Анна Каренина, самка
Шрифт:
– Никогда! Никогда!
– Значит, Пушкин – не русский человек?
Жировой Поляков оторопел. В его мозгу случился сбой программы: с одной стороны, он не хотел отказываться от своих слов и признавать поражение, с другой – ему было безумно жаль терять Пушкина, поскольку тот умел таким образом складывать слова, что получался ритмический рассказ, который воздействовал на эмоциональную сферу сильнее, чем ритмически не согласованный текст. А это ценилось, ибо приносило кайф.
Анна тоже любила на досуге почесать чувствилище о Пушкина и поэтому также находилась в некотором затруднении. Она помнила, что Пушкин – не только эфиоп, но и самый русский из всех русских поэтов. И ей было интересно, как выкрутится
Отвлекаясь, необходимо заметить, что поисковый инстинкт – один из самых сильных инстинктов высокоразвитых млекопитающих – доставлял своему носителю не только массу неприятностей, но и много поводов для развлечения. Именно он гнал наиболее беспокойных особей с гипертрофическим развитием этого инстинкта открывать новые земли, проливы и горы, а особей менее озабоченных приводил к чтению детективов и выслушиванию сплетен, каковыми занятиями они расчесывали свой зуд до полного удовлетворения.
– Пушкин – русский! – попытался выкрутиться самец Поляков. – Потому что он уже не в первом поколении эфиоп. Обрусел, кровь намешали.
– Допустим, – легко согласился Базаров. – Значит, у дикарей есть святыни, и у нас есть святыни, разница только в том, что наши святыни лучше! Так я понял?
– Для них лучше свои, для нас – свои. А если мы начнем хаять свои святыни, что же это будет?
– Хаять – первый шаг к низложению, – пустил звук Базаров. – А кто сказал, что некоторые устаревшие, дикарские святыни не нуждаются в свержении? Конечно, судьба ниспровергателей трудна, порой их за это распинают…
– Не кощунствуйте, молодой человек – вступил в информационный обмен самец в черном, с лицом густо поросшим шерстью и с крупным символом преждевременного и мучительного прерывания жизненного цикла на круглой брюшине.
– Что вы называете кощунством? – поинтересовался бритый самец.
– Кощунство – оно кощунство и есть. Не поминайте всуе господа нашего Иисуса Христа.
– Почему?
На мгновение служитель Огромного Колдуна растерялся, но быстро нашелся:
– Грех.
– Беру его на себя, – мгновенно согласился Базаров. – Теперь я могу кощунствовать?
Воцарилось молчание. Мозг Анны тоже не давал никаких команд на модулирование звуковых волн при помощи вкусового отростка, поскольку занимался обработкой и анализом поступившей информации. Если б у всех присутствующих на головах были небольшие лампочки, они бы часто замигали, свидетельствуя о предельной загрузке.
Анна знала, что такое грех. Грехом назывались такие действия особей ее вида, которые по каким-то загадочным причинам не нравились Огромному Колдуну. Причем Огромный Колдун обладал весьма капризным вкусом, поскольку для разных племен он установил разные системы запретов. Они были во многом странны и нелогичны. Например, Анне и ее соплеменникам Огромный Колдун разрешил употреблять в пищу протоплазму хрюкающих всеядных, а некоторым племенам и народам строго-настрого запретил. Также он почему-то запретил кипятить козлят в водно-жировой эмульсии, полученной от той же козы, которая произвела варимый помет. Понять смысл этого запрета Анна долгое время пыталась, но так и не смогла, а спросить толкователей воли Огромного Колдуна как-то постеснялась.
Запреты Огромного Колдуна не носили абсолютного характера, то есть их можно было нарушать, но считалось, что за это Огромный Колдун непременно отомстит. Месть Колдуна могла быть двух видов: он мог отомстить особи, нарушившей запрет, либо при ее жизни или после ее смерти. Если никакие несчастья на особь-нарушителя в течении жизненного цикла не обрушивались, тогда говорили, что уж после смерти Колдун отомстит совершенно точно!
