Ангелы приходят всегда
Шрифт:
– Но ведь другие даже об этом не задумываются, потому что не мы выбрали жить в таком мире, – тихо промолвила Синильга, сделав ударение на слове «мы».
– Вот это и значит принять правила игры сильных мира сего, которые так устроили, – ответил Музыкант. – А Бог так не устраивал, но Он попускает этому быть, потому что люди имеют свободную волю и могут обеспечить, если уж так хотят, преддверие ада на земле. И наоборот, поскольку человек имеет свободную волю, он смог бы жить по-другому, если бы захотел. Примеры есть – и мы можем не жить так, как нам навязывают.
Синильга подала к столу яблочный пирог, приготовленный по бабушкиному рецепту, и густой турецкий кофе. Гости отведали пирог с ароматным кофе. Лазарь угощался без энтузиазма, сосредоточенный на своем, и вскоре продолжил начатый разговор:
– Ты верно заметил, Музыкант, что есть такие люди, которые не принимают правила игры и поднимают священное восстание против мира сего, во зле лежащего… Последнее восстание. В горах Кавказа, среди пустынников, таких много. А в миру это совсем непросто. Хотя двоих я точно знал, – Лазарь сделал паузу. – Их звали Влас и Василиса. Я Иле рассказывал про них…
– Расскажи еще раз, пожалуйста, – откликнулась Синильга, – Музыканту важно знать, я уверена.
– Что ж… Это можно, – Лазарь поведал историю своего знакомства с Власом и Василисой и рассказал об их жизни. Закончил он так: – Довольно часто мне снится один и тот же сон. Будто я убил кого-то и похоронил, но потом забыл, где место могилы. И я все хожу-брожу по земле в поисках ее и не нахожу. А кроме того, я никак не могу вспомнить, кого я убил и почему. Просыпаюсь с чувством, что действительно я убийца. Целый день остаюсь под впечатлением этого, вспоминаю всех, кто от меня так или иначе пострадал. Перебираю всю жизнь, мучаюсь. Вспоминаю разные случаи, но кого я убил во сне, вспомнить не удается. Чувство убийцы – страшное чувство, даже если все давно сказано на исповеди. А может быть, не все? Что-то забыто, и от этого жутко. Меня нужно было, наверное, назвать не Лазарем, а Каином. И если бы такое только один раз приснилось, а то повторяется. Успокаиваюсь немного, когда помолюсь…
Воцарилось молчание. Потом заговорил Музыкант; откровенный рассказ Лазаря вдохновил на взаимную откровенность:
– История Власа и Василисы удивительна! Я хотел бы написать о них песню. Верно говорят, что никакой вымысел не может сравниться с самой жизнью. Нужно лишь уметь видеть и слышать. Я тоже встречал подобных людей. Причем встречал я их среди самых близких, это – мой отец и старший брат.
– Интересно узнать подробнее, – высказал пожелание Лазарь.
– Может быть, нескромно прозвучит, но их история достойна книги, а не простого рассказа. Хотя книга получится грустная… Мысленно я всегда с ними. Не отпускает. Я вот все чаще думаю, талант – это дар или проклятие? Мне кажется, что талант – это Божий дар, который сатана стремится сделать проклятием. Мой отец был очень талантлив. Он обладал редким даром правдолюбия. Без пафоса, без лицемерия, без позы, он стремился к справедливости и правде. Была такая редкая порода людей в советские годы, ныне исчезнувшая. Мы с вами застали конец той эпохи, но даже для нас то время кажется чем-то невозможным. Представить только – пионеры и комсомольцы маршируют по Красной площади, ученые научно доказывают, что Бога нет, спортсмены посвящают рекорды коммунистической партии, государство за счет нищего народа наращивает военную мощь, и вдруг появляются люди удивительно искренние и отважные, не боящиеся плыть против течения и поднимать голос в защиту правды. Говорят, одна ласточка весны не делает. А я верю, что делает! Особенно, если она платит за это собственной жизнью. Мой отец, его звали Эдуардом, был таким человеком, такой ласточкой. Он был диссидентом. Тогда слово «диссидент» для большинства звучало ругательством, да и сейчас оно не в почете. А мне всегда оно нравилось. Диссидент – это ведь инакомыслящий, иноходец, человек, не покорившийся системе, не такой, как подчиненное и сломанное большинство.
– По-твоему, это прямо – иной, инок, получается, – заметил Лазарь, улыбнувшись.
