Анна-Мария
Шрифт:
Тем не менее ничто не изменилось. Женни снова сделала неудачный выбор. Хотя я твердила ей, что человек этот любит ее, что он, несомненно, ее любит, ни она, ни я сама в это не верили.
На сей раз она увлеклась кинорежиссером сомнительного, во всяком случае какого-то неровного таланта. Высокий светлоглазый атлет — правая бровь несколько выше левой, словно он привык носить монокль, на запястье вытатуирован якорь, что, впрочем, вполне вязалось со всем его обликом. Гуляка, женолюб, он был ослеплен, несказанно польщен своим успехом у Женни, но, в то же время прекрасно сознавая, что он ей не пара, был смущен
— Если бы ты знала, как он тяготится мной, — сказала мне однажды Женни и, помолчав с минутку — она считала петли, — добавила. — Мужчины типа Люсьена предпочитают полных блондинок, вроде Марион.
Марион — кинозвезда, играла в фильме, который в то время снимал Люсьен. Но работа над злополучным фильмом, целиком поглощавшая все его время, подходила к концу, и я надеялась, что вскоре мне удастся заняться поисками квартиры и полечить зубы. Могла ли я принимать всерьез любовные неудачи Женни! И хотя я знала, насколько изменяет ей вкус там, где дело касается мужчин, я все же не допускала мысли, что Женни, великая Женни может любить такого человека!
В тот вечер у Женни не играли. Завсегдатаи были на своем посту, дом заполонили музыка и цветы. Женни курила сигарету за сигаретой и много пила. Но за нее можно было не беспокоиться: никто никогда не видел ее пьяной. Не знаю почему, но в тот вечер, словно перед грозой, все мои чувства как-то особенно обострились — казалось, сильнее благоухают цветы, проникновеннее звучит музыка… Я знала, что час назад профессор истории пошел за Женни в ее спальню, куда посторонним был заказан доступ, устроил ей бурную сцену и даже перебил флаконы на туалетном столике. «А все потому, что я не хотела слушать его объяснений, — шепнула мне Женни. — С ним теперь сладу нет!» — «Не с ним, а с тобой сладу нет!» — возразила я и взглянула на этого человека, который любил Женни уже целых десять лет. Он сидел на диване, как побитый. Черная бородка, мешковатый пиджак, жена, двое детей… Не спуская с Женни своих диковатых глаз, он упивался звуком ее голоса. В тот вечер Женни, улучив минутку, бросила мне:
— Любил бы меня, не женился бы на другой. А что, если я скажу — да? Разве он бросит жену с двумя детьми? Ему непременно надо искалечить мне жизнь, а по какому праву, раз он себе не принадлежит?
Ясно, ей не давали покоя мои слова: «Не с ним, а с тобой сладу нет!» Пожав плечами, я повернулась к герцогу и герцогине Н… Они только что приехали с просмотра отрывков из фильма Женни, который должен был скоро появиться на экранах, и наперебой рассказывали, как вдохновенно играет Женни роль Жанны д’Арк. Я нисколько не сомневалась, что это чистая правда, но досадовала на них: они помешали мне ответить Женни, мешали следить за ней. Я видела, как она весь вечер вертелась возле телефона. Один раз она даже набрала какой-то номер, но, едва раздалось звонкое «алло», бросила трубку, будто обожглась.
Было уже очень поздно, и гости, даже самые близкие друзья, стали постепенно расходиться. «Ты больше не сердишься на меня, Анна-Мария? — спросила Женни вполголоса. — Мне так хочется, чтобы ты переночевала сегодня у меня…» Разумеется, я на нее не сердилась.
Лежа на широкой кровати, мы смотрели, как за плотными занавесями уже занимался день.
— Если тебе всю жизнь не везет в любви, — шептала в темноте Женни, — то в конце концов сама себе становишься противной и начинаешь думать, что тебя и впрямь не за что любить. И это самое страшное…
Неужели Люсьен окончательно сведет ее с ума! Женни во власти какого-то Люсьена… Несомненно, это ему она звонила…
— Опомнись, Женни… Я просто слов не нахожу. А что тебе говорил англичанин-журналист, когда вы сидели на козетке? Что тебя не за что любить?.
— Не понимаю, как смеет такой урод объясняться в любви! Даже оскорбительно! Лишнее доказательство, что ты и сама — урод!..
— Бог с тобой, Женни! Да он настоящий Аполлон!
— Все женщины сумасшедшие, — вздохнула Женни.
Мы замолчали. Ветер чуть колыхал занавес, и луч солнца, проскользнув в щелку, подбирался к зеркалу.
— А Рауль Леже, по-твоему, тоже урод? — невольно сорвалось у меня с языка.
— Нет, по-моему, не урод, — вдруг резко ответила Женни и отстранила мою руку, на которой покоилась ее голова, — по-моему, он лжец. Ты не представляешь себе, до чего он талантлив! И как актер и как лжец. В нем кипит черная губительная лава… Я говорю ему: «Вы должны выбросить меня из головы, я безобразная, злая», — а он в ответ: «Не знаю, возможно… Не спорю». Ты видела его с Марией?
— С Марией?!
— Учти, если кажется, значит так оно и есть. Все спят со всеми… следовательно, тут ошибиться невозможно. Хороша любовь, так и рвется уехать куда-нибудь подальше, когда мог бы сидеть здесь…
— Он уезжает? И далеко?
Женни ответила не сразу, наконец прошептала как бы про себя:
— «Я люблю вас, мадам»… Когда любят, не говорят «мадам» и не мотаются по белу свету…
Женни снова пристроилась на моем плече и, прежде чем уснуть, сонно пробормотала:
— Никто меня не любит.
А о Люсьене ни полслова. Плохо дело!
Тихой трелью заливается телефон. Открываю глаза и не сразу понимаю, где я: кровать не на своем месте, широкий луч солнца ударяет в зеркало справа, а ведь окно слева… Делаю над собой усилие и наконец соображаю… Ах да… Париж, Женни…
Раздается взбешенный голос: «Да где же он, этот чертов телефон!» — и Женни шарит рукой по ночному столику.
— Алло, да! Зачем ты будишь меня в такую рань? Сколько раз тебе повторять… Десять часов? Вот я и говорю: в такую рань!.. Ну — приходи, все равно разбудила.
— Это Мария, — поясняет Женни. Она с яростью бросает трубку и, соскочив с постели, раздраженно дергает за шнур занавесей. И сразу возникает большая комната, залитая, как водой, прозрачным зеленоватым светом… Закутавшись в пеньюар, Женни снова ложится. «Время от времени на нее находит мания звонить мне по утрам. Она портит мне настроение на целый день».
В дверь постучались: вошла Раймонда с завтраком на подносе.
— Так я и знала, что мадемуазель Анна-Мария ночевала здесь, — сказала она. — Вот и принесла завтрак на двоих. Что с тобой, мой цыпленочек? Ты плохо спала? А, опять эта Мария…