Анналы Хичи
Шрифт:
Он воспринял хорошо.
— Ты выглядишь великолепно, — сказал он. — Как получилось, что ты умерла от аппендицита? Не оказалось врачей поблизости?
— Конечно, была Полная Медицина, и меня хотели привести в порядок. Даже с косметической обработкой, предлагали убрать кое-какие кости в позвоночнике, изменить лицо. Я не захотела, Хулио. Я хотела выглядеть по-настоящему хорошо, а не приближением, как они бы сделали. И был только один способ. Машина для записи уже ждала. И я воспользовалась.
И с угла веранды, где она изгибается, открывая вид на цветы Эсси, с улыбкой навстречу
— Теперь вы знаете причину, — сказала она.
— Эсси! — заорал я. — Иди быстрей!
Потому что этой фигурой был Альберт Эйнштейн.
— Боже мой, Альберт, — сказал я, — где ты был?
— О, Робин, — с улыбкой ответил он, — мы возвращаемся к метафизике?
— Не специально. — Я опустился в кресло, глядя на него. Он не изменился. Трубка, как всегда, не зажжена, носки спущены, волосы развеваются во всех направлениях.
И манеры у него по-прежнему уклончивые. Он поплотнее сел в кресло-качалку напротив нас.
— Но, видите ли, Робин, существуют только метафизические ответы на ваш вопрос. Я не был ни в каком «где». И сейчас здесь не просто "Я".
— Не думаю, чтобы я понял, — сказал я. Это не совсем верно. Я надеялся, что не понял.
Он терпеливо сказал:
— Я связался с Врагом, Робин. Точнее, он связался со мной. Еще точнее, — виноватым тоном продолжил он, — тот "я", что сейчас разговаривает с вами, совсем не ваша информационная программа Альберт Эйнштейн.
— Но кто тогда? — спросил я.
Он улыбнулся, и по этой улыбке я понял, что понял его правильно.
22. КОНЦА НЕТ
Когда я был трехлетним ребенком в Вайоминге, меня не отучали от веры в Санта-Клауса. Мама мне не говорила, что Санта-Клаус реален, но не говорила и обратного.
Во всей последующей жизни не было вопроса, на который я хотел бы так ответить, как тогда на этот вопрос. Я очень серьезно размышлял над ним, особенно во второй половине декабря. Я сгорал от желания узнать. Не мог дождаться, когда вырасту — скажем, до десяти лет, потому что тогда, рассуждал я, я буду достаточно умен, чтобы знать ответ на этот вопрос.
Когда я был подростком в психиатрической лечебнице пищевой шахты, врачи говорили, что со временем я вырасту. Смогу справиться со своими страхами и смятениями, буду уверен в себе — настолько, пообещали мне, что смогу работать и даже самостоятельно переходить улицу. И этого я не мог дождаться.
Когда я был испуганным старателем на Вратах… Когда я был доведенным до ужаса единственным выжившим После полета к черной дыре… Когда я был слезливой массой желе на кушетке Зигфрида фон Психоаналитика… Когда я был всем этим, я пообещал себе, что рано или поздно стану мудрее и уверенней. Когда мне было тридцать, я думал, что это произойдет в пятьдесят. Когда стукнуло пятьдесят, я был уверен, что это случится в шестьдесят пять. Когда мне исполнилось семьдесят, я подумал, что уж когда умру, тогда-то избавлюсь от всех тревог, неуверенностей и сомнений.
А потом я стал старше, чем считал возможным (не говоря уже о том, что стал мертвым), и все базы данных мира доступны мне… но у меня сохранились тревоги и сомнения.
А потом вернулся от Врага Альберт со всем знанием, которое получил, и предложил поделиться со мной; и теперь мне хочется узнать, сколько еще лет мне стареть, прежде чем я стану окончательно взрослым. И много ли еще мне предстоит узнать, прежде чем стану мудрым?
Но теперь я по крайней мере знаю, чем вызваны мои затруднения с окончаниями: у бесконечности не может быть конца. У таких, как я, конца нет. Нам он не нужен.
Галактика — наша Сморщенная Скала, и прием по случаю встречи продолжается вечно. Бывают и у нас перемены. Бывают промежутки, иногда очень длительные, когда мы занимаемся чем-то другим. Бывают окончания разговоров, но каждый конец — это начало нового, и эти начала никогда не кончаются, потому что именно это и означает «вечность».
Могу вам кое-что рассказать об этих окончаниях (которые одновременно есть начала), например, о разговоре Альберта с Эсси.
— Прошу прощения, миссис Броадхед, — сказал Альберт, — потому что я знаю: вас очень расстроило, что ваша собственная программа вам не отвечает.
— Чертовски верно, — возмущенно сказала она.
— Но, видите ли, я больше не ваша программа. Часть меня создана другими.
— Другими?
— Теми, кого вы называете Врагом, — объяснил он. — Теми, кого хичи называют убийцами. Они определенно не убийцы, во всяком случае…
— Да? — прервала Эсси. — Ты можешь убедить в этом лежебок? Не говоря уже о других цивилизациях. Разве не убийцы уничтожили их?
— Миссис Броадхед, — мягко сказал он, — я хочу сказать, что они не сознательные убийцы. Лежебоки состоят из материи. Мы — или эти Другие — не в состоянии оказались понять, что связанные протоны и электроны могут обладать разумом. Подумайте, пожалуйста. Предположим, ваш дедушка обнаружил, что один из его примитивных компьютеров совершает нечто, что может со временем помешать планам самого дедушки. Как бы он поступил?
— Расколотил бы его, — согласилась Эсси. — У дедушки был горячий характер.
— Он не стал бы, я уверен, — улыбнулся Альберт, — думать о том, что у машины возможно существование… как бы это назвать? Души? Во всяком случае, что машина обладает разумом. Так что эти Другие… «расколотили», как вы выразились, то, что могло им помешать. Это не составило для них проблемы: они видели, что материальные создания больше всего любят уничтожать друг друга, и потому просто помогли им это делать.
Я вмешался.
— Ты хочешь сказать, что теперь Убийцы нас любят?
— У них нет такого термина, — вежливо ответил Альберт. — И вообще все мы — включая меня, к сожалению — сравнительно с ними исключительно примитивные создания. Но когда в порядке обычной проверки было установлено, что на Сторожевом Колесе есть машинный разум, была назначена более основательная проверка. — Он снова улыбнулся. — Вы прошли испытание. И поэтому они не хотят быть вашим Врагом, хотят только, чтобы никто не вмешивался в их планы, и, — серьезно добавил он, — я настоятельно советую, Робин, чтобы вы сделали для этого все возможное.