Англия, Англия
Шрифт:
Итак, Марта вроде бы оказывала услугу окружающим, одновременно принося удовольствие себе самой, когда каждую пятницу, вскипятив молока для своего утреннего кофе из цикория, усаживалась в кресло с «Уэссексскими ведомостями». Всю неделю она с нетерпением предвкушала ту густопсовую местную ограниченность, которой была пропитана вся газета. С реальностью, которую ты знаешь лично, общаться невообразимо приятно; скучновато, конечно, но свой шесток есть свой шесток. В Среднем Уэссексе уже много лет как не бывало авиакатастроф и государственных переворотов, геноцида, перехвата крупных партий наркотиков, африканского голода и голливудских браков; а потому прессой такие темы не затрагивались. Ни слова не прочтет она и об острове Уайт, как он все еще именуется в метрополии. Некоторое время назад Ингленд отказался от всех территориальных притязаний на владения барона Питмена. То был необходимый акт окончательного разрыва отношений, хотя мало кто оценил его красоту. «Лондонский Таймс» саркастически сравнил Ингленд с промотавшимся отцом, торжественно отказывающимся платить по счетам сына-миллионера.
В метрополии все еще выходили кое-какие журналы, в которых можно было прочесть об увлекательных событиях за морями и проливами; но «Уэссексские ведомости» и их коллеги были из другого теста. «Ведомостями» они именовались не зря, так как новостей не содержали; скорее то был список принятых решений и недавних происшествий. Цены на скотину и корма; биржевые цены на овощи и фрукты; приговоры акцизных и мировых судов; подробные реестры движимого имущества, выставляемого на аукционы; золотые, серебряные и просто исполненные надежд на будущее счастье свадьбы; праздники, фестивали, дни открытых дверей в садах и парках; результаты спортивных состязаний на уровне школ, приходов, округов и королевства; рождения; похороны. Марта читала газету от корки до корки, уделяя особое внимание тем страницам, которые вроде бы не представляли для нее никакого интереса. Она жадно впивалась глазами в списки товаров, продаваемых хандредвайтами, стоунами и фунтами за суммы, исчисляемые в фунтах, шиллингах и пенсах. Вряд ли это была ностальгия, поскольку большинство из этих мер было отменено до того, как она достигла сознательного возраста. А может, это все же была ностальгия, только иная, еще более подлинная: тоска не по вещам, которые ты видела или могла видеть в детстве, но по вещам, которые вышли из обихода задолго до тебя. Итак, с дотошностью, которая при всей своей искусственности не была натужной, Марта отмечала, что свекла твердо держится на отметке тринадцать и шесть пенсов за хандредвайт, в то время как лопухи за неделю подешевели на шиллинг. Она ничуть не удивлялась: с чего люди вообще взяли, будто лопухи съедобны? На ее взгляд, все это ретровегетарианство объяснялось скорее модой, чем тягой к правильному питанию или бедностью. Люди просто пока не видят разницы между простотой и умерщвлением плоти.
Внешний мир попадал в «Ведомости» лишь от случая к случаю: как источник погоды, как пункт назначения перелетных птиц, покидающих сейчас Средний Уэссекс. Также еженедельно печаталась карта звездного неба. Ее Марта рассматривала не менее пристально, чем сводку сельскохозяйственной биржи. Где искать Сириус, что за тускло-красная планета висит над горизонтом на востоке, как распознать Пояс Ориона. Вот две сферы, которым должна посвящать себя человеческая душа, думалось Марте, область сугубо местного и область практически вечного. Чуть ли не всю жизнь она истратила на ту разномастную ерунду, что болтается в промежутке между этими двумя сферами: на карьеру, деньги, секс, несчастную любовь, внешность, тревоги, страхи, томление. Пусть люди скажут, что нехитрое дело — отринуть все то, что уже успел перепробовать; что теперь она старая женщина, или дева, и что будь она вынуждена собирать с грядок свеклу, вместо того чтобы лениво отслеживать ее котировки, она бы сильнее пожалела обо всем отринутом. Что ж, вероятно, так и есть. Но сколько ни отвлекайся на промежуточную ерунду — всем придется умирать. А как себя готовить к неизбежной яме на свежевыкошенном погосте — ее личное дело.
Деревенский Праздник пришелся на один из типично инглендских ветреных дней раннего июня, когда вечно грозит пойти моросящий дождик, но нервные тучи тут же уносятся, ибо им давно уже надлежит быть над соседним королевством Гептархии. Марта глядела из своего кухонного окна на пологую треугольную лужайку, где рвался с привязи засаленный шатер. Вокруг него ходил кузнец Харрис, проверяя натянутые канаты и вбивая деревянным молотком колышки поглубже в землю. Делал он это с хозяйским видом, горделиво, словно исключительное право на совершение сего священного ритуала передавалось в роду Харрисов из века в век. Марта по-прежнему не знала, что и думать о Джезе; с одной стороны, его ужимки отдавали неприкрытой фальшью; с другой стороны, этот горожанин-американец с фиглярским выговором едва ли не больше всех походил на настоящего крестьянина и истово отдавался сельской жизни.
