Ангелы среди нас
Шрифт:
Интересно. Где все? Не думала, что Ипсилон столь безжизненный. А как же ангелы, души, темные сущности?
Стоит засомневаться, как реальность подергивается волнообразными визуальными помехами. Сквозь рябь виднеется то же пространство, но заполненное размытыми силуэтами.
Всматриваюсь в двойную картинку, но через мгновение она становится прежней.
«Что это было?»: мысленно спрашиваю, не рискуя заговорить вслух. Мало ли.
– Я проводник. Моя работа создавать безопасные пространственные ходы. Правда, не всегда выходит… При большом скоплении информационных фонов сложно удержать устойчивый сбалансированный режим. Именно тогда все будет зависеть от твоей выдержки и умения следовать правилам, – намекает на необходимость держать язык за зубами. – Но пока можно. Лучше слышать твой голос, чем улавливать бесконтрольный поток мыслей, – усмехается.
– Фух! – облегченно выдыхаю и тут же спрашиваю:
– Как долго нам петлять в бесконечном лабиринте?
– Еще несколько переходов между секторами. Минут пятнадцать займет.
– Хмм… – Потираю висок и пытаюсь сопоставить земное время с исчислением Ипсилона.
– Что-то около суток, – моментально получаю ответ. – Точнее, двадцать два часа тридцать минут.
– Так много? – мне сложно уложить в голове временную разницу. За считанные минуты пролетает целая жизнь на Земле.
– Дмитрий, сколько ты здесь?
– Уверена, что хочешь знать?
– Конечно! Ведь ты мой проводник.
– И что?
– Ну, пожалуйста, – заискивающе смотрю в добрые голубые глаза.
– А ты настойчивая! Ладно. В ипостаси жителя Ипсилона я нахожусь сравнительно недавно. Чуть больше двух лет, – хитро прищуривается блондин.
– Переведи, – понимаю, что цифра должна получиться ошеломительной, но сама ее вычислить точно не сумею.
– Два столетия, – с загадочной улыбкой поясняет он.
– Двести лет? – восклицаю и округляю глаза от удивления.
– Да, – подтверждает как само собой разумеющееся.
– Девятнадцатый век? Просто невероятно! Кем ты был в то время? Помнишь? Или прошлое стирается? – забрасываю вопросами.
– Воспоминания остаются, но размываются и становятся менее четкими.
– Наверное, ты важная персона. Бывал при царском дворе. Владел огромным домом с прислужниками, – представляю Дмитрия в образе молодого барина. А что? Он подходит на эту роль. Красивый, статный.
– Не угадала, – грустно хмыкает мой попутчик.
– Тогда рассказывай, иначе моя фантазия сочинит твою биографию самостоятельно.
– Я не был знатных кровей… Крепостным… Крестьянином на земле дворянина Морозова.
– Крепостным? – В порыве чувств дергаю парня за руку, заставляя остановиться.
– Что? Этот аспект роняет мою значимость в твоих глазах? Теперь станешь относиться ко мне по-другому? – настороженно вглядывается в мое лицо.
– Нет конечно! И ты об этом знаешь, – намекаю на его способность умело читать мысли. – Получается… Мы представители разного времени. Поразительно! И мне жаль, что тебе досталась тяжелая судьба.
– Не переживай, я давно стер из воспоминаний многие эпизоды прошлого, оставив лишь самые ценные и дорогие сердцу. А Ипсилон подарил мне возможность быть собой и не зависеть от желаний других. Здесь я обрел долгожданное освобождение, – он шумно втягивает воздух через нос и на мгновение закрывает глаза. – Теперь я знаю, как пахнет свобода.
– Твоей благодетельницей стала смерть, – грустно вздыхаю.
– Логично.
– Ты оказался здесь очень рано.
– Впрочем… Как и ты! – Легонько щелкает меня по носу. – Нам пора! Поспешим. Твое время уходит, тогда как в моем распоряжении целая вечность.
– Хорошо, – соглашаюсь и следую за проводником. – Ты должен рассказать о себе.
– Так уж и должен? – подтрунивает тот.
– Я лопну как мыльный пузырь. Меня разорвет от любопытства, – признаюсь.
– Ну что же… – он делает глубокий вдох, настраивается на нужный лад, чтобы вспомнить все.
– Я родился в Вяземском уезде Смоленской губернии вотчине дворянина Морозова в 1810 году. Мои родители были дворовыми людьми. Отец служил кучером, а мать кухаркой, готовившей для дворни. Правда, ведаю об этом лишь по рассказам люда. Слишком мал я был, когда жизни родственников унесла лихорадка. Тогда мне исполнилось четыре. И память сохранила несколько мутных истертых временем образов. Нечеткий женский силуэт и глаза такие добрые, нежные, прозрачно-голубые, мамины. И фигура изможденного мужчины, который высоко подкидывал меня вверх и ловил огрубевшими от работы руками, покалеченными, но такими надежными. Не поверишь, но в моих ушах порой все еще стоит собственный веселый смех. Простые игры дарили чувство полета и легкости. Но… С внезапной кончиной близких я лишился и этой радости. Предначертанная судьба бывает невероятно жестокой.
В те далекие времена, как только ребенка отрывали от груди матери, он переходил к взрослому существованию, в котором не было места беззаботному детству. К тому же… Что мог получить от жизни сирота? Вместо шалостей и забав – тяжелый труд. Ни ласк, ни заботы – только побои и унижения. И одна и та же фраза, грубо навязанная и прочно осевшая в мыслях: «Ничто не принадлежит тебе, душа заведомо во власти Бога, а твое тело, имущество и все то, чем ты владеешь, собственность господина».