Anno domini
Шрифт:
2. Моя отличительная черта: умение дружить и быть преданным другу, умение добиваться поставленной цели (в пределах разумного), стремление воспитать в себе лучшие человеческие качества.
3. Цель моей жизни: духовное и физическое развитие, познание природы и человека.
4. Что такое счастье: возможность испытать себя, большая и чистая любовь, всегда оставаться самим собой.
5. Что такое несчастье: движение по наклонной плоскости, недоверие.
6. Какой недостаток я мог бы простить: наивность.
7. Чего бы я никогда не простил: предательство, трусость, высокомерие.
Как мало все-таки надо человеку для счастья! От одних только слов: мещанство, скупость, жадность — хочется бежать и бежать.
Вадик, давай строить свою жизнь так, чтобы жить, а не существовать. Для этого надо пройти и тайгу, и пески, побывать в горах Алтая и Кавказа. И, в конце концов, взглянуть на людей с высоты птичьего полета. И, я уверен, опьянев от этой красоты,
Здесь в армии за короткий промежуток времени я многое понял. Пришлось столкнуться с разными людьми. Среди них есть и хорошие, и плохие. Так вот: при любых обстоятельствах нужно оставаться самим собой. Сохранить свои твердые убеждения. Если человек начнет раздваиваться, менять расцветку, как хамелеон — он никогда не приживется в коллективе.
А, вообще, очень мне тут надоело и хочется домой! Хочется жить активной, полной приключений жизнью. Не нам с тобой лежать на диване и мечтать о хороших поступках и подвигах. Наш жизненный принцип — действие! И мы с тобой обязательно себя испытаем и проявим с самой лучшей стороны. У нас будет интересная и насыщенная событиями жизнь. Уже через несколько лет мы со своими семьями будем сидеть в лесу у костра, вокруг будут бегать наши ребятишки, а мы будем играть на гитаре и петь Розенбаума. Рано или поздно это будет. Я в этом не сомневаюсь!
У Юрки будет девочка — веселая и послушная. У тебя, Вадик, будет мальчик. Такой спортивный и благородный. Ведь ты же сам займешься его воспитанием. Помнишь, мы когда-то с тобой мечтали, как будем воспитывать своих детей? И это очень хорошо, что мы уже с этого возраста начинали думать о наших будущих семьях.
Да, прекрасные тогда мы проводили вечера. Помнишь, как за столом во дворе с девчонками лопали арбуз и пили шампанское? Как дурачились! Как мечтали о чем-то возвышенном и чистом! А поездки на мотоцикле! А какие мы сценки ставили на дискотеке! А когда мы ночевали у тебя на кухне и, мечтая о будущих заботливых женах, перебивались чаем и хлебом с колбасой! Вот было здорово!
Ничего, время пролетит быстро. Мы вернемся из армии и снова будем вместе. Самое главное, чтобы у тебя все было хорошо! Береги свое здоровье и помни всегда: твоя радость — это моя радость, твоя печаль — это и моя печаль!
А сейчас мне пора прощаться. Уже полвторого ночи. Очень жду от тебя письма! До свидания, дорогой мой друг! Крепко тебя обнимаю и жму твою мужественную руку. Твой самый любимый друг Серега.
Аня не могла поверить, что эти строки принадлежали Сахно. Письмо писал возвышенный юноша, жаждущий духовной чистоты и стремящийся к совершенству, чувствующий еще неосознанно границу между правильным и неправильным. Какая катастрофическая перемена произошла за эти годы с Сергеем? Какая мистическая метаморфоза уничтожила в человеке все хорошее начало и выплеснула наружу безграничный цинизм? Требования к личности, возносимые им в девятнадцать лет, и презираемые черты характера и поведения в самом нем поменялись местами. Интрига заключалась в том, что если бы Сахно пришлось сейчас ответить на вопросы той самой анкеты, то наверняка эти ответы, если и не полностью совпали, то были бы аналогичны тем — пятнадцатилетней давности. Но что же в таком случае произошло с человеком, если, отвечая одинаково на одни и те же вопросы, он совершенно иначе поступает в собственной жизни. Вадим перечитывал еще и еще забытые строки старого письма, и по каждому абзацу сопоставлял Сергея того с приехавшим сегодня чужим, незнакомым человеком, лживым и беспринципным, но продолжающим считать себя правым и праведным.
Он вспоминал приезд Сергея из армии. Три года тот без отпуска отслужил во флоте и, возвращаясь домой, нашел в себе силы не выйти из автобуса, проезжая через родной город, а приехать в областной центр к Вадиму, потому что в письмах пообещал, что, придя из армии, прежде всего, навестит своего лучшего друга. Как обижались тогда его родители, но для Сахно чистая и преданная дружба в то время была превыше всего.
Весь долгий вечер Вадим с Анной просидели на кухне за бутылкой водки и разговорами. Он вспоминал истории недалекого прошлого — того периода, когда у него еще был такой надежный и верный друг. Он перечитывал его армейские письма, а перед глазами вставали бланки договоров с фальсифицированной подписью. Он смотрел старые слайды около палатки в лесу, а в ушах звенел крик: «Мне друзья не нужны! У меня есть Бог!». И тут же вспоминались ему слова Иисуса: «Не всякий говорящий Мне: «Господи! Господи!» войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного». Вадим вспомнил, что где-то в письменном столе лежит тетрадь, которую он завел незадолго до знакомства с Анной и куда записывал свои размышления, когда в очередной раз остался один на один с собой.
