Аниматор
Шрифт:
Неужели это когда-нибудь кончится? Неужели исчезнет? И как это будет? Постепенное, медленное угасание… день за днем… так же, как на кошачьих лапах подступает слепота, глухота?.. Или мощный удар волны, выбрасывающей тебя из мира тепла и света во мрак, в небытие,
– мгновенный всплеск темноты и забвения?.. Неужели так же?.. А что потом?.. дурацкий вопрос… особенно из уст аниматора. Это моя работа; я каждый день вижу то, что за гранью, за пределом; каждый день стремлюсь понять и вчувствоваться; и все-таки не понимаю и не пойму никогда, потому что жизнь, вопреки распространенному мнению, не имеет и не может иметь никакого отношения к смерти…
На сетчатке глаз тают последние светлые пятна прошлого.
Ковролин гасит звук шагов. Коридор скоро выведет к стекляшке перехода, соединяющего административный
Знакомство. Кто откуда, кто почему. Разные лица, голоса… Никого не вспомнить толком.
Вообще говоря, преподаватель из меня никудышный. Впрочем, дело в другом: нельзя научить тому, что должно быть дано от рождения.
Развить способности – да. Открыть новые горизонты – разумеется.
Показать, как более эффективно использовать имеющиеся в наличии инструменты, – конечно. Но научить! – никогда, никогда не научишь.
Это дар. Дар не бывает благоприобретенным. Де, поучился, поучился – и обрел дар. Дудки. Не научишь. И сам не поймешь, почему один обладает этим даром, а другой нет. Ведь как бывает? Мелкий человечишка, даже, возможно, ничтожный, даже не исключено, что низкий, даже, вероятно, подлый, то есть, как ни погляди, совершенно недостойный этого дара, – а поди ж ты: обладает! А другой – трудяга, честняга, семьянин, возможно, что и непьющий, даже, не исключено, добряк и умница и во всех прочих отношениях тоже достоин быть образцом для подражания – а дара нет, и хоть ты что делай, хоть учись, хоть не учись, хоть башкой в петлю, хоть сто медалей нацепи, хоть в окно головой, хоть во всех газетах растрезвонь, что он есть,
– а нет его, проклятого, нет!.. Справедливо ли это? Нет, это несправедливо. Хотим ли мы исправить положение вещей? Еще как хотим.
А можем ли? Нет, не можем, ни черта, к счастью, не можем, – и это одно из немногих обстоятельств, что еще кое-как мирят меня с жизнью.
И, кстати, почему столь ценным представляется этот дар? Неужели быть добрым семьянином и честным человеком – это менее значимые свойства?
Пинком распахиваю дверь и слышу неровный шум аудитории.
– …Николая Федоровича Федорова, фактически предсказавшего явление так называемой ноолюминесценции. Все знают, о чем речь?
Легкий гул. Шепот.
Смуглая девушка во втором ряду смотрит исподлобья. Отвожу взгляд.
– Расскажите! – робкий писк откуда-то из задних рядов.
– М-м-м… очень коротко. А к следующему занятию прошу всех прочесть книгу Александра Сыровикова “Крылья жизни”. Замечательная книга.
Кому-нибудь попадалась?.. Поднимите руки… М-м-м… Не густо.
Хорошо. Итак, философ Николай Федоров. Интереснейшая фигура нашей истории. Одна из тех, что формирует представление о русском способе мышления, русской личности. Давайте рассудим. Что такое западный интеллектуал? Это человек более или менее универсальных знаний, охвативший – в большей или меньшей степени – весь духовный опыт человечества, впитавший все идеи – от самых примитивных религиозных воззрений первобытности до изощренных фикций продвинутых философских школ. Такой багаж позволяет ему оценить – и даже одобрить! – явления любой культуры. От буддийских запретов пролития крови – через рафинированный европейский гуманизм, склонный понять (а значит – примерить на себя, а значит – и простить) истоки любого преступления
– до самого беспардонного людоедства. Ведь интеллектуал не судит, он всего лишь оценивает. Широкое знание формирует систему компромиссов.
Оно препятствует образованию жесткой платформы, на которую можно было бы водрузить судейский стол… Мы могли бы привести массу примеров… Но и так понятно, да?
Слушают. Смуглая девушка во втором ряду все так же грызет карандаш.
