Аниматор
Шрифт:
Ага. Это, стало быть, та самая новенькая. Вместо Лизы. Хорошо.
Кивнув в ответ, молча ставлю кейс, неспешно снимаю пиджак, вешаю в шкаф. Повернувшись, несколько секунд разглядываю. Только после этого говорю строго:
– Ну-с?
И, как будто и в самом деле ожидая ответа на этот бессмысленный вопрос, пристально смотрю в глаза. Вдобавок держу руки в карманах и покачиваюсь с носка на пятку.
Она молчит. Должно быть, ждет продолжения. Но в том-то и фокус, что продолжения нет. Снова вскидывает испуганный взгляд. Пушистые ресницы подрагивают. На щеках
– Что?
– Имя? – спрашиваю я сурово.
– Инга, – лепечет она.
– Инга? – повторяю с сомнением в голосе. – Так-так… Фамилия?
– Нестерова…
– Отчество?
– Пе… Петровна.
– Вы, кажется, поступали к нам?
– Да…
– И что же?
– На имиджинге срезалась…
– Да-а-а. – Я неодобрительно качаю головой. – Замужем?
– Я?
– Ну не я же, – добродушно усмехаюсь.
Разозлилась. Ни тени испуга. Неуловимо меняется осанка. Глаза сощуриваются. Говорит неожиданно влажным, ласкающим голосом:
– Сергей Александрович! Вы же читали личное дело!
– Читал, – киваю я. – Но уже забыл.
– А вы еще почитайте, – мягко советует она.
Но в сердцевине каждого слова все-таки живет трепетание робости и смущения.
– Хорошо, Инга, – со вздохом соглашаюсь я. – У каждого есть право хранить свои тайны… Вы в курсе должностных обязанностей?
Нервно пожимает плечами.
– В общих чертах.
– В общих чертах? – огорченно качаю головой. – Все прочее может так и остаться в общих чертах. Но одно вы должны знать в самых мелких деталях!
Возношу указательный палец и, широко и резко вытянув руку, перевожу его в горизонтальное положение.
– Видите этот плющ? – (Мощные восковые плети свисают со шкафа; его когда-то подарила мне Клара; я безалаберен по природе и никогда не думал, что смогу заботиться хотя бы о цветке.) – Дорогая Инга, он требует самого тщательного ухода. Вы будете поливать его в понедельник, среду и пятницу. Лучше в середине дня, ближе к обеду. В том кувшине вода. Отстаивать не менее суток. Ни в коем случае не из-под крана. В пятницу перед поливом – щепотку порошка вот отсюда.
Из этой коробочки. Вам понятно?
– Понятно…
– В пятницу же, после полива, нужно протереть листья влажной марлей.
Марля в нижнем ящике. Очень медленно и аккуратно. Очень аккуратно.
Вы понимаете меня? Никакой суеты. Одно неловкое движение – и вы отломите черенок. А если вы отломите черенок…
– Я понимаю…
– Это очень ответственно, Инга. Очень. Ваша предшественница… -
Я поджимаю губы и возвожу глаза к небу. – Ваша предшественница не справилась с этой простой обязанностью. И была уволена.
– Из-за плюща? – недоверчиво спрашивает Инга.
– Из-за плюща, – торжественно повторяю я, снова пуская в дело палец – подняв, грозно трясу десятью сантиметрами выше уха. – Да,
Инга: из-за вот этого плюща!
Она недоуменно смотрит на столь невинное на первый взгляд растение.
Все вранье, конечно. Лиза уволилась после полуторамесячного периода страданий с ее стороны
– Потому что, видите ли, работа аниматора – это напряженное и ответственное занятие. Вы, наверное, думаете, что мы баклуши бьем?
Нет, дорогая Инга. Мы не бьем баклуш. Утром я провел пять сеансов.
Теперь у меня две лекции для тех студентов и студенток, в числе которых могли бы оказаться и вы, если бы, как вы изволили выразиться, не срезались на имиджинге. Затем еще пять или шесть сеансов… Представляете себе, что это такое?
Она пожимает плечами.
– Это жизнь раба. Это жизнь галерника. И муравья. В одном лице.
Поэтому когда аниматор заходит в собственный кабинет, он хочет по крайней мере видеть дорогой его усталому сердцу плющ в полном порядке.
Она кивает. И смотрит так, как будто сейчас услышала что-то такое, что позволяет ей теперь относиться ко мне как-то иначе. Как-то совсем по-другому.
– Вот, собственно, и все, – говорю я, просовывая руку в рукав свежего халата. – Остальное вам расскажет Екатерина Викторовна.
И почему говорят, что дураки легки на помине? Разве Катерина – дура?
– Бармин! – восклицает она с порога. – У тебя есть совесть? Студенты должны ждать тебя пятнадцать минут?!
– Во-первых, не пятнадцать, – отвечаю я, указывая на часы. – Всего лишь четыре.
– Это пока четыре! – Катерина швыряет сумку на стол и принимается сдирать с себя алый жакет. Белая блузка плотно облегает яростно подрагивающую грудь. Горьковатый аромат косметики мешается со свежим запахом разгоряченного тела. Освободившись, гневно встряхивает волосами и щурит на меня злые черные глаза. – Ты что?! А пока дойдешь? А пока то, пока се! На нас каждую неделю учебная часть телеги пишет! У тебя нету совести, Бармин! – И, переводя взгляд, чуть спокойней: – Вы Инга?
Бедная Инга. Час от часу не легче. Мне вдруг становится ее жалко. То я ее стращал, то сейчас Катерина обрушится… А ведь, в сущности, милая девушка. Даже, может быть, хорошая. Другая бы уже послала всех. Что-то в ней есть…
Нарочно мешкаю у порога.
– Значит так, Инга, – говорит Катерина, будто подводя какую-то важную черту.
И рассматривает новую лаборантку, как посетитель дорогого ресторана рыбу в аквариуме, – того и гляди покажет пальцем, чтоб несли жарить.
Я уже шагаю по коридору, а глаза, уши, ноздри, подушечки пальцев и кончик языка еще хранят все, что секунду назад было перед глазами, а теперь растворилось в совсем недавнем прошлом, безвозвратно кануло вместе с секундой, перевалившей в тыльную часть вечности. Уже ничего нет, а я еще вижу две женские фигуры, замершие друг перед другом в миг первого касания – миг, полный враждебного интереса, презрения, готовности броситься в бой, чтобы отстоять нечто свое. Что именно? – не знаю; но у каждой есть свое, и я ощущаю это не зрением, не слухом, а иным чувством – шестым чувством, позволяющим пережить, воспринять эти голубоватые облака жизни, облекающие их тела…