Анна Дэмби

Амфитеатров Александр Валентинович

Фельетонистъ. Причина резонная. Продолжайте.

Актриса. Пошлетъ мн Богъ любовь, не пошлетъ ли, – покрыто мракомъ неизвстности. Выходить замужъ по разсчету… даже, если бы мн когда-нибудь удалось преодолть свое отвращеніе къ такому поступку, теперь, на мой взглядъ, прямо позорному и преступному… нтъ, для брака по разсчету я, во всякомъ случа, еще слишкомъ молода! Къ этому можетъ притиснуть лишь такая необходимость, что либо въ воду, либо въ законный бракъ по взаимному… неуваженію!.. Или приведетъ холодное спокойствіе зрлыхъ лтъ, когда отцвтетъ мое тло, замрутъ душевные порывы, погаснутъ миражи манящихъ меня идеаловъ, когда… ну, словомъ, когда мн будетъ не жаль себя, какъ жаль теперь, когда я устану жизнью настолько, что комфортъ сдлается дороже своей личности и чести…

Фельетонистъ. «Забыться и заснуть»?

Актриса. Да. Если ужъ сложитъ судьба мн такое несчастье, тогда, – но только тогда, – пожалуй, приходи, немилый…

Фельетонистъ. «Брекекексъ»?

Aктриса.

Это что такое?

Фельетонистъ. Какъ разъ то, о чемъ вы говорите: водяной царь изъ пьесы Гергардта Гауптмана «Die versunkeae Grlocke», захватившій, безъ любви, въ свои лапы прелестную фею Раутенделейнъ… тоже ради ея и своего комфорта.

Aктриса. Ахъ, да, помню, читала.

Фельетонистъ. Итакъ, на бракъ, подразумвая подъ бракомъ не одинъ церковный обрядъ, но и вообще постоянныя любовныя отношенія между мужчиною и женщаною, вы смотрите серьезно, съ возвышенной и поэтической точки зрнія. Это, конечно, весьма серьезное препятствіе выйти замужъ, но я начинаю соглашаться съ вами, что, если и возликуетъ для васъ Исаія, то не сразу. Легки только солидно-обманные браки съ Брекекексами, да шальные браки съ первыми встрчными. Какъ двушка, не стремящаяся въ брачную пристань, точно въ послднюю житейскую гавань, a вмст съ тмъ не желающая сидть на ше y своихъ родныхъ, вы, конечно, старались найти самостоятельный трудъ… не правда ли?

Актриса. Да.

Фельетонистъ. Сколько же самостоятельныхъ трудовъ перепробовали вы прежде, чмъ осгановились на сцен?

Актриса. Какъ вамъ сказатъ? Не особенно много… и, при томъ, вс – въ области искусства. Я рисовала. Я пла. Я училась музык. Во всемъ успвала и… ни вь чемъ не успвала вполн. Много способностей, – разбросанная талантливость понемножку… Я вдь чистокровная русачка, a y насъ y всхъ такая талантливость: куда ни брось, сразу, какъ кошки, становимся на четыре лапы, – и много не сдлаемъ, a на первыхъ порахъ удивимъ.

Фельетонистъ. Общественной жилки въ васъ нтъ?

Актриса. То есть?

Фельетонистъ. Васъ не тянуло уйти учительницей въ народную школу, въ женщины-врачи, въ фельдшерицы или сестры милосердія, въ благотворительность по трущобамъ? Васъ не интересовали ни толстовцы, ни марксисты? Вы не писали публицистическихъ трактатовъ о правахъ женщинъ?

Актриса. Такой жилки во мн, къ сожалнію, совсмъ нтъ.

Фельетонистъ. Ну, – если вы не хотите идти замужъ, если васъ не влечетъ къ себ дятельность соціально-утилитарная, въ чемъ же сомнніе? – отчего же вамъ въ такомъ случа и въ самомъ дл не поевятить себя искусству, не пойти хотя бы и въ актрисы?

Aктриса. Вы убиваете меня, – вы сказали это такимъ тономъ, точно подразумваете: ступай въ актрисы, потому что ты больше никуда не годна.

Фельетонистъ. О, нтъ, милая миссъ Анна Дэмби! Вы ошиблись. Тонъ мой относится не къ вамъ, a къ длу, въ которое вы вступаете. Видите ли: я очень люблю искусство – и ненавижу его въ то же время. Въ особенности театръ. Ненавижу зато, что, – чмъ дальше, тмъ больше, – театръ длается Молохомъ, пожирающимъ молодыя силы русскаго общества, замняя для нихъ своею призрачною жизнью и дятельностью подвиги жизни дйствительной, Майя вмсто дйствительности! Культъ Майи – вмсто культа правды!.. Мн жаль этихъ силъ, слпо, стаднымъ чувствомъ увлекаемыхъ въ прикрытую розами пустоту, и больше всего, въ числ ихъ, жаль святыя женскія души, безплодно сгорающія на алтар безжалостнаго Молоха, тогда какъ…

Актриса. Раутенделейнъ могла бы благополучно успокоиться въ омут Брекекекса?

