Ангелы приходят и уходят
Шрифт:
Он выпил и, пока Ковалев обнимал раковину, немного оживился.
— Нехорошо ты поступаешь, — сказал он, хрупая полуистлевшим соленым огурцом. — Непорядочно. Пришел и начал блевать. Порядочные люди поступают наоборот.
Он налил еще немного и снова выпил и снова закусил. Ковалев поплескал в лицо водой, нащупал рукой грязное полотенце, утерся, сел и улыбнулся, глядя светлыми, чистыми глазами.
— Ну, вот и я, — сказал он жизнерадостно. — Здравствуй, Вова!
Вова хрупнул огурцом.
— Собс-но, порядочные люди сначала здороваются, а потом уже блюют.
— Так то порядочные! — подхватил Ковалев.
Он налил себе снова, развел водой, зажал нос и выпил.
— Порядочные-то и на вокзалах не ночуют.
— А ты ночуешь?
— Да!
Вова развел руками:
— Тогда ты скот вдвойне.
— Именно! Вдвойне! Уснул не помню как, а проснулся — игральный автомат под ухом щелкает. Ну, что ты будешь делать? Встал с лавки и пошел. Только в себя начал приходить — милиционер. Хвать меня, гад, и потащил в кутузку. Еще руку вывернул… — Он пощупал руку. — До сих пор больно, гадство.
— А потом?
— А потом, Вова, в их рядах нашелся Иуда. Он меня выпустил.
Вова подумал, отрыгнул и сказал:
— Не верю.
Они выпили снова и закурили.
— А все ж таки, Вова, и хорошо же иногда бывает жить на свете!
Вова вдруг булькнул. Слеза покатилась по щеке.
— Друг! Вова! Ты меня понимаешь. Понимаешь же, да?
Вова сграбастал Ковалева, всхлипнул в ухо:
— Во… Это самое… Вот ты понял. А они — не…
— Да ну их! Плюнь! Есть это, как его? Упоение в бою!
Ковалев высвободился из объятий и поискал глазами графин.
— Нет, — Вова поднял палец. — Не так. А вот как: «С души…». Как это?
— Воротит?
— Не… Сам дурак, иди отсюда… А! «…Как бремя скатится, сомненья далеко. И верится, и плачется, и так, это, мать его, легко-легко»… А? А?
— Сомненья далеко, а поэт-то повесился, — сказал Ковалев.
— Это он в другой раз повесился. Сомненья далеко — так редко бывает. Это только у дебилов сомненья всегда далеко.
— Маяковский об этом писал.
— Да? Не люблю я Маяковского. Еще в школе, помню… Это…
— Да брось. Ни черта мы не помним. И нас не вспомнят.
Вова внимательно посмотрел сквозь Ковалева.
— Это чистая правда…
Разлили остаток, выпили, выловили из трехлитровой банки по помидорине, закусили. Помидоры тоже были старые, прокисшие.
— Тесно тут у тебя… Хоть бы прибрался, что ли?
— Приберешься тут, когда вы шляетесь! — плаксивым голосом сказал Вова. — Что толку прибираться? Придут, накурят, наплюют, наблюют… Скоты, одним словом.
Вова ушел в ванную и там фыркал бегемотом, плескался и в голос вздыхал: «О-о-ох…».
Входная дверь распахнулась от пинка и в комнату вкатился отставной майор Мясоедов. Он был лысый, маленький и круглый. В руке его была старая, порванная в нескольких местах полосатая сумка.
— Привет! — жизнерадостно сказал Мясоедов, бросил сумку и обнял Ковалева. — Жрете, гады? Все выжрали?
— Все! Ничего нет! — радостным голосом подтвердил Ковалев.
— Кто сказал — «ничего нет»? Ты это сказал?.. — Мясоедов зашустрил по кухне, на ходу снимая куртку, на ходу доставая из сумки заткнутые газетой бутылки и свертки. — Ты соврал, брат! Ты страшно наврал! Лучше признайся сразу!
— Признаю! Наврал! — с готовностью выкрикнул Ковалев и козырнул Мясоедову.
Смутным контуром нарисовался в дверном проеме Вова. С него текла вода, затекала, сбегая по животу, в штаны.
— Вова! Генерал пришел! — объявил Ковалев.
— Я вижу, — слабым голосом отозвался Вова. — Опять пить будете, да? И сколько можно?..
— Будем, Вова. Мы именно будем пить. И столько, сколько нужно!
Мясоедов деловито сполоснул стаканы, разложил на краю стола закуску, откупорил бутылку.
— Ура генералу! — Ковалев выпил и занюхал луковицей.
— Нет, не «ура», — отозвался Вова и тоже выпил — только булькнуло в безразмерном животе.
Все сели и задымили, счастливо жмурясь.
— Но это еще не все, — сказал Мясоедов. — Я вам, мужики, сегодня солянку сделаю. Настоящую, из курицы… Так что обождите напиваться…
Мясоедов надел фартук, развернул все свои свертки, вооружился ножом. В кухне стало жарко и дымно. Вова и Ковалев, налив себе по «чуть-чуть», вышли в комнату, расселись прямо на полу.
— Вчера на станции Волокитино катастрофа произошла. Поезда лбами столкнулись. Я по радио слышал. Трупов — тьма, — сказал Ковалев.
— Пока будут править коммунисты — катастрофы будут продолжаться, — сказал Вова и икнул.
— А по-моему, народ такой. Ему все плохие. Иван Грозный, Борис Годунов, Петр Первый, Александр Второй… Хоть золотого поставь — все не тот будет.
— Не клевещи на народ. Россия…
— Чего тебе — «Россия»? Москва тыщу лет под себя гребет. О себе заботится, а преподносит нам как заботу о нас. «Государство», «держава»… Кому они на хрен нужны, эти державы? Всю Россию раздела, и еще покрикивает — вы там, на Кавказе, чего баламутите?..
Вова вздохнул.
— С другой стороны… Ну, выпьем.
Из кухни вышел Мясоедов, присел на корточки:
— Выпить с вами, что ли?
— Пей. Но не свинячь, как вчера, — предупредил Вова.
— А чего вчера-то? Это ж вы решили самогонку гнать. Флягу с брагой на печку ставили. Пока закапало, бражкой упились… Спасибо, я еще трезвый был, по бутылкам разливал.
Вова вспомнил и захрюкал.
— Жаль, тебя вчера не было, — сказал он Ковалеву. — А может, и не жаль. А то тоже нажрался бы, как скот и повел себя соответственно. Скотским образом.