Анна Герман. Жизнь, рассказанная ею самой
Шрифт:
Кем быть?
Вопрос для настоящей каланчи, какой я стала уже в школе, непраздный.
О сцене и не мечталось, я не желала, как многие девочки, стать кинозвездой, прекрасно понимая, что той, которая на голову выше не только одноклассниц, но и одноклассников, сцены или съемочной площадки кино не видать. С этим следовало мириться, тем более мой правый глаз долго косил.
Сколько я в школе вытерпела насмешек! Беззлобных, но таких жестоких. Косящая, высоченная, по-детски нескладная, одни углы… Какая уж тут привлекательность. Но я смотрю на снимки тех лет и вижу девочку вовсе не потерянную, не забитую, напротив, открытую миру и всему хорошему. Наверное, это заслуга мамы
И я смеялась, когда мальчишки интересовались, намерена ли я работать пожарной каланчой:
— Подпрыгни, чтобы увидеть то, что вижу я.
В конце концов задевать меня просто перестали.
Но вопрос, кем быть, остался.
Как мама, учительницей? Мне нравилось возиться с малышами, придумывать для них занятия… Однажды пришлось «поработать» Снегурочкой, просто на новогоднем празднике у мамы в школе Дед Мороз остался без своей приболевшей напарницы. Не пропадать же празднику? Мама предложила в Снегурочки меня, и я половину утренника развлекала малышей пением песенок. Им очень понравилось, мне тоже.
Но потом я поняла, что понравилось мне петь, играть роль Снегурочки, а вот каждый день независимо от настроения, от состояния учить детей чему-то — это совсем иное, это я не смогу. Нет, учительский труд не для меня.
Зачем я это пишу для Збышека? Чтобы он понял, что выбирать свой путь не поздно никогда, и нет ничего страшного в том, чтобы в любом возрасте вдруг начать все сначала. Пока человек жив, он ищет, вернее, пока жива его душа. Это так, бывают люди с мертвой душой (я не о божественной душе, а о некоей нравственной составляющей человека), они есть, но их словно нет. Прожил и не заметили, прошел и не задел, но не потому, что поступь легкая, а потому, что пустота внутри.
Пусть живет душа, а в чем проявиться, она всегда найдет. Если бы люди позволяли проявляться своим душевным порывам, движениям своих душ, многое было бы иначе. Но люди загоняют себя в рамки престижности, привычек, требований внешних приличий…
Мне можно возразить: что будет, если эти приличия не соблюдать? Я предпочла бы иное, чтобы мне улыбались не из соображений приличия, а по велению души, чтобы здоровались не по этикету, а потому что желают здоровья, чтобы были вежливыми и поступали порядочно со всеми, не чтобы казаться воспитанными, а потому что душа просит.
Я долго думала, почему так, почему люди так боятся показывать свои душевные порывы, старательно прикрываясь правилами приличия? Мне кажется, поняла: они боятся открыть свои души, потому что это означает обнажить их, сделать хотя бы на время беззащитными, боятся испытать боль душевную.
Это происходит на концертах, когда хорошая, душевная песня заставляет раскрыться сердца. У зрителей после таких концертов иные лица, иные глаза, они добрые, светлые и счастливые. Наверное, это одно из проявлений счастья — открыть душу, не защищаясь от окружающих частоколом придуманных правил.
Да, правила придуманы, чтобы не поставить кого-то в неловкое положение и самому не оказаться в таком же, но мне куда дороже даже неловкость, которая не вызовет насмешек, потому что эту неловкость понимают и прощают добрые души вокруг. Вот если бы люди научились относиться ко всем вокруг бережно и по-доброму, никому не пришлось бы выставлять защитные барьеры правил приличия.
Но я отвлеклась.
Выбор профессии не просто важен для человека, он может стать роковым, ведь не у всех достанет смелости, не у всех будет возможность позже изменить свою профессию.
Если Збышек сразу найдет себя, это будет счастьем. И очень хочу, чтобы Збышек-старший не давил на него и не мешал выбору. Знаю, что так и будет, просто потому что знаю своего мужа. Он не способен мешать, он может только помогать.
Мне не мешали, просто жизнь была слишком трудной. Говорят, все познается в сравнении, наверное, наша очень скромная жизнь кому-то могла бы показаться зажиточной и даже райской, но кому-то нищенской. Мы не жаловались.
Когда мама смогла вместо работы прачки получить возможность преподавать в школе, появилась возможность снять хоть какую-то крошечную комнатушку, где не было лишней мебели просто потому, что не было места. У нас не было ничего лишнего — ни жилплощади, ни мебели, ни одежды, ни денег… Одно платье для школы, одно для дома, одно праздничное. Одна проблема — мои конечности росли так быстро, что вчера еще длинные рукава сегодня становились неприятно укороченными. Мама с бабушкой нашли выход, они делали на рукавах форменного платья горизонтальную складку, а подол подшивали широкой полосой, чтобы была возможность удлинить, не изготавливая новой формы.
Зато платьице всегда отглажено, а воротничок белоснежный…
И обувь начищена до блеска, ее нужно беречь, покупка новых туфель становилась событием.
Это проблема и сейчас, у меня настолько высокий рост, что просто купить что-то в магазине невозможно, как и обувь 10–11-го размера. Приходилось все шить, хорошо, что в Польше всегда в чести было портновское умение и продавались выкройки. Из старого маминого или бабушкиного платья новое мне, из двух одно, что-то перелицевать, что-то надставить… Отсутствие средств вовсе не повод ходить оборванкой.
В школе выручала форма, в институте — разные хитрости.
Это не очень трудно — жить скромно, просто не нужно переживать по этому поводу. Вокруг так же скромно жили тысячи других, Польша после войны не была богатой.
Но когда вопрос, кем быть, встал ребром, потому что нужно поступать куда-то, пришлось выбирать с учетом той самой скромности и нужды.
Мне очень хотелось рисовать, но нигде специально не училась, а рисунки на листах из школьной тетради (чаще всего тех, что оставались неиспользованными у маминых учеников) едва ли можно считать хорошей практикой. Они очень нравились бабушке и маме, но я замечала, какими грустными становятся мамины глаза, стоит ей взять в руки очередной листок.
И все-таки, окончив общеобразовательный лицей имени Болеслава Кривоустого, я понесла свои рисунки во Вроцлавскую Высшую школу изящных искусств на отделение живописи. Конечно, это было нахальством, рисуя не просто дилетантски, но и вовсе без образования, не обладая даже зачатками техники, я решила, что смогу стать художником.
Да, я прочитала все книги о живописцах, которые смогла найти в библиотеках города, скопировала несколько картин в карандаше (как мне казалось, почти гениально), изобразила на тетрадных листках самые любимые места Вроцлава, со всех сторон костел Святой Анны… Разве этого мало?