Анна Ахматова. Психоанализ монахини и блудницы
Шрифт:
Вот только мне это было не нужно. Я в такие игры не играю, всех этих уходов-возвращений не понимаю, а главное – меня его измена ударила в самое сердце. Притворяться и ждать я не могла и не хотела.
Впрочем, сейчас это все уже в прошлом, и меня не должно волновать, когда Андрей расстался со своей пассией и сколько у него было романов после нее.
– Надеюсь, у тебя есть хоть что-нибудь на завтрак? – Я наконец нашла что сказать и поспешно скрылась в ванной, чтобы помыть руки и заставить себя успокоиться. – И чем ты вообще питаешься? Женщины в доме нет, а готовить ты не умеешь.
– Я научился
– Понятно. – Я вышла в прихожую уже с самым спокойным видом, на какой была способна. – Тогда на правах радушного хозяина пожарь, пожалуйста, яичницу, пока я принимаю душ с дороги. А я, так и быть, приготовлю тебе ужин по старой памяти. И принеси папку с письмами Ахматовой, я действительно давно хотела их изучить.
Архив Ахматовой оказался не таким большим, как можно было бы ожидать. Всего несколько небольших пачек писем и какие-то черновики, в общем-то тоже немногочисленные. С другой стороны – раз Фаина Георгиевна сказала, что ничего компрометирующего в папке нет, значит, этот архив точно не полный. Интересно, остальное Ахматова сожгла или просто спрятала в более надежном месте?
Я взяла несколько писем, помеченных как переписка с С.В. Штейном. Любопытно – писем довольно много, они написаны рукой Ахматовой, но сама она в разговорах со мной даже не упоминала о человеке с такой фамилией. Что это? Очередная попытка что-то скрыть? Или наоборот, этот человек для нее уже настолько неважен, что она не сочла нужным о нем говорить?
Я развернула первое письмо.
<1906 г.>
Мой дорогой Сергей Владимирович, простите и Вы меня, я в тысячу раз больше виновата в этой глупой истории, чем Вы.
Ваше письмо бесконечно обрадовало меня, и я буду очень счастлива возвратиться к прежним отношениям, тем более что более одинокой, чем я, даже быть нельзя.
Мой кузен Шутка называет мое настроение «неземным равнодушием», и мне кажется, что он-то совсем не равнодушен и, на мое горе, ко мне.
Все это, впрочем, скучная чепуха, о которой так не хочется думать.
Хорошие минуты бывают только тогда, когда все уходят ужинать в кабак или едут в театр, и я слушаю тишину в темной гостиной. Я всегда думаю о прошлом, оно такое большое и яркое. Ко мне здесь все очень хорошо относятся, но я их не люблю.
Слишком мы разные люди. Я все молчу и плачу, плачу и молчу. Это, конечно, находят странным, но так как других недостатков я не имею, то пользуюсь общим расположением.
С августа месяца я день и ночь мечтала поехать на Рождество в Царское, к Вале, хоть на три дня. Для этого я, собственно говоря, жила все это время, вся замирая от мысли, что буду там, где… ну да все равно.
И вот Андрей объяснил мне, что ехать немыслимо, и в голове такая холодная пустота. Даже плакать не могу.
Мой
У меня невроз сердца от волнений, вечных терзаний и слез. После Валиных писем я переношу такие припадки, что иногда кажется, что уже кончаюсь.
Может быть, глупо, что я Вам это говорю, но хочется быть откровенной и не с кем, а Вы поймете, Вы такой чуткий и так хорошо меня знаете.
Хотите сделать меня счастливой? Если да, то пришлите мне его карточку. Я дам переснять и сейчас же вышлю Вам обратно. Может быть, он дал Вам одну из последних. Не бойтесь, я не «зажилю», как говорят на юге.
Вы хороший, что написали мне, я Вам страшно благодарна. Что Вы делаете, думаете и видаете ли Валерию?
Ваша Аня.
P.S. Тоника советую сунуть в… Андрей говорил мне, что он все тот же. Куда Вам писать?
Мой адрес: г. Киев, Меринговская ул., д. № 7, кв. 4. А.А. Горенко.
Письмо прояснило не слишком многое, но кое-что меня заинтересовало. Во-первых, этот Штейн, видимо, был ей каким-то близким человеком – вероятно, другом или родственником, отношения с которым на время прерывались. Но это точно не ее возлюбленный, раз она пишет ему о неком В. Г.-К., о котором, кстати, тоже ни разу не упоминала. Возможно, это тот человек, из-за которого она отказывалась выйти замуж за Гумилева?
<1906 г.>
Киев. Меринговская, 7, кв. 4.
Мой дорогой Сергей Владимирович, совсем больна, но села писать Вам по очень важному делу: я хочу ехать на Рождество в Петербург. Это невозможно, во-первых, потому, что денег нет, а во-вторых, потому, что папа не захочет этого. Ни в том, ни в другом Вы помочь мне не можете, но дело не в этом. Напишите мне, пожалуйста, тотчас же по получении этого письма, будет ли Кутузов на Рождество в Петербурге. Если нет, то я остаюсь с спокойной душой, но если он никуда не едет, то я поеду. От мысли, что моя поездка может не состояться, я заболела (чудесное средство добиться чего-нибудь), у меня жар, сердцебиение, невыносимые головные боли. Такой страшной Вы меня никогда не видели.
Денег нет. Тетя пилит. Кузен Демьяновский объясняется в любви каждые пять минут (узнаете слог Диккенса?). Что мне делать?
Когда приеду, расскажу Вам одну удивительную историю, только напомните, я теперь все забываю.
Знаете, милый Сергей Владимирович, я не сплю уже четвертую ночь. Это ужас, такая бессонница. Кузина моя уехала в имение, прислугу отпустили, и когда я вчера упала в обморок на ковер, никого не было в целой квартире. Я сама не могла раздеться, а на обоях чудились страшные лица. Вообще скверно!