Фельетонистъ. Спрошено насмшливо, и я заслужилъ эту маленькую злость. Да! Вотъ такъ-то всегда. Воевать противъ искусства, отбивать отъ него прозелитовъ легко. Но, – когда насъ спрашиваютъ женщины: что же, взамнъ искусства, предложите вы мн? чмъ я заполню свою жизнь, если надо убрать изъ нея стимулъ этого плнительнаго миража? – мы, мужчины, длаемся ужасно ненаходчивы, и втайн, кром стараго рецепта – «замужъ», ршительно не знаемъ, что дльно предложить… Да – по правд сказать – и нечего… И – чтобы замаскировать свое незнаніе и неимніе замнъ – пускаемся въ хитрые обходцы, чтобы не сразу испугать васъ словомъ «замужъ». Но рано или поздно произнести его все-таки приходится, и все очарованіе нашихъ хитрыхъ обходцевъ исчезаетъ, и женщина видитъ, что она – все-таки стоитъ надъ омутомъ Брекекекса. Конечно, есть другой фортель: можно наговорить много красивыхъ словъ и громкихъ фразъ, можно продекламировать трепещущимъ голосомъ:

Иди къ униженнымъ,Иди къ обиженнымъ, По ихъ стопамъ,Гд трудно дышится,Гд горе слышится, Будь первой тамъ…

Но вдь это – «сильно, но неубдительно», какъ говорилъ одинъ русскій отрокъ. «Пснь – все пснь, a жизнь – все жизнь!». Женщина приходитъ къ намъ и спрашиваетъ: гд мн искать счастья? – a мы ей: какое теб, матушка, счастье? – ступай къ униженнымъ, ступай къ обиженнымъ, ступай во всю эту юдоль плача и стенаній, куда намъ, людямъ дловымъ, занятымъ, промышляющимъ, служащимъ и жуирующимъ, самимъ идти и некогда, и неохота. Вотъ твоя доля – вотъ теб

и все твое счастье! Вмсто хлба – камень, вмсто рыбы – змя. Нтъ, миссъ Дэмби, спасибо, что вы меня оборвали. Лицемріе въ данномъ вопрос такъ крпко прососалось въ наши души, что, заговоривъ, и самъ не замчаешь, какъ, нехотя, уже лицемришь. Лицемріе это вытекаетъ изъ того, что не любимъ мы женской самостоятельности, не любимъ и средствъ. дающихъ женщин самостоятельность. На русской почв изъ всхъ средствъ самостоятельности, обезпечивающихъ женщин не прозябаніе, – этихъ-то сколько угодно! – но боле или мене безбдное житье, пока надо серьезно считаться лишь съ однимъ: съ театромъ. И потому-то театръ особенно намъ ненавистенъ: онъ отнимаетъ y насъ женщину-рабу, самку, хозяйку, орудіе нашего комфорта, – и мы, кабы были не только сердиты, но и сильны, непремнно разрушили бы за это театръ. Но, такъ какъ мы только сердиты, то мы, продолжая ненавидть, маскируемъ, однако, приличія радя, ненавистъ свою восхитительнымъ лицемріемъ. Мы, видите ли, ничего не имли бы противъ театра, противъ длежа нашими женщинами со сценою, но… театръ – такое ужасное мсто! Это – вертепъ пьянства и разврата, дурныхъ словъ, дурныхъ мыслей, пріютъ продажныхъ мужчинъ и женщинъ, браковъ на сезонъ и т. д. Наши женщины, видите ли, глупы, наивны, – и, какъ глупыхъ и наивныхъ, Молохъ сцены моментально поглотитъ ихъ своею безпутною пастью и ассимилируетъ всему своему безобразному содержимому. Спасемъ же нашихъ женщинъ отъ всерастлвающихъ кулисъ! Пусть он плснютъ въ нашемъ омут, a не въ театральномъ… подъ нашею опекою, по нашей вол, a не по своей собственной, за свой страхъ и рискъ! Спасемъ, и – цпочку на шею, a цпочку – въ колечко, a колечко – винтомъ на стнку. Сиди, моя радость, и будь счастлива! Можетъ быть, на своей цпур ты одурешь отъ скуки, отъ тяжкой тоски рвущихся на волю талантовъ, безплодно закопанныхъ въ землю, отъ стыда за свое рабство – такое же лицемрное, какъ лицемрили съ тобою твои ласковые поработители. Зато… это ли не счастіе? – лтъ черезъ двадцать пять веселаго сиднія на нравственной цпур, ты – опошлвшая, оглупвшая – умрешь съ репутаціей «порядочной женщины»… и эта репутація достанется теб даромъ и останется при теб даровымъ приложеніемъ, «преміей къ изданію» твоего супружества, неотъемлемою, хоть ты перемни сто любовниковъ! Тогда какъ – будь ты актрисою, то, хотя бы ты не имла ни одного, – ой-ой-ой! Какою дорогою цною, какимъ унизительнымъ и долгимъ испытаніемъ ты обязана y насъ, Брекекексовъ, купить себ снисходительное признаніе твоихъ правъ на репутацію честности! Ты умрешь, и водяники оросятъ твой прахъ слезами: «Квараксъ! брекекексъ!.. покойница заблуждалась въ юности, но, подъ нашимъ мудрымъ вліяніемъ, исправилась къ зрлымъ годамъ и стала истиннымъ украшеніемъ нашей спокойной, мирной, зеленой тины. Увы! Кто будетъ теперь поить меня утреннимъ кофе съ густыми сливками? Кто будетъ покорно слушать правила житейской мудрости брекекексовъ – Домострой XIX вка – денно и нощно льющейся неугомоннымъ потокомъ филистерскихъ максимъ изъ самодовольныхъ устъ моихъ, устъ хозяина и домовладыки, на пользу и утшеніе любящей супруги, чадъ и домочадцевъ? На чью нжную грудь склоню я, возвратясь изъ департамента, свою, утомленную отношеніями за нумеромъ такимъ-то и предписаніями за нумеромъ этакимъ-то, глубокомысленную голову? Съ кмъ буду продолжать славыый родъ свой, дабы и впредь болото наше не оскудвало брекекексиками?.. Увы! Нтъ ея, неукоснительной исполнительницы всхъ означенныхъ великихъ функцій въ теченіе цлыхъ двадцатипяти лтъ, промнявшей на функціи эти и свое дарованіе, и обусловленную дарованіемъ самостоятельность – свободу вольной птицы… Нтъ ея! Увы! брекекексъ! брекекексъ! брекекексъ»!.. Есть y васъ талантъ?