– Для меня так и есть, – не смутился Музыкант. – И вот почему. Мой отец был первым, от кого я услышал, что Бог существует, что Христос – реальная историческая личность, а не мифический герой. Именно отец впервые привел меня в храм, хотя сам, надо сказать, до конца так никогда и не воцерковился. Свобода, человеколюбие, истина – были для него все. Он ведь не случайно и меня назвал Волей. А вот старшего брата он назвал незатейливо – Иваном. И это тоже не случайно. «Ваня» – звучит очень по-русски, хотя и мое имя древнерусское. Наши имена к отчеству «Эдуардович» не подходят, и все же отец нас так назвал. Это было очень в его духе – во всем противостоять общепринятым вкусам и взглядам системы. Отец, несмотря на смесь кровей, ощущал себя прежде всего русским человеком и боролся за Россию, за свободу и справедливость на нашей родине. Сейчас это может звучать банально, но тогда, когда вместо России был СССР, а вместо русских людей – советские люди, такое мировоззрение являлось подвигом. Он очень страдал от непонимания. Поначалу искренне верил, что если показать людям грязь их жизни, ее несправедливость и указать новый путь, то они перевернут свою серую жизнь и пойдут по светлому пути. Но этого не происходило. Мешала не учтенная сила трения. Это как с теми классическими точкой опоры и рычагом. Если их иметь, то, якобы, можно перевернуть земной шар. Ан нет. Сила трения не даст этого сделать. И отец унывал, что даже самые чистые и добрые идеи неспособны сломить силу обывательского трения, потенциальную энергию застоя, энергию человеческой ограниченности. И, может быть, к лучшему, что его вынудили уехать из СССР. Сам бы он ни за что не уехал, потому что всегда мечтал повторить поступок Пушкина – никогда не покидать пределов Российской империи. Если бы отец остался на родине, то, я уверен, его разочарование было бы еще более страшным. Ведь как только в России скинули идол Карла Маркса, на его место сразу поставили идол «золотого тельца», а это еще более пошло, гнусно, обидно и безысходно. Что говорить о светском обществе, когда и в церковной среде царит настроение типа: «И спастись, и на мерседесе покататься». Христианство должно быть образом жизни, а не обязанностью, не наскучившей работой и уж, тем более, не средством обогащения…
Слава Богу, отец всего этого не увидел, потому что события развернулись иначе. Его арестовали. Мы хлебнули по полной: в квартире и на даче делали обыск, опись имущества, допрашивали всех членов семьи, давили на психику. В конце концов семью разбили. КГБ принудило маму потребовать от отца развод, так как она, дескать, не может воспитывать детей вместе с идеологическим врагом. Состоялся суд, и в 1978 году папу посадили. Так он стал узником совести, а я в свои девять лет лишился отца. Западные «голоса» много вещали о нем, а между тем приближалась московская Олимпиада. Чтобы успокоить западное общественное мнение, отца в 1979 году «выпустили на свободу», а по сути – против его желания выдворили из страны. Сначала он прибыл в Англию, потом перебрался в Штаты. Здесь он нашел себе женщину. В 1982 году у них родилась дочь. Отец никогда не встроился в американскую жизнь, чувствовал себя чужим. Кроме разницы в менталитете, мешал языковой барьер. Он страдал, иногда пил запоями. Сердце не выдержало, несколько лет назад он умер. Я всегда любил отца, но после его смерти особенно глубоко почувствовал, как мне его не хватает. Захотелось увидеть единокровную сестру. И мой приезд в Америку отчасти связан с этой мечтой. Но пока, сколько я не пытался, найти семью отца не смог. Так что не очень весело получается. Обидно за отца и его светлые идеалы. Он, как Данко, вырвал свое сердце и осветил им путь, а люди растоптали сердце…
– Нет, Волечка, – горячо заговорила Синильга, – я верю, что будет все хорошо. Ведь не может же быть по-другому. Данко умер, но вызвал к жизни другого героя. Он еще смелее и сильнее. Просто он не вырывает сердца, оно и так светит из груди. И оно будет светить еще сильнее по мере все большего приближения нового Данко к Богу. Этот новый герой будет любить и дарить людям свет. И он поведет за собой людей, которые тянутся к Свету.
Музыкант улыбнулся и ответил замысловато:
– Дай Бог, чтобы так и было. Очень надеюсь, что надежды на наши надежды оправдаются.
– А твои мать и старший брат? – спросил Лазарь.
– Брат… – Музыкант тяжело вздохнул. – О нем отдельная история, может быть, как-нибудь расскажу. Но если кратко – он отчасти пошел по стопам отца. Тоже идеалист, но несколько другой. Он пропал без вести.
– Как пропал без вести?! – вырвалось у Лазаря.
Музыкант пронзительно посмотрел на инока:
– Да, пропал.
Стало ясно, что сейчас его лучше о брате не расспрашивать.
