Анна Ахматова. Психоанализ монахини и блудницы
Шрифт:
14 марта 1916. (Петроград)
Многоуважаемая Анна Андреевна.
Хоть мне и очень плохо, ибо я окружен болезнями и заботами, все-таки мне приятно Вам ответить на посылку Вашей поэмы. Во-первых, поэму ужасно хвалили разные люди и по разным причинам, хвалили так, что я вовсе перестал в нее верить. Во-вторых, много я видел сборников стихов, авторов «известных» и «неизвестных»; всегда почти – посмотришь, видишь, что, должно быть, очень хорошо пишут, а мне все не нужно, скучно, так что начинаешь думать, что стихов вообще больше писать не надо;
Прочтя Вашу поэму, я опять почувствовал, что стихи я все равно люблю, что они – не пустяк, и много такого – отрадного, свежего, как сама поэма. Все это – несмотря на то, что я никогда не перейду через Ваши «вовсе не знала», «у самого моря», «самый нежный, самый кроткий» (в «Четках»), постоянные «совсем» (это вообще не Ваше, общеженское, всем женщинам этого не прощу). Тоже и «сюжет»: не надо мертвого жениха, не надо кукол, не надо «экзотики», не надо уравнений с десятью неизвестными; надо еще жестче, неприглядней, больнее. – Но все это – пустяки, поэма настоящая, и Вы – настоящая. Будьте здоровы, надо лечиться.
Прошло два года, тон довольно сильно сменился. За это время Блок оценил Ахматову как поэта? Или помогло то, что они стали меньше общаться, и он перестал бояться попасть под ее влияние, вот и смог позволить себе ее оценить? Как бы то ни было, Ахматовой это письмо должно было понравиться гораздо больше, чем предыдущее, – в нем Блок говорит с ней как старший опытный товарищ, как поэт с поэтом, и даже, пожалуй, предостерегает ее от излишнего ухода в «поэтессы». И судя по стихам военных лет, она последовала его совету писать «жестче, неприглядней, больнее».
Глава 8
Вечером вернулся Андрей – его срочно вызывали в редакцию что-то обсуждать насчет его очерков, выдвинутых на Сталинскую премию. Судя по его довольному виду, обсуждение прошло удачно, и он явно был не прочь об этом рассказать. Но я из мелкой мстительности не стала ничего у него спрашивать, накормила его обещанным ужином и вернулась в кабинет, читать архив Ахматовой.
Тут уж Андрей не выдержал и, заглянув ко мне, поинтересовался:
– Ну как тебе письма Гумилева? Что скажешь?
Пришлось признаться, что я до них еще не дошла.
– А что читаешь? – Он заглянул в папку и пожал плечами. – Письма Блока? Зачем? Там то, что ты и так знаешь.
Вот она, разница в мышлении врача и журналиста, во всей красе.
– Теперь знаю, – пояснила я. – Мои прежние умозаключения теперь подтвердились документами. Это очень важно.
– Было бы важно, если бы ты продолжала лечить Ахматову. – Он сел на диван возле меня и взял стопку писем Гумилева. – Но она уже не твоя пациентка. К тому же вот эти письма расскажут о ней гораздо больше.
Я не стала больше возражать, тем более что мне и самой было очень интересно разобраться в странных отношениях Ахматовой и Гумилева. Хотя по правде говоря, а с кем у нее были не странные отношения?
Писем самой Ахматовой к Гумилеву нашлось всего два, и оба датированные летом 1914 года. А вот его писем было куда больше, и они были куда обширнее. Но я тут же мысленно отругала себя за несправедливые мысли. Это же естественно – письма мужа она сохраняла у себя, а ее письма были у него и могли в ее архив потом
Все письма были аккуратно пронумерованы, а на тех, на которых не было даты, рукой Ахматовой были проставлены примерные числа, в которых оно было отправлено.
13 июля 1914. Слепнево
Милый Коля, 10-го я приехала в Слепнево. Нашла Левушку здоровым, веселым и очень ласковым. О погоде и делах тебе верно напишет мама. В июльской книге «Нового слова» меня очень мило похвалил Ясинский. Соседей стараюсь не видеть, очень они пресные. Я написала несколько стихотворений, которых не слышал еще ни один человек, но меня это, слава Богу, пока мало огорчает. Теперь ты в курсе всех петербургских и литературных дел. Напиши, что слышно? Сюда пришел Жамм. Только получу, с почты же отошлю тебе. Прости, что я распечатала письмо Зноски, чтобы большой конверт весил меньше. Я получила от Чулкова несколько слов, написанных карандашом. Ему очень плохо, и мне кажется, что мы его больше не увидим.
Вернешься ли ты в Слепнево? или с начала августа будешь в Петербурге? Напиши мне обо всем поскорее. Посылаю тебе черновики моих новых стихов и очень жду вестей. Целую.
17 июля 1914. Слепнево
Милый Коля, мама переслала мне сюда твое письмо. Сегодня уже неделя, как я в Слепневе. Становится скучно, погода испортилась, и я предчувствую раннюю осень. Целые дни лежу у себя на диване, изредка читаю, но чаще пишу стихи. Посылаю тебе одно сегодня, оно, кажется, имеет право существовать. Думаю, что нам будет очень трудно с деньгами осенью. У меня ничего нет, у тебя, наверно, тоже. С «Аполлона» получишь пустяки. А нам уже в августе будут нужны несколько сот рублей. Хорошо, если с «Четок» что-нибудь получим. Меня это все очень тревожит. Пожалуйста, не забудь, что заложены вещи. Если возможно, выкупи их и дай кому-нибудь спрятать.
Будет ли Чуковский читать свою статью об акмеизме как лекцию? Ведь он и это может. С добрым чувством жду июльскую «Русскую мысль». Вероятнее всего там свершит надо мною страшную казнь Valere. Но думаю о горчайшем, уже перенесенном, и смиряюсь.
Пиши, Коля, и стихи присылай. Будь здоров, милый!
Целую!
Левушка здоров и все умеет говорить.
Простые бытовые письма, ничего особенного, никаких сильных эмоций. Я перечитала их еще раз. Похоже, больше всего Ахматову в то время интересовали стихи, куда меньше – сын и финансовые вопросы, а сам Гумилев и того меньше. Блоку она в том же году писала и нежнее, и кокетливее.
С другой стороны, письма написаны тепло и без казенщины – так пишут не любовникам, а супругам, с которыми прожили много лет. Вот только Ахматова с Гумилевым прожили вместе совсем немного, и время это было наполнено конфликтами, обидами, подозрениями и изменами. Чем дальше, тем непонятнее…