Анналы Хичи
Шрифт:
— А когда он дорастет до нашего возраста, мы будем в прежнем возрасте!
— Ага, — кивнул Альберт удовлетворенно. — Мы теперь переходим к старости. Вы этого хотите? Должен вам сказать, Робин, — продолжал он серьезно, — что вы будете стареть. Не потому что вас так запрограммировали, но потому что должны. Будут ошибки при передаче. Они начнут накапливаться, вы изменитесь, возможно, начнете распадаться. О, разумеется, ваша программа создана с, огромной избыточностью, так что ошибки будут накапливаться не быстро, тут никакие числа не помогут. Но в бесконечное время —
— Замечательно! — воскликнул я. — Я не могу умереть, но могу стать старым, слабым и глупым!
— Вы хотите умереть?
— Я… не… знаю!
— Понятно, — задумчиво сказал Альберт, но на этот раз не голосом Альберта Эйнштейна. Голос глубже и ниже, и еще не успев посмотреть, я понял, чей это голос.
— О, Боже, — прошептал я.
— Совершенно верно, — улыбнулся Бог.
Если вам никогда не случалось появляться перед троном судного дня, вы не знаете, каково это.
Я не знал. У меня были только смутные представления о великолепии, но великолепие вокруг оказалось гораздо грандиознее того, что мне снилось. Я ожидал… не знаю, чего. Чего-то внушающего благоговение? Прекрасного? Даже пугающего?
Да, это пугало, но одновременно было и всем остальным. Огромный золотой трон. Я не имею в виду липкое обычное повседневное золото. Это золото светящееся, теплое, почти прозрачное; не металл, а сама сущность золота, ставшая реальной. Невероятный трон возвышался надо мной, окруженный занавесями из жемчужного мрамора. Словно Фидий и Пракситель вместе изваяли эти занавеси. Стул, на котором я сидел, был из теплой резной слоновой кости, на мне белая тюремная рубашка, и я смотрю прямо во всевидящие глаза Всемогущего.
Как я сказал, было не страшно. Я встал и потянулся.
— Отличная иллюзия, — похвалил я. — Скажи мне, Господь, который Ты из Них? Иегова? Аллах? Тор? Чей Ты Бог?
— Твой, Робин, — раскатился величественный голос.
Я улыбнулся Ему.
— Но у меня нет Бога. Я всегда был атеистом. Идея личного Бога кажется детской, как указал мой друг — и, несомненно. Твой друг тоже — Альберт Эйнштейн.
— Неважно, Робин. Я Бог даже для атеиста. Видишь ли, я судья. У меня есть все божественные атрибуты. Я Создатель и Спаситель. Я не просто добро. Я образец, по которому отмеряется добро.
— Ты судишь меня?
— Разве не для этого существуют боги?
Без какой-либо причины я начал ощущать напряжение.
— Но… что я должен сделать? Исповедаться в грехах, рассмотреть всю свою жизнь?
— Нет, Робин, — рассудительно сказал Бог. — В сущности последние сто лет ты только и делаешь, что исповедуешься и признаешься в грехах. Не нужно проходить через это снова.
— А если я не хочу, чтобы меня судили?
— Видишь ли, это тоже неважно. Я все равно это делаю. Это мой суд.
Он наклонился вперед, глядя на меня своими печальными, добрыми, величественными, любящими глазами. Я не мог ничего поделать, начал ерзать.
— Я нахожу, что ты, Робинетт Броадхед, — сказал Он, — упрям, подвержен чувству вины, легко отвлекаешься, ты тщеславен, несовершенен, часто глуп, и я очень доволен тобой. Я не хотел бы, чтобы ты был другим. Ты можешь позорно провалиться в стычке Врагом, как не раз проваливался в прошлом. Но Я знаю, что ты сделаешь все, на что способен.
— И… и что же? — спросил я, запинаясь.
— Как что? Если ты сделаешь все, на что способен, могу ли Я просить большего? Иди, Робин, и с тобой Мое благословение, — он величественно поднял руки. Потом выражение его изменилось, и он всмотрелся в меня. Бог не может выглядеть «раздраженным», но этот Бог по крайней мере был недоволен. — В чем дело? — спросил он.
Я упрямо сказал:
— Я не удовлетворен.
— Конечно, ты не удовлетворен, — загремел Бог. — Я сделал тебя таким, потому что если бы ты не испытывал неудовлетворенности, ты не старался бы стать лучше.
— Лучше, чем что? — спросил я, дрожа вопреки своему желанию.
— Лучше Меня, — воскликнул Бог.
18. КОНЕЦ ПУТИ
Даже самая длинная река приходит к морю, и наконец — о, как долго пришлось этого ждать! — Альберт появился на палубе прогулочного имитированного ледокола, где мы с Эсси играли в шафлборд [20] , промахиваясь даже в элементарных положениях, потому что неожиданные водопады с айсбергов и ледяные поля в воде были великолепны, — Альберт появился, извлек, изо рта трубку и сказал:
20
игра, в которой плоские деревянные диски загоняют на твердой поверхности в гнезда
— Одна минута до прибытия. Я решил, что вам интересно будет это знать.
Конечно, интересно.
— Идем немедленно! — воскликнула Эсси и исчезла. Я немного задержался, разглядывая Альберта. На нем был синий блейзер с медными пуговицами и шапочка яхтсмена, и он улыбался мне.
— У меня по-прежнему немало вопросов, знаешь ли, — сказал я ему.
— К несчастью, у меня нет такого количества ответов, Робин, — ответил он добродушно. — Но это хорошо.
— Что хорошо?
— Иметь много вопросов. Пока у вас есть вопросы, есть и надежда получить на них ответ. — Он одобрительно кивнул. Помолчал немного, ожидая, не займусь ли я снова метафизикой, потом добавил: — Присоединимся к миссис Броадхед, генералу, его леди и остальным?
— У нас еще много времени!
— Несомненно, Робин. Времени много. — Он улыбнулся. Я, разрешая, пожал плечами, и фиорд Аляски исчез. Мы снова находились в контрольной рубке «Истинной любви». Исчезла шапочка Альберта вместе с безупречным синим блейзером. Приглаженные волосы снова растрепались, он опять был в свитере и мешковатых брюках, и мы были одни.
— А где остальные? — спросил я и тут же сам ответил: — Не могли подождать? Сканируют с помощью инструментов корабля? Но пока нечего еще видеть.