Anno domini
Шрифт:
Через три недели Вадиму пришлось оставить завод, потому что лишенный возможности заниматься столяркой он очень быстро был негласно отстранен и от заводских обязанностей. На ежедневных совещаниях ему не давали никаких поручений на следующий день, ему не задавали вопросов по производству и, вообще, и Сергей, и Татьяна делали вид, будто его здесь и нет.
— Сергей, с завтрашнего дня я не выхожу на работу, — начал разговор Вадим, когда в конце дня они с Сахно вышли на улицу к машине директора.
— Да! Почему?
— Мне больше нечего здесь делать. Я ведь предупреждал тебя!
— А куда ты пойдешь?
— Еще не знаю. Что-нибудь придумаю.
— Вернешься домой?
— Пока нет. Я ведь теперь не один. С Аней вместе будем решать.
— Ну, смотри, как хочешь. Удачи!
Это был последний
На следующий день Гена пригласил его на подработку, а затем помог купить необходимые инструменты, и Вадим арендовал столярный цех, пригласив туда мастером Стаса. Полтора года после увольнения с завода Вадим провел в этом неприветливом городке, пытаясь бороться с трудностями, постоянно сопровождавшими его на тернистом пути потерь и разочарований. Бедность, граничащая с нищетой, преследовала по пятам. И только одна отрада оставалась в жизни — его Анна. Они не расписывались, потому что Вадим надеялся заработать достаточно денег для свадебного путешествия. Пусть даже на пляж Азовского моря, но чтобы это навсегда осталось в памяти. Но такой возможности все не представлялось. Зато свои чувства к Анне он выразил на бумаге и отправил на радиоконкурс о самой романтичной любовной истории. Их историю трудно было назвать романтичной, но любовной — уж это точно.
«Самая романтичная любовная история вряд ли может гарантировать долговременное пребывание на вершине эйфорической восторженности, как правило, превращающейся с привыканием в серую повседневность семейной жизни. Как это ни грустно, но пора пьянящей влюбленности, отважной на подвиги и самопожертвования, если не приводит к расставанию, замаскированному под предлогом «побыть наедине и еще раз хорошо все обдумать», то в лучшем случае, а зачастую — и наоборот, приводит к свадьбе, такой же пышной и бурной, как и сам период ненасытности первых поцелуев, страстности первых объятий, смущения первой близости, грандиозности планирования бесконечно счастливой семейной жизни. Все проходит!
Не верьте, что семьи разрушает нехватка денег. Семьи разрушает — и нехватка денег! Стоит присмотреться к достаточно обеспеченным вашим знакомым, и не трудно понять, что они счастливы не более, чем их соседи, перебивающиеся с хлеба на воду. С сожалением признаю, что из множества моих друзей, независимо от материального положения, не могу назвать ни одной пары, имеющей право заявить, что они по-настоящему счастливы.
Разделив понятия влюбленности и любви, хочу отметить, что влюбленность — сыра, как свежая глина в руках гончара. Она еще не чаша, из которой можно утолить жажду, она еще не знает горна, который, закалив ее, превратит в ценный сосуд, лишенный излишней влаги, и поэтому твердый как камень. Влюбленность сильна страстью плоти, умопомрачительностью желания, затмевающего разум и объективность взора. Это — первобытное влечение, основанное на инстинкте продолжения рода, способное разрушать крепости родительских несогласий и презирать товарищеские мольбы о прозрении. Недаром сказано, что лицом к лицу — лица не увидать! Очень тяжело, сливаясь в бесконечных поцелуях неутолимой страсти, разглядеть непреодолимую пропасть, вырастающую между влюбленными и питающуюся банальностями, сегодня незначительными, а завтра — определяющими стереотип отношений молодой семьи. Разность интересов, музыкальных и литературных вкусов, телевизионных пристрастий, несоответствие темпераментов, несовпадение ценностей, заложенных еще в детстве — все это начинает подтачивать кажущееся на первых парах непоколебимым семейное счастье. Все проходит! И неизбежно наступление момента, когда влюбленные, пережившие свой звездный час, разрываются скандалом по причине невынесенного мусора. И уже летят из окна седьмого этажа вместе с мусорным ведром осколки вчерашнего счастья, казавшегося вечным.