Актриса. Не знаю. Знаю лишь, что я глубоко чувствую то, что играю. Мн весело, когда я смюсь съ изображаемымъ мною лицомъ, и я плачу настоящими слезами, когда роль велитъ плакать.

Фельетонистъ. Вы еще не успли возомнить себя ни новою Дузэ, ни Ермоловой?

Aктриса. Конечно, нтъ.

Фельетонистъ. А – въ мечтахъ своихъ – конечно, уже рисуете себ ихъ карьеру?

Актриса. Говорятъ, будто плохъ тотъ солдатъ, который не надется быть генераломъ. Надюсь и я, что, если останусь на сцен, то не для того, чтобы вчно быть въ солдатахъ. Но – даю вамъ честное слово – о фельдмаршальскомъ жезл пока не мечтаю, да и не знаю, буду ли мечтатъ. Я чувствую въ себ способности къ сценической дятельности, но велики ли он, нтъ ли – сама того не знаю. Думаю, что не очень велики.

Фельетонистъ. Вы молоды, красивы, y васъ, какъ y Корделіи, «тихій, нжный голосъ – большая прелесть въ женщин». Вы умны и образованы. Вы любите театръ. Вы любите тхъ, кого играете, и переживаете – хорошо ли, дурно ли, умло или наивно – другой вопросъ, но переживаете своимъ «я» ихъ судьбу. Сложится ли изъ этихъ данныхъ «талантъ»? Не знаю. Но – по сотнямъ примровъ – знаю, что если женщина вступаетъ на сцену не въ твердомъ самомнніи немедленно заткнуть за поясъ всхъ Дузэ, Ермоловыхъ, Федотовыхъ, Савиныхъ, Саръ Бернаръ, то вашихъ данныхъ достаточно, чтобы стать замтнымъ, полезнымъ и симпатичнымъ явленіемъ во всякой драматической трупп. A дальнйшее – дло практики и любви къ своему призванію… Разъ есть призваніе – оно выведетъ васъ сквозь вс терніи тяжелой театральной карьеры невредимою и усовершенствованною. Per angusta ad augnsta, per aspera ad astra. A терній много… хотя, разъ ужъ мы отбросили въ сторону всякое лицемріе, все-таки меньше, чмъ пугаютъ молодыхъ неофитовъ сцены ихъ доброжелатели изъ «публики» – родные, знакомые, друзья, женихи.