Все-таки она немного похожа на Клару. Совсем чуть-чуть…
Нет, ничего общего.
– А с другой стороны – русский мыслитель. Каков он? Ученый? Нет, не ученый. А если и ученый, то весьма и весьма специфической школы. Не исключено даже, что он из монахов, то есть человек, в сумму правил которого входит несколько неодобрительное отношение к лишнему знанию. Нет, правда,
– это прыжок в поднебесье с пятачка мысли. Это путь ракеты, стартовавшей с копейки точных знаний. С гроша здравого смысла… Не шуршите фольгой.
Тишина.
– Скворцов!
Тишина.
– Вот вы… э-э-э…
– Я Синицын…
– Простите. Синицын, да. Пожалуйста, выбросьте в урну. Могли бы и до звонка потерпеть… Теперь садитесь.
Садится.
Уши красные.
– Кстати говоря, Федоров дружил с Львом Николаевичем Толстым.
Федоров работал библиотекарем в Румянцевке, а Толстой туда частенько заглядывал. Представляете? Толстой! Мыслитель! Титан! И дружил с
Федоровым, носителем одной-единственной мысли… Почему, знаете?
Покашливание.
– Да потому, что он сам был таким! Толстой – это тоже типичный русский мыслитель. Да, он велик, он необыкновенно мощен – но чем?
Широтой взглядов? Чего нет, того нет. Напротив. Узостью.
Ограниченностью. Твердостью в отстаивании своих – очень немногих – идей! Убежденностью в собственной правоте. Неустанным повторением одного и того же – на разные лады… Согласитесь, это достойно уважения. Чтобы всю жизнь дудеть в одну дуду, не обращая внимания на суету наук, на открытия, на чехарду представлений о мире – это требует большого мужества, согласитесь. Этическая идея, высказанная единожды, – это ничто. Чтобы она сделалась чем-то, ее придется долбить всю жизнь, долдонить, как молитву, неустанно повторять, втискивать в наши косные мозги… Так вот: великий русский философ
Николай Федорович Федоров требовал воскрешения мертвых!
Энергичным взмахом подчеркиваю последние слова.
– Да, у него была одна мысль, но мысль именно такого порядка: воскрешать мертвых! Он отрицал смерть, полагал ее ошибкой природы.
Ошибкой, потому что – по его христианским убеждениям – всех нас в любом случае ждет воскрешение онтологическое, имеющее быть накануне
Суда. Какой же смысл в этой локальной, временной смерти? – спрашивал философ. – Полная глупость! Пока нет воскрешения онтологического, займемся воскрешением теллурическим, рукотворным! Безнравственно, говорил Федоров, детям наслаждаться жизнью, когда отцы претерпели смертные муки и безмолвно лежат в могилах. Их нужно воскресить, твердил он, настаивая, что эта задача не выходит за рамки технических возможностей человечества. Нужно только собраться с силами. Нужно забыть обо всех тех глупостях, которым бездумно предается мир: о войнах, о роскоши, о безделии, о жадности, о природной хищности, вынуждающей отнимать у другого кусок хлеба, чтобы намазать свой собственный лишним слоем масла!.. Нужно объединить людей этой мыслью, заняться общим делом, единственно важным в мире, заняться дружно, бросить все силы, применить все умение. Все средства – в науку, и тогда очень скоро настанет день, когда в руках у человечества появятся необходимые средства…
– Бред! – зачарованно сказал Синицын.
Или как его?.. Скворцов?
Никто не рассмеялся.
– Да, бред… Но какой бред! Какой возвышенный бред!.. Разве жизнь вокруг нас – не бред? Разве необходимость смерти – не бред? Разве войны и страх гибели, жрущий человеческое сердце, – не бред?
Я взглянул на часы. Четыре минуты до звонка. Когда он грянет, их не удержит даже обещание сообщить способ к завтрашнему утру стать знаменитым аниматором.
– Ему задавали практические вопросы. Всех ли нужно воскрешать? Да, отвечал он. Воскрешать нужно всех. Зачем? Чтобы никому не было обидно. Не только отцов, но и дедов, прадедов – и так далее. Как же их воскрешать? – ехидничали умники. – Как воскрешать, если наши пра-пра-пра давно истлели, распались на атомы, разлетелись по