Зачем писать о романтизме влюбленности, если это безумное чувство так же быстротечно, как воды горной реки. Много шума, много пены, но главная ценность ее вовсе не в этом, а в том, что своими водами она наполняет море. «Отверните реки, впадающие в море, — говорил Эзоп, — и вы сможете его выпить». Важность же влюбленности в том, что она может перерастать в любовь. А вот это уже именно то чувство, о котором мне и хотелось рассказать.
«Золотится в бокале вино, в сигаретном дыму ностальгии», — поет в колонках Григорий Лепс, а он сидит в кафе и топит в водке воспоминания о потерянной двенадцатилетней любви. Девушка официантка порхает по залу и оживляет своей веселостью темные тона интерьера. Удивительно, что, так часто приходя в это кафе, он никогда до сих пор не попадал на ее смену. Она легка! Нет, не худа, а легка. Это легкость характера, воздушность неутомимой молодости. Она не ходит, а парит между столиками.
Водка будоражит воображение, и он, еще не заговорив с ней, уже обнимает и ласкает ее в своих фантазиях. Ему хочется тела! Ее тела! Что может он еще желать, проведя несколько последних месяцев в винном головокружении лиц и форм. Апокалипсис в одной отдельно взятой душе. Инстинктами он хочет тела, а сознание — заполняет пустота. Сердце очерствело после развода. Потребность в любви и нежности заливается вином и пустыми, мимолетными встречами. А тут она — еще одно желание, хотя и самое светлое в послеразводный период.
Чем брать? Неординарностью! В этом случае — именно неординарностью. Посмотрим, чем Вы тут кормите в вашем кафе?… Не вкусно! Давайте я вас угощу! Вот копченая курочка из магазина, вот бананы. Молочка попейте! Холодненькое… Что? Вас еще никто не кормил в кафе купленными в магазине продуктами? Так в этом-то и суть. Вас каждый день угощают шампанским и кофе, и это все приелось и скучно? Так вот Вам новизна впечатлений!..Потанцуем?! Мою бабушку так зовут — Анна. Никогда не обращал внимания, какое это красивое имя!.. Что, уже рассвет? Никто и не заметил. А как насчет встретиться завтра? Так значит — вечером!..
Сработала импровизация! А как могла не сработать! Ведь есть еще порох в пороховницах! И все прошло бы как обычно, если бы на следующий день он не попал в травматологию на долгие две недели.
Она пришла в три часа дня и принесла ему обед. Вчера она ждала, а он не пришел. Она подумала, что все пустое — а он в больнице. Она жарила ему курицу, пока он трезвел и заплывал гематомой после пьяной драки. Она так испугалась! Она так торопилась и переживала! Она так обрадовалась, что не пустое, а, хоть и травмированное, но живое! Не где-то и с кем-то, а один, такой несчастный и смешной с этим заплывшим глазом. И она может его покормить и пожалеть. Кто же еще, если не она! Ведь она-то в ту ночь не была пьяна. И она от души радовалась его вниманию и комплиментам. И засыпая, она вспоминала его лицо, и, наверное, где-то в подсознании уже ревновала его, еще не своего, но уже и не чужого. Ревновала не к женщине, а к его отсутствию, к расстоянию между ними. Она продолжала ощущать его руки на своей талии во время их единственного танца. «Свет озарил мою больную душу…». Что же в нем такого особенного? Может, эта курица с бананами, может, его руки, может, голос? А может, все особенное? И руки, и голос, и эта курица с бананами. Ей так хотелось снова его увидеть, а он все не шел и не шел. Ей было уже почти больно… Боже, как иногда плохие новости могут обрадовать!
Она пришла в три часа дня и принесла ему обед. Он так рад был ее увидеть. Он даже ждал ее. Иногда нужно получить по голове, чтобы открылись глаза! Он отрезвел и увидел ее. Она такая же легкая, как и в кафе. Она такая же естественная, как и тогда. Она отпросилась с работы, чтобы проведать его и накормить. Почему? Ведь они едва знакомы. Может быть, она ждала, когда он не пришел? Может быть, она, засыпая, вспоминала его лицо? А может, в нем есть что-то особенное? Он трезвел не только телом. Он пробуждался сознанием. Участие и забота девушки, приглянувшейся с первого взгляда, начинали долгий процесс растапливания его сердца.