Итак, шатер был надежно закреплен, и к нему уже скакала на лошади, разметав по ветру светлые кудри, Джеки Торнбилл, племянница Джеза. Джеки избрали Майской Королевой, хотя кто-то заметил, что на дворе уже начало июня, а кто-то другой возразил, что «Майская Королева» — это от майского дерева, а не от месяца, так ведь? Побежали советоваться с учителем Маллином, который пообещал справиться по книгам и затем доложил, что титул происходит от цветка майского дерева, которым традиционно украшались волосы Королевы, но поскольку майское дерево, по идее, должно расцветать в мае… В общем, мама Джеки сделала для дочки картонную корону и раскрасила ее золотой краской; Джеки надела корону, и дело с концом.
Право и обязанность объявить Праздник открытым принадлежали викарию. Преподобный Колмен жил в Старом Пасторском Доме, у самой церкви. Его предшественники квартировали в панельном коттедже, давно уже снесенном. Старый Пасторский Дом опустел с Чрезвычайщиной, когда его последний мирской владелец, французский бизнесмен, вернулся на родину. Деревенские считали естественным, что в Пасторском Доме должен жить священник, как курица — в курятнике, но викарию не позволяли очень уж задирать нос — не может же курица строить из себя индюшку! Пусть преподобный Колмен не думает, что с его возвращением в здание, за много столетий обжитое его предшественниками, в церковь вернулся Бог, а в жизнь деревни — христианская мораль. Вообще-то большинство прихожан и так жило по смягченному варианту христианской этики. Но в церкви по воскресеньям они искали скорее светского общения и мелодичных псалмов, чем советов по спасению души и обещаний жизни вечной. Викарий, человек неглупый, даже не пытался ввести какую-либо принудительную теологическую систему; жизнь вскоре научила его, что после морализаторских проповедей на серебряное блюдо сыплются только пуговки от кальсон да обесцененные евро.
И потому преподобный Колмен не позволил себе даже ритуального замечания, что, дескать, милосердный Господь в этот знаменательный день отвел от деревни дождь. Как истый экуменист, он даже у всех на виду пожал руку Фреду Темплю, наряженному красным чертом. Когда же фотограф из «Ведомостей» попросил их сняться вместе, священник лукаво наступил ногой на длиннющий хвост Фреда, а сам нарочито скрестил пальцы в суеверном, почти языческом жесте, отгоняющем нечистую силу. Затем он произнес короткую речь, в которой упомянул имена почти всех жителей деревни, объявил Праздник открытым и резко — мол, валяйте поживее — махнул оркестру из четырех человек, поместившемуся рядом с грязным шатром.
Оркестр — туба, труба, детская волынка и скрипка — начал с «Правь, Британия, морями», которую одни из местных сочли псалмом, исполненным в знак уважения к викарию, а другие — эстрадной песенкой прошлого века, кажись, ее «Битлы» пели? Затем вокруг лужайки обошла, не ведая ритма, нестройная процессия: Майская Королева Джеки неуклюже восседала на отмытом с шампунем тяжеловозе шайрской породы, чья грива и гирлянды развевались на ветру куда живописнее Джекиных завитых угольными щипцами волос; Фред Темпль, обмотав свой красный хвост вокруг шеи, катил на дребезжащем, неудержимо пускающем газы тракторе с миллионом приводных ремней; Фил Хендерсон, хозяин птичьего двора, гениальный механик, ухажер светловолосой Джеки, вел свой открытый «мини-купер», который отыскал в заброшенном сарае и переделал: теперь машина ездила на сжиженном бытовом газе; и наконец, после долгих шутливых уговоров к кавалькаде присоединился полисмен Браун на своем велосипеде, высоко держа дубинку, не снимая левой руки со звонка, с прищепками на брюках и маскарадными усами над верхней губой. Этот разномастный квартет раз шесть обогнул лужайку, пока даже близкие родственники не сочли, что нахлопались достаточно.
Были лотки с лимонадом и имбирным пивом; предлагалось сыграть в кегли и боулинг (приз — поросенок), а также угадать вес гусыни; имелся аттракцион «Сбей орех», причем в знак уважения к древней традиции половина кокосов была приклеена к чашкам, так что деревянный шарик рикошетом отлетал прямо в метателя; деревенские охотно искали подарки в кадке с отрубями и пытались с завязанными глазами срезать яблоко. Шаткие козлы ломились от кексов с тмином и всяческих домашних консервов: варенья, джемов, маринованных огурцов и чатни. Кабатчик Рей Стаут, с нарумяненными щеками, в съехавшем набок тюрбане, обнажавшем высокий, с залысинами лоб, сидел на корточках в темной будочке, предлагая всем погадать по цикориевой гуще. Дети могли поиграть в «приставь ослу хвост» и нарисовать себе усы и бороды жженой пробкой, а за полупенс их впускали в палатку с тремя старинными кривыми зеркалами, где маленькие зрители немели от изумления.
Праздник шел своим чередом. Состоялись «Бега трехногих», которые выиграли Джеки Торнбилл с Филом Хен-дерсоном; глядя на их проворство в этом малограциозном спорте, кумушки отметили, что муж да жена (а в данном случае жених и невеста) — одна сатана. Двое смущенных парней в добротных, свободного покроя льняных куртках показали приемы корнуоллской борьбы; демонстрируя всяческие «летучие кобылы», они все время косились на тренера Маллина, который стоял наготове с раскрытой энциклопедией. На конкурс карнавальных костюмов Рей