлялась у его компьютерного кресла, – а уж сушить на каминной решетке ботинки и носки считал основным признаком хорошего тона.
Инна безуспешно пыталась задрапировать назойливо блестящие поверхности пестрыми батистовыми платками и косынками всех размеров, развесить по всем вертикальным поверхностям кашпо и постеры, а на каждую горизонтальную водрузить по вазочке или подсвечнику.
Однако помогало это несильно.
Он все чаще чувствовал себя робкой белобрысой молью среди душных ковров и покрывал.
Она казалась себе круглым черным жучком, которого выставили на ослепительный дневной свет.
Тогда они решали сходить в гости друг к другу. Королева шествовала к королю, король шел к королеве. Поскольку двери были донельзя широкими, они умудрялись в них даже не столкнуться – одним словом, не создать себе излишних трений.
Только вот беда: при этом каждый нёс с собой свою привычную жилую раковину, будто гигантская виноградная улитка. И оттого, что раковина была незримая, дела обстояли еще хуже.
Инна первым делом снимала с гриля мужнины башмаки, чуть покорёженные от тепла, смачивала водой, смазывала жиром и набивала их прошлогодними газетами, чтобы обувь обрела первоначальную форму. Затем сгребала в кучу нестираное белье и отправляла его в стиральную машину с фронтальной загрузкой: черный круг на фоне белого фасадного квадрата сменялся радужным, когда белье начинало вращаться в барабане. Извлекала из бронзовой чаши мощный полосатый арбуз, который бросили туда охлаждаться. И под самый конец перемещала все подушки, независимо от их происхождения, с пола на диван.
Ян перво-наперво сдирал с места самый большой и нарядный платок и закручивал его, словно удавку, вокруг шеи, зажигал сигарету от бегущей
Кончалось это, разумеется, гулкой обоюдной ссорой, сопровождающейся вселенским нервным раздраем, а позже – расхождением по самым главным углам.
Говорят, что так и шляются они до сих пор друг другу в гости – как журавль и цапля в мультипликационной сказке Норштейна.
И конца этому никак не видно…
Он закончил и поставил книжку на место.
– Это про меня и тебя? – спросила Абсаль.
– И про меня одного, – сказал Дженгиль. – Про стену, что разделяет обе моих натуры, и дверь, отворяющуюся лишь для того, чтобы они поменялись местами.
– Потому что они у тебя равносильны, в отличие от людей и сумров, у которых вечно перевешивает то анима, то анимус, – ответил Хельмут. Он сидел – очень прямо – в кресле с высокой готической спинкой, голова, как в нимбе, в обрамлении резной кресельной арки, Лейтэ поставлен между колен и касается своим стальным яблоком подбородка.
– Это прадед сделал тебя таким? – спросил я.
– Он соединил по-звериному выносливую женщину со слабым юнцом, даже подростком, – ответил Дженгиль. – Сам того не понимая. Зачем делать из железок то, что природа способна сотворить сама? Однако ведь есть деревья-женщины и металлы-женщины, и через это не переступить. Их сила и реактивность ниже мужских, но стойкость куда выше.
– Хотел сделать рукотворное подобие сумра, – кивнул я. Всё произошедшее с ним резко прояснилось и встало передо мной как икона или иной текст, который надо было, однако, еще перевести в читабельное состояние.
– Нет, сверх-сумра, – Дженгиль вскинул голову и встретился со мной глазами. – Играть – так по самым высоким ставкам. Тем более что субстрат подходящий. Лишь ничто может стать всем.
– Разве тот хилый мальчик был ничем, Джен? – произнесла Абсаль. – Неужели он не достоин был восхищения и нежности?
– Но ведь и сверхчеловека из меня не вышло, – возразил он будто невпопад. – Как там ты сказал моему деду, Андре? Что у нас снаружи, то у меня внутри? Тоже мне, скрытый доспех. Куфр. Комок спутанной проволоки из волочильного станка.
– Да и у нас разве что фирменные дафлкоты из лучшей в мире шерсти, – ответил я полушутливо. – Вот навязали бы нам войну с остатком человечества – и победа за вами. Мы не рискнули бы снова раскачать маятник насилия, как это было в предыдущую эпоху. Даже ценой непомерных уступок с нашей стороны. К примеру – истребления практически под корень. Но оттого и весь живой мир принимает нашу сторону.