Аниматор
Шрифт:
Задавать вопросы не было принято, но как-то так всегда само собой выходило, что речь учителя, коснувшись одного предмета и незаметно перейдя на второй и третий, завершалась все же на первом, и тогда все становилось понятно и не вызывало никаких сомнений. Он объяснял устройство Вселенной – всех 18 тысяч ее миров, – которая покоится на быке, сотворенном Всевышним, и от бычьей головы до хвоста 500 лет пути, а между кончиками рогов – 250. Копыта его стоят на рыбе, рыба плывет в воде, вода покоится над адом, ад лежит на блюде, блюдо крепко держит ангел, и ноги его попирают седьмой ярус преисподней.
Он говорил о несчастьях, заполняющих горестный мир, и о
Вдохновенно толковал Расул-наиб о величии Создателя и о том, что скудный человеческий разум не способен вообразить даже самой малой его доли: ведь когда пророк Муса захотел взглянуть на лик Бога,
Всемогущий милосердно закрылся от него семьюдесятью двумя тысячами завес, а потом лишь одну приоткрыл; и то бедняга чуть не ослеп, увидев в воде Его отражение.
И о страшном конце света, полном чудесных знамений и удивительных событий, когда правда и ложь спутаются в людских душах и невозможно станет отличить одно от другого; когда появится Зверь, неслыханного роста, с печатью Соломона в когтистой лапе, чтобы клеймить лица неверных; когда невыносимо омерзительные аджуджи и маджуджи, чье семя благословлено дьяволом, сокрушат медную дверь, которой некогда запечатал их страну Искандар Двурогий, и мерзостные толпы затопят земли ислама!.. И другие дикие и жуткие события будут терзать мир, пока наконец Всемилосерднейший не приступит к Суду и не поделит воскресших на тех, кого ждет рай, и тех, кому назначен ад.
Описывал Расул-наиб ад – и становилось не по себе, потому что учитель был, как всегда, красноречив, а речь шла о вещах трудновообразимых и страшных: земле, сделанной из пламени, небе из ядовитого тумана, черных деревьях, на которых вместо листвы – скорпионы и змеи, и о колючих кустарниках, растущих из тел несказанно мучающихся лжецов и прелюбодеев.
Потом он переходил к раю – и совсем другие картины вставали перед глазами оробевших подростков. Зелень, источники, свежащее дуновение сладкого ветра, дорожки в садах, вымощенные драгоценными камнями и золотом, и, главное, гурии! – прекрасные девушки, кожа которых пропитана чудесным ароматом, а неизбывная красота не сокрыта одеждами. Податливы и радостны будут они при встрече с правоверными, подарят им тысячи услад и с такой страстью станут ласкать своих повелителей, что одна минута наслаждения продлится для счастливцев на долгие века.
Но особенно проникновенно говорил учитель о мучениках-шахидах.
Начинал с грустных рассуждений о том, что простому человеку приходится претерпеть на своем веку все страдания грешного мира, стремясь при этом к праведной и честной жизни, которая, если смотреть на вещи здраво, представляется довольно скучной и безрадостной; затем принять муки смерти и погребения и долго-долго в темноте и неведении ждать конца света; потом еще пережить его нескончаемые ужасы; и дождаться, наконец, Страшного суда, каковой, между прочим, совсем не обязательно склонится на его сторону, чтобы оправдать и поселить в раю; возможен и другой, совсем другой исход дела, печально кивая, повторял учитель. Ведь как высоко мы ценим свои добродетели, и как мало стоят они в глазах Господа!..
В то время как шахид – воин ислама, мученик, погибший
И еще – говорил Расул-наиб, – не нужно думать, будто сражение – это непременно когда сходятся две армии на поле битвы, летят самолеты, едут танки, с обеих сторон нещадно палят изо всех видов оружия, идут в атаку, а также совершают иные боевые действия. Ничего подобного, жарко говорил он, совсем не обязательно! Потому что любые войны все равно когда-нибудь заканчиваются: раненых везут в лазареты, убитых опускают в могилы, танки волокут в переплавку, затем подписывают мирный договор, и на истерзанные поля наконец-то снова выходит сеятель.
И лишь война между Всевышним и порождениями сатаны, война между истинной верой и безверием не кончается никогда. Эта война непрестанно гремит в сердце каждого правоверного.
И поэтому каждый правоверный должен быть готов в любую секунду вступить в бой.
И погибнуть за веру.
И очутиться в раю.
Рассказы про птицу Рух и устройство мира Салаха мало трогали. Все это было слишком подробно и путано, чтобы оказаться правдой, – так ему казалось. И где вообще эта гора? Вон по телеку сколько всего показывают (телевизор он смотрел только в прошлой жизни, в чайхане
Жирного Карбоса, в школе не было, молитвой обходились), а про птицу
Рух никогда ни слова. Яйца какие-то, шайтаны… Нет, это не выглядело до конца убедительным. А вот рассуждения о шахидах, об их завидной судьбе, Салаха настораживали. На коротком своем веку он успел сделаться хитрым и скрытным волчонком, и здесь он чуял опасность.
С другой стороны, со слов учителя же он понял, что стать шахидом может только доброволец. Выходило то есть, что заставлять не будут.
Но сомнения оставались: если все так и живут они здесь для того, чтобы стать шахидами, то кто и зачем станет тратить хлеб на дармоеда, который шахидом становиться не желает?
Разумеется, о своих размышлениях Салах помалкивал, тем более что и говорить откровенно ему было не с кем…
Но он слушал учителя каждый день и каждый же день вместе с домулло
Ибрахимом и другими учениками читал нараспев Коран, пытаясь вообразить себе то, о чем там говорилось, а потом еще разбирал толкования, и с некоторых пор его стал всерьез занимать вопрос: а куда все-таки попадает живой после смерти?
Вообразить, что человек просто-напросто исчезает, было совершенно невозможно. Солнце тоже исчезает, луна исчезает – и что? Потом они вновь появляются, обычное дело. Он помнил, например, как к бабке
Зите по ночам приходил иногда ее злой покойный муж с какими-то невнятными претензиями, и она кричала и хрипела, а просыпалась с синими пятнами на шее, как недодушенная, и ее приходилось отпаивать горячим молоком. Это же было? Было, он сам знает. А если это было, значит, так со всеми происходит, просто одни таскаются по ночам к бывшим женам и дерутся, как при жизни, а другие лежат себе спокойно и не дергаются, дожидаясь, как и положено, трубы архангела. Так и учитель говорит, все сходится. И потом: если бы ничего не было, то как бы можно было узнать все эти подробности – о будущей жизни, о рае, об аде? Ведь если чего-нибудь нет, разве можно о нем что-нибудь узнать?