«Никак мама не выходит у меня из головы. Все время в памяти всплывает ее образ — то в болезни, то в здравии и веселье. Из любой фразы, услышанной извне или брошенной самим, из каждого слова, лишь косвенно относящегося к ней, мозг выстраивает сложную цепочку, тянущуюся к ее образу. Вчера по радио в передаче поздравлений резануло слух слово «бабуля». Мне тридцать три, но до сих пор нет своих детей. Не умею я семью ни создавать, ни сохранять. Живу какими-то другими ценностями, иллюзией абсолютной любви. Но если когда-нибудь у меня все же родится сын или дочь, они никогда не смогут произнести этого ласкового слова «бабуля» по отношению к моей маме. Сердце сдавило такой глупой безвозвратностью. Полетели мысли и обрывки воспоминаний о своей бабушке, о маме, о смысле жизни. Любое слово в любой момент может выбить меня из колеи и погрузить в глубокую печаль. То ли восемь месяцев — не срок, то ли моя нервная система настолько оголена из-за всех моих неудач в личной жизни, в которых, впрочем, не виню никого, кроме себя. Слишком требователен и слишком избирателен! Всегда ценил то, что имею наперечет мало друзей, мол — зато они такие проверенные и верные. А ведь и это оказалось ошибочным. Двоих уже потерял по глупости. Все из-за завышенной требовательности к близким людям. Чем роднее и ближе человек — тем выше планка. Родному тяжелее простить, у родного сложнее попросить прощения. Легко откровенничать с чужим — тебе все равно, будет ли он назавтра помнить твои откровения. Но близкий, услышав их, должен страдать вместе с тобой и ничуть не меньше тебя самого, иначе ты поставишь под сомнение его любовь и доброе к тебе расположение. А дальше — стоит только зацепиться, как нахлынут волны прежних обид, о которых до сих пор не было случая поговорить, всколыхнутся в душе старые осадки.
У меня сейчас много новых друзей, к которым я не предъявляю никаких требований. Друзья? Нет, скорее — приятели. Но так легко от этих упрощенных отношений. Не принесут они сегодня мне в больницу ужин — да ради Бога! Но не сделала бы этого Татьяна — моя бывшая жена, в те — лучшие времена, сколько обид залегло бы в душе, сколько возникло претензий. Так где же истина! Там, где любишь в близких себя самого, или там, где воспринимаешь их такими как есть?
Я уже писал, что лежу в больнице. Наверное, иногда нужно получать по голове, чтобы остановить безумную скачку в никуда и оглянуться на себя и свои поступки. Три месяца я в этом городе, но ни один день, прожитый здесь, не сделал меня умнее или добрее. Работа, пьянки, ночные кружения, и вот появилась та старая злость, с которой я старался справиться прошлым летом. Как же все повторяется. Круговорот женщин, разбрасывание денег, пение на караоке, теперь вот еще и драка. Хорошо, что неудачная, иначе быть мне сейчас в тюрьме, а не в больнице. Второй день в травматологии. Отекшая как у хомячка щека, кроваво-красный глаз и, скорее всего, сломанная скула. Завтра будет результат рентгена, поэтому и спешу написать до предполагаемой операции то, что накопилось.
Драку описывать не буду. Да ее и не было. Был один подлый удар, которого я не ждал, поэтому и не увидел. Страха не было ни тогда, ни сейчас. После маминой смерти мне стало все равно, что со мной будет, потому что нет уже того человека, которого мои несчастья волновали больше, чем меня самого. А для себя я никогда не умел, да и не хотел жить.
Странно, мне так легко познакомиться и сблизиться с девушкой любого уровня интеллекта, возраста и положения, но среди всего этого разнообразия лиц я никак не могу встретить ту, которая действительно мне нужна. Год назад я настойчиво искал ее. Теперь уже нет. Просто качусь по инерции. Год назад мне нужно было бы представить ее маме — теперь некому. Год назад мне могло быть стыдно — теперь не перед кем. Ведь одиннадцатого декабря я не только похоронил маму, но пережил равнодушие своего отца, бабушкино склеротическое непонимание случившегося, алкогольную атрофированность дяди, подлость и бездушие родной сестры. Это не то, что многие — это почти все, кто был мне близок, почти все мои родные. Осталось всего три друга — Саша, Андрей и Сахно. Как раз он должен сейчас приехать. Есть ли у меня, что ему сказать? Да многое, в основном о том, как он изменился за последние годы. Вплоть до походки. Она стала нервная, чуть ли не истеричная. За ним почти невозможно угнаться. Это говорит о переменах в его внутреннем мире. Услышит ли он меня? Вряд ли! Скажу ли? Наверное — да! Вдруг больше не представится возможности, а я так не люблю недосказанности.
А сказал ли я своей Тане то, что она должна была от меня услышать? Пытался, но утонул в океане слов, обид и упреков. Слишком много мы говорили с ней о наших отношениях. Так много, что потерялась острота восприятия. А суть нашего последнего разговора — это мое нежелание оказаться жертвой собаки на сене. Мне неудобно оставаться с ней и без нее. Какое надменное слово — неудобно! Наши еженедельно-постельные отношения стали буднично пресными. Угасло трепетное духовное влечение. И я решил прервать наше примитивное общение, потому что продолжал чувствовать перед ней ответственность, словно наша семья до сих пор существует. Но ведь это — ложь! Ее давно уже нет и снова быть никогда не может. Разорвана нить взаимоуважения и взаимной потребности, как в источнике сопереживания и сомыслия.