Более того, исходя из каких-то своих соображений, Колдун конструктивно заложил в своих питомцев возможность грешить, то есть делать то, что ему не нравится. Для чего было нужно вносить в систему подобную ошибку, никто не ведал, и даже толкователи воли Огромного Колдуна не могли четко ответить на этот вопрос – зачем Колдуну было создавать не только правила, но и их нарушителей?.. Ясно было только одно: люди нарушать правила имели полное право, и это не просто декларировалось – возможность свободно нарушать правила считалась благодеянием и признаком особой любви Огромного Колдуна к созданным им тварям…
Имея возможность нарушать правила Колдуна, люди знали, что за это Колдун их накажет… если только не простит, поскольку в догматах был тезис о бесконечной доброте Колдуна. Которую он, правда, демонстрировал только в легендах, да и то не всегда, поскольку гораздо чаще громил и уничтожал.
Вместе с тем Колдун любил, когда перед ним становились на колени или принимали другие позы, свидетельствующие о самоунижении, и выпрашивали у него каких-либо милостей, которые он, как правило, не давал. Еще Колдуну очень нравилось, когда особи приходили в его Жилища и делились универсальными единицами ценности с его служителями, которые являлись как бы посредниками между Анниными соплеменниками и Огромным Колдуном.
И вот теперь самка Анна и окружающие ее самцы, за исключением бритого, встали перед двумя противоречащими программами в их мозгах. С одной стороны, кощунства допустить было ни в коем случае нельзя, ибо кощунством был поругаем Огромный Колдун. С другой, если уж бритый самец брал на себя такую ответственность, то и отнимать у него право кощунствовать тоже было нельзя, поскольку право свободно грешить дал ему не кто иной, как тот же Огромный Колдун. В обоих случаях получался наезд на Огромного Колдуна и еще неизвестно, какой из них хуже. Можно было бы, конечно, попробовать силой или шантажом утихомирить кощунство бритого самца, но Огромный Колдун предостерегал и от подобного развития событий в своей известной фразе «Мне отмщение и аз воздам». Это означало, что наказание грешников было его монопольным правом.
Неизвестно, как бы вышел из положения заросший шерстью самец, работавший служителем Огромного Колдуна, если бы положение не спас третий участник дискуссии, которого Анна тоже знала. Это был сотоварищ купца Полякова господин Кирсанов.
– Я не думаю, что это кощунство. Господь наш многострадальный действительно был распят.
– И распят как раз за кощунство! – Поднял вверх отросток передней конечности бритый Базаров, тем самым привлекая внимание и стараясь в дебрях стародавних мифов выбрать самые выгодные для себя куски. Мифы эти напоминали истрепанную колоду карт, из которой каждый жулик выдергивал по выбору подходящий козырь, стараясь убить карту противника. Но поскольку колода была чрезвычайно стара, толста и запутанна, каждому хватало карт, чтобы игра никогда не прекращалась.
– Что вы имеете в виду? – пустила звуковую волну самка Анна. Она много раз, лежа на станине, декодировала информационный носитель с мифами об Огромном Колдуне, но очень плохо помнила его содержание, поскольку каждый раз, начав декодировку, довольно быстро теряла сознание и проваливалась в черноту.
– Так и есть, Христос был распят за кощунство, – важно кивнул заросшим шерстью головным отростком самец в черной шкуре. Анна вдруг обратила внимание, что, когда он говорил, его малиновая присоска, едва видимая сквозь шерсть, причудливо шевелилась. Увлеченная видом присоски, шевелящейся, словно бы она жила отдельной от самца жизнью, Анна пропустила мимо хрящевых рефлекторов все звуковые волны, которые модулировала эта живущая отдельно присоска. И лишь когда заговорил самец Базаров, Анна вновь впала в смысловую струю.