– Мама страдала не меньше отца, переживая разрыв семьи. Но потом как-то успокоилась. Ей встретился неплохой, в общем-то, человек, и она второй раз вышла замуж. Несмотря на то что детей у них нет, мама вся ушла в новую семейную жизнь. Правда, нередко в ее глазах видна грусть… Так и живут. Я не хотел им мешать. Мы с мамой постепенно отдалились друг от друга. Как-то получилось, что я начал странствовать по стране, а потом и вовсе уехал в Штаты, потому что в России слишком много горестных воспоминаний. Впрочем, возможно, вернусь в свое время. Здесь, как вы знаете, я тоже не сижу на месте. Старенький «Линкольн» – мой друг, а гитара – подруга. Вообще быть странником интересно: ты не привязан бытом к конкретному месту, не отождествляешь себя с какой-либо замкнутой и агрессивно настроенной ко всему миру общностью людей. Вся земля Божия, и все люди братья! И если ты с Богом, то, по большому счету, ты свободен. И в России, и здесь меня спасают песни. Их никакая власть отнять не может.
– А как насчет Ани, – спросила Синильга, – что же ты не сказал про нее? Ты же мне рассказывал, что твой отъезд связан с ней тоже.
– Так и есть. С Аней все просто. Мы вместе занимались в театральной студии – с первого класса и до окончания школы. Она мне сразу понравилась, еще первоклассницей. А в любви мы друг другу признались классе в четвёртом. Наша студия выехала на субботу-воскресенье за город, в поход. И вот мы с Аней сидели ночью на поляне, чуть в стороне от костра, смотрели на новорожденный месяц, прислушивались к живой тишине леса и робко держались за руки. Потом я ей сказал: «Открою тебе тайну, только никому не говори. Ты мне очень нравишься». Она ответила: «А ты нравишься мне». После школы мы повенчались, причем в ЗАГСе не расписывались. Я тогда только формально был православным, ни в чем не разбирался. А священник даже не спросил, крещеная Анна или нет. А она не была крещеной. Вот так нас и повенчали. Мы прожили вместе всего полгода. Признаюсь, у меня было такое представление, что любовь – это одно, а физическая близость – другое; что можно и нужно любить по-настоящему только одного человека, но если ты с кем-то имел близость просто так, то это не считается изменой любимому человеку. Вот так я потерял Аню. Она меня преданно любила, до фанатизма, ходила за мной по пятам, не могла на меня надышаться, а когда узнала, что я изменил, не простила… Может быть, взрослая женщина, повидавшая жизнь, простила бы, а она не смогла. Потом ее понесло. Время было лихое – начало девяностых. С кем она только дружбу ни водила: и с бизнесменами, и с бандитами, и с актерами – рестораны, алкоголь и все тридцать три удовольствия. Мне говорили, что одно время у нее было два своих магазина, но они разорились. Начались большие проблемы со здоровьем, а она все не могла остановиться. Мы не общались, до меня только доходили слухи, и представьте, как я страдал, понимая, что это я сломал Аню. Года три-четыре назад ее подобрал какой-то иностранец, говорят, на лицо страшный, но богатый. Алмазный бизнес. Он взял Аню в руки, оторвал от друзей. Она бросила пить, а недавно родила девочку. Правда, иностранец этот на ней не женится, а просто содержит, тем более что теперь у них общий ребенок. Не знаю, сбылись ли ее мечты? Любит ли она этого человека? Но она попала в мир больших денег, а этого ей с определенного времени, кажется, очень хотелось. А я все виню себя, ведь жизнь могла сложиться по-другому. С годами все больше понимаю, что люблю Аню, но теперь могу за нее только молиться. С другой стороны, понимаю, что этот опыт не прошел бесследно. Ведь все мы здесь на земле, наверное, для того, чтобы научиться любить. А иначе какой смысл в жизни?
– Полностью согласен, – поддержал Лазарь, – в этом мире все продается и все покупается, нельзя купить только настоящую любовь. Но продать, предать ее, к сожалению, можно.
– Иуда – печальный пример… – грустно добавила Синильга.
– К сожалению, человеческая любовь часто не выдерживает испытания временем. Ведь мы с Аней с самого детства любили друг друга, а прожили вместе всего полгода. Но, может, и лучше, что мы расстались, не став надоевшей друг другу семейной парой, которая живет только ради детей. В принципе, Ромео и Джульетта, поживи они подольше, тоже, может быть, стали бы всего лишь супругами, и у них было бы пресловутое взаимное уважение и родственные отношения в браке, а любовь ушла бы. Печально звучит, не так ли? Вот и получается, что зря их жалеют, вовремя они умерли, сохранив вечную любовь и став ее символом на все времена. С другой стороны, кто-то страшный стоит за их историей. Это он травил и толкал их к смерти, убивая в сердце надежду на чудо, которое всегда ведь возможно. Для нас не секрет, кто этот черный палач…