Английские юмористы XVIII века
Шрифт:
Смотри, она встает, Сабина!
И солнце поднялось как раз.
Но солнце светит вполовину
Огня ее чудесных глаз.
Светило скрылось за горами,
Настала ночь - и я постиг,
Как животворно солнца пламя,
Как гибелен ее ледник.
Ну как, ваше сердце тает? Не кажется ли вам, что он божественный мужчина? Если вас не тронула великолепная Сабина, послушайте о благочестивой Селинде:
Селинда в храм бежит молиться,
Лишь о любви начну молить,
Но эта дура будет злиться,
Посмей ее забыть.
Я не хочу идти к другим
Но как ее добиться?
Пусть
А я ее - блудницей.
Какой всепобеждающий дух в этих строках! Как неотразим мистер Конгрив! Грешник! Далеко же ему до святого, этому восхитительному негодяю! Добиться ее! Разумеется, он ее добьется, неотразимый плут! И он знает это: как же иначе- с таким изяществом, с такими манерами, в таком великолепном, чудесно расшитом наряде; вот он перед вами в туфлях с красными каблуками, украшенных восхитительными узорами, проводит красивой, унизанной перстнями рукой по всклокоченному парику и бросает убийственный любовный взор вместе с надушенным письмецом. А Сабина? Какое дивное сравнение этой нимфы с солнцем! Солнце уступает Сабине первенство и не смеет взойти прежде чем встанет ее милость; _солнце_ светит вполовину огня ее _чудесных глаз_; но еще до наступления ночи все замрут под ее взорами; все, кроме одного счастливца, который останется неизвестным; Людовик Четырнадцатый во всей своей славе едва ли так великолепен, как наш Феб-Аполлон из Молла и Спринг-Гарден *.
{* "Среди ее (кофейни Уилла) завсегдатаев особой дружбой Драйдена пользовались Саутерн и Конгрив. Но, по-видимому, Конгрив снискал большее расположение Драйдена, чем Саутерн. Он познакомился с ним после того, как написал свою первую пьесу и знаменитый "Старый холостяк" был вручен поэту для исправления. Драйден, сделав несколько поправок, чтобы приспособить ее для сцены, вернул пьесу автору с лестным и справедливым отзывом, что это лучшая из всех пьес начинающего автора, какие ему доводилось читать". Скотт, "Драйден", т. I, стр. 370.}
Когда Вольтер посетил великого Конгрива, последний сделал вид, будто презирает свою литературную славу, и в этом великий Конгрив, пожалуй, недалек от истины:* одно нежное прикосновение Стиля стоит всей его помпезности; вспышка свифтовской молнии, сияние аддисоновского чистого луча, - и вот уж его мишурный, слабый, театральный свет меркнет. Но женщины любили его, и он без сомнения был очарователен **.
{* Вольтер побывал у него незадолго до его смерти в доме на Сарри-стрит у Стрэнда, где Конгрив и умер. Его слова, что он хотел, чтобы "его посетили лишь как человека, ведущего простую и скромную жизнь и никак иначе", приводят все, кто писал о Конгриве, и они есть в английском переводе Вольтеровых "Писем об англичанах", изданных в Лондоне в 1733 году, а также в "Воспоминаниях о Вольтере" Гольдсмита. Но следует отметить, что их нет в тех же "Письмах" в "Полном собрании сочинений Вольтера", издание "Пантеон литерер", т. V (Париж, 1837).
"Celui de tous les Anglais qui a porte le plus loin la gloire du theatre comique est feu M. Congreve. Il n'a fait que peu de pieces, mais toutes sont excellentes dans leur genre... Vous y voyez partout le langage des honnetes gens avec des actions de fripon; ce qui prouve qu'il connaissait bien son monde, et qu'il vivait dans ce qu on appelle la bonne compagnie" {"Из всех англичан выше всего вознес славу комического театра покойный мсье Конгрив. Он написал немного пьес, но каждая из них превосходна в своем роде... Вы найдете в каждой язык честного человека в сочетании с поступками негодяя; а это доказывает, что он знал окружающих людей и жил среди тех, кого принято называть хорошим обществом" (франц.).}.
– Вольтер, "Письма об англичанах", Письмо 19.
** Он написал на смерть королевы Марии пастораль "Скорбящая муза Алексиса". Алексис и Меналькас по очереди поют, выражая свои верноподданнические чувства. Королева зовется Пасторой.
Плачь, Альбион, над молодой Пасторой
И в траур туч одень седые горы!
говорит Алексис. Среди прочих необыкновенных вещей мы узнаем, что
Сатиры скорбные скребут когтями землю,
Рвут волосы и ранят грудь, печали внемля,
(такую чувствительность редко встретишь у сатиров тех времен!)
И дальше:
Пастух великий посреди равнины,
Упав ничком, припал к земле щекой
И высохшие листья жжет слезой.
Ужели красоту схоронят скоро?
Ужели в прах рассыплется Пастора?
О злая смерть! В свирепости своей
Ты беспощадней волка, тигра злей:
Им, хищникам, овец и агнцев надо,
А ты пастушку отняла у стада!
Это утверждение, что волк пожирает лишь овцу, а смерть пастушку; этот образ "Великого Пастуха", лежащего ничком в отчаянье, которое ни ветры, ни дожди, ни воздух не могут выразить, наверняка не будут забыты в поэзии. И таким стилем в свое время восхищались поклонники великого Конгрива!
В "Плаче Амариллы по Аминту" (молодому лорду Бландфорду, единственному сыну герцога Мальборо) Амарилла представляет герцогиню Сару!
Тигры и волки, природа и движение, реки и эхо являются перед нами вновь и делают свое дело. При виде ее горя
И волки опускаются без силы,
И тигры постигают состраданье,
И храм природы погружен в молчанье
В часы, когда рыдает Амарилла.
И автору этих строк Поп посвятил "Илиаду", а великий Драйден написал ему собственноручно:
Есть три единства - заданный канон.
Но гений выше их - он должен быть рожден,
И эта участь выпала тебе.
Когда-то снисходительной судьбе
Угодно было, чтобы всех в борьбе
Затмил один. Так был рожден Шекспир.
А ныне ты явился в этот мир.
Займи свой пост. Я стар, я все сказал
Пора мне покидать неблагодарный зал.
С небесной ренты невелик доход,
Земельная куда как более дает.
Но верю я, что ты, избранник муз,
И в счастье сохранишь свой строгий вкус.
Прощай, мой друг, - и не суди во зле
Того, что я оставил на земле.
Я для тебя венец мой берегу
Не дай оклеветать его врагу.
Моя любовь искала лучших строк,
Но это все, что подарить я мог.
Да, такой способ приветствовать сильно отличается от нынешнего. У Шэдуэлла, Хиггонса, Конгрива и комических писателей того времени мужчины, встречаясь, бросаются друг другу в объятия, восклицая: "Джек, Джек, дай я тебя чмокну!" или: "Черт подери, Гарри, дай-ка я тебя облобызну, старина". И подобным же образом поэты приветствовали своих собратьев. В наше время писатели не целуются; но вот вопрос, любят ли они теперь друг друга больше, чем тогда.