Анна Герман. Жизнь, рассказанная ею самой
Шрифт:
— Хочешь моего позора на весь Вроцлав?
Довод был убийственным:
— Если не получится, можешь меня убить. Но если ты не пойдешь, то я умру сама.
Пришлось идти.
Яня убеждала:
— Ну, просто спой им то, что попросят. Без аккомпанемента, не переживай, репетировать не нужно.
Зря она об этом, потому что петь без музыкального сопровождения еще трудней, все недостатки видны, вернее, слышны сразу.
Я пошла, не хоронить же подругу, которая вообще грозила, если я не выполню ее просьбу, умереть у моего порога.
Ни на что
И стыдно перед занятыми людьми за то, что отвлекаю их, но могли бы и не соглашаться. А если уступили Янечке, то пусть теперь мучаются!
С таким почти лукавым настроением, безо всякой надежды и потому боязни я и вышла петь.
— Какую-нибудь народную песню, пожалуйста.
Члены комиссии смотрели на долговязую девицу без восторга, конечно, ведь Янечка не предупредила их о моих 1 м 84 см.
Я старалась не смотреть на слушавших меня людей, чтобы не сбиться, испугавшись. Удалось…
— Еще что-нибудь современное.
Какие вежливые, видно, считают неприличным выставить вон сразу. Хорошо, терпите…
Последовала пара современных песен, потом лирическая о партизанах, потом еще шлягер по их просьбе. Комиссия вытерпела все. А мне понравилось, в конце концов, если они терпят, почему бы не попеть?
Выйдя из зала, потащила подругу:
— Ну, все? Ты довольна? Теперь пойдем в кафе, хочу мороженого много-много. Больше петь мне не грозит, потому можно даже заработать ангину.
Но Янечка смотрела на меня как-то странно:
— Аня, а почему они тебя заставляли петь так долго? Что говорили?
Я только пожала плечами:
— Да ничего, просто спрашивали, что еще знаю и могу спеть. Пойдем уже, пока не прогнали.
— Никуда мы не пойдем! Будем ждать результат.
— Какой, я не хочу ничего слышать.
— Аня, когда я приходила сюда, тоже шло прослушивание, всех выпроваживали после первой песни, а одного парня, которого попросили исполнить две, приняли. А ты пела целых пять!
Она вынудила меня дождаться руководителя комиссии Яна Скомпского, убеждая:
— Никуда твое мороженое не денется! Куплю я тебе три порции, но только давай услышим результат.
Мы услышали. Если бы не Янечка, я бы не только не попала на это прослушивание, но и не поняла, что сказал Скомпский.
Слова падали откуда-то обрывками, словно не обо мне.
— Зачисляем в постоянный штаг… сто злотых за концерт… четыре тысячи в месяц… легкой жизни не ждите…
Кажется, я попыталась ему объяснить, что не профессионал, что учусь вовсе не пению, а на геологическом, что все мое прослушивание — афера. Просила извинить за нахальство, за то, что отняла время…
— Вы не хотите петь?
— Очень хочу!
— Тогда в чем дело?
Похоже, с таким «фруктом» он еще не встречался. Сначала с боем пробивается на прослушивание, пусть не сама, но с помощью подруги, потом его проходит и начинает убеждать, что все это афера.
— Но я не училась петь!
— У вас от природы поставлен голос и абсолютный слух, так бывает. Вы должны петь,
Я училась в процессе.
Зарплата, которую мне пообещали в дирекции эстрады, тогда казалась немыслимой, это превышало заработок молодого инженера. По главным был не заработок, меня приняли на работу певицей. Я буду петь рядом с профессионалами, понятно, что не самыми известными и высокооплачиваемыми, но меня, не имеющую никакого вокального образования, признали достойной выйти на профессиональную сцену!
Мама моего восторга не приняла.
— Ты не будешь защищать диплом? Аня, осталось совсем немного…
Я как-то сразу опустилась с неба на землю. Эстрада — это хорошо, прекрасно, но я ушла из «Каламбура» вовсе не для того, чтобы теперь бросить университет перед самым дипломом.
— Нет, почему же… я все успею…
Уверенности в моем голосе не слышалось. Может, и правда подождать до защиты? Но рассчитывать, что через год меня снова станут хотя бы прослушивать, нельзя. Второго раза не будет, это я понимала хорошо.
Однако требовалось честно предупредить Скомпского о своем намерении окончить университет.
Оказалось, что он присмотрел меня для своей труппы, которая колесила по округе, выступая в самых маленьких залах с весьма странной программой, в опереточном жанре повествующей о путешествии Синдбада. Роль Синдбада Скомпский отвел самому себе, видно, считал, что никто другой не справится, а мы должны были весело встречать мореплавателя в разных портах соответствующими песнями. Поэтому приходилось перевоплощаться из итальянки в африканку, из китаянки в мексиканку, потом в русскую и польку. Если честно, то «Каламбур» с его серьезными балладами и чтением стихов был больше похож на профессиональную сцену, чем «Синдбад», откровенно смахивающий на студенческий капустник.
Вообще-то было очень весело, мы пели зажигательные песни с дичайшим акцентом, немыслимо перевирая слова, но зрителей это волновало мало, как и сама невозможность перемещаться на корабле таким заковыристым маршрутом, не имевшим ничего общего с географией. Главное — мы пели и танцевали, а что из-за неимения черного парика «африканка» с вымазанным почти черным гримом лицом сверкала светлыми волосами или что после зажигательного негритянского танца не удавалось быстро смыть весь грим и у польки оставалась черная шея, так это издержки неустроенности. У африканки светлые волосы, а у польки черная шея? Мелочи.
Поняв, что университет я не брошу, Скомпский позволил довольно часто отлучаться, чтобы все же собирать данные и писать работу.
Мне удалось, хотя геологом я так и не стала, но все равно собранные и обобщенные мной данные пригодились, и то хорошо. Диплом я получила и положила в шкаф, он никак не мог помочь мне в новой профессии.
Я, как могла, пыталась внушить маме и бабушке, что веду интересную, насыщенную приятными событиями жизнь, старалась не рассказывать о неудобствах, о холодных гостиницах, где всякой ползучей живности видимо-невидимо, о том, что питаюсь как попало, часто оставаясь не только без ужина, но и без обеда, что страшно устаю и плохо сплю, потому что там, где мы ночуем, стены из фанеры…