Аномия в России: причины и проявления
Шрифт:
Экспертные данные на тот же момент были более тревожными: «В России, по расчетам специалистов, количество наркоманов превышает 10 млн человек. Среди общего числа наркоманов 82% составляют молодые люди в возрасте до 24 лет, а преобладающий возраст приобщения к наркотикам в последние годы снизился с 17-18 до 12-13 лет» [158].
Заключение
Глубокий и небывало затяжной кризис постсоветской России требует еще больших усилий для постановки достаточно полного диагноза. Описаний симптомов собрано уже много, но их надо еще систематизировать. Если бы было время взять весь массив такого журнала, как «Социологические исследования», за 1989-2011 годы, и прочитать его весь, номер за номером, читателю открылась
Но прочитать две-три тысячи статей «СОЦИСа» сразу, чтобы сложилась эта панорама, да еще в движении, мало кто может: у одних нет времени, у других — интереса, да и привычки вникать в частности. Ведь каждая статья — это маленький осколок стекла, который еще нескоро найдет себе соседа в мозаике. Все ждут Откровения, краткого катехизиса. Но уповать на него бесполезно. Тотализирующего учения типа марксизма, которое бы нам все объяснило, сейчас нет и в обозримом будущем быть не может: все и всюду находятся в поиске и сомневаются почти во всем. Человечество переживает общий кризис картины мира и мировоззренческой основы. У нас в XX веке изменения были очень быстрыми, сомнения мучительными и мы оказались более «открыты» этому кризису. Он нам дорого обходится, но, может быть, это как-то вознаградится. Любой фундаментализм в такой буре лишь щель, где можно пересидеть грозу, но двигаться по его компасу нельзя. Значит, надо собирать мозаики знания и намечать путь коллективно, в том числе в диалоге с противниками — и справа, и слева, и сзади.
Правда, процесс дезинтеграции общества очень затрудняет различение «своих» и «противников» — и те и другие предстают в сознании как идеальные типы, а в реальности почти в каждом есть что-то от «своего» и что-то от «противника». Это один из симптомов болезни нашего общества.
Есть также много сложных болезненных явлений, которые метафорически можно назвать синдромами общей болезни, например: коррупция чиновников, всплеск преступности разного типа, мошенничество бизнеса и пр. Но для диагноза главного заболевания желательно найти элементарные причины, которые являются общими для многих разных синдромов и симптомов, хотя и проявляются по-разному в различных условиях и в разных «органах и тканях». Если следовать этой грубой аналогии, то корпус российской социологической литературы указывает, на мой взгляд, на такой элементарный и общий болезнетворный фактор, как аномия.
Общество (как и народ) соединено ответственностью каждого перед каждым — в кругу семьи, ближних, знакомых и друзей, предков и потомков, односельчан и соотечественников, перед государством и перед своей совестью. Ответственность — это неявно данная еще где-то в отрочестве присяга, взятая на себя обязанность следовать нравственным и правовым нормам, принятым в данном обществе и государстве в данный исторический период. Эти нормы и предписывают обязательные действия (заботиться о семье, идти в армию и пр.), и запрещают действия, наносящие вред обществу, государству и даже самому себе (ты тоже достояние страны). Ясно, что массовое невыполнение норм — аномия — сразу разрывает множество связей между людьми и делает страну беззащитной — и перед кризисами, и перед внешними угрозами, и перед своими же бандами воров и мародеров. В России тяжелое поражение начала 1990-х годов на наших глазах привело к аномии не только массовой, но и в очень широком диапазоне норм.
Аномия связана с дезинтеграцией общества диалектическими отношениями — причина и следствие при анализе этих явлений непрерывно меняются местами. Был ли приступ массовой аномии вызван демонтажем советского общества в ходе перестройки — или успешный демонтаж несущих конструкций советского общества удался благодаря нарастающей с 1970-х годов аномии?
Вряд ли мы найдем ответ на этот вопрос, потому что налицо автокатализ, кооперативное взаимодействие обоих процессов, так что новая порция аномии ускоряет дезинтеграцию, а разрыв нового пучка связей человека с обществом углубляет его аномию. В 1990-е годы мы наблюдали уже лавинообразный процесс. Он всех потряс своей мощью и неумолимостью, но и то, что происходило почти незаметно в инкубационный период, важно для диагноза. Здесь — большое поле для исследований.
В книге даны описания проявлений аномии и вызванных ею или находящихся с ней в обратной связи процессов. Это, конечно, только «история болезни», причем уже в открытой форме. Возбудителя болезни мы не знаем. Но и это первое приближение позволяет сформулировать ряд предположений и поставить вопросы. Скоро ли наше обществоведение поставит надежный диагноз и предложит средства лечения, сказать трудно. Значит, в ожидании хорошей теории придется действовать методом проб и ошибок. Чем более внимательно и хладнокровно мы обдумаем то эмпирическое знание, которое уже накоплено, тем меньше травм нанесет лечение обществу.
В этом заключении главное предположение состоит в том, что нынешние выборы (2011-2012 гг.) пришлись на момент, в который совместилось несколько важных процессов, вместе изменивших «политический ландшафт» страны. Возникла новая и неустойчивая система, которую можно сравнительно небольшими усилиями толкнуть в коридор, ведущий к существенному оздоровлению общества. А значит, на выходе из этого коридора на следующий перекресток уже можно будет собрать социокультурную общность, способную стать культурно-историческим типом и изменить вектор хода событий в России.
Выборы совпали с точкой перегиба в новейшей истории — завершился первый период «проекта Путина». Колебания и неопределенности в действиях «тандема» не меняют этого вывода. Суть этого периода с точки зрения состояния общества и государства выглядит так: надо было провести мягкий выход из «ельцинизма», повысить управляемость и связность страны, смягчить последствия культурной травмы 1990-х годов и увеличить поток ресурсов для жизнеобеспечения. После 2000 года новая власть попыталась «приподнять» страну в рамках коридора, заданного реформой, не входя в конфликт ни со слоем новых собственников, ни с Западом.
Без конфликта все же не обошлось, но был увеличен поток ресурсов в экономику России и на потребление граждан (хотя и не всех — сохранилось огромное по масштабам «социальное дно», выпавшее из программы). Это успокоило людей, оставшихся на плаву, пробудило оптимизм, но улучшения во многом были достигнуты «проеданием базы» — проблемы перекладывались на плечи следующего поколения. От ельцинизма в наследство были получены главные системы страны в изношенном и даже полуразрушенном состоянии. Ресурс этого компромиссного проекта был исчерпан уже к 2005-2006 годам, возникло ощущение застоя, стало расти недовольство — еще смутное, но массовое. Темпы деградации ускорились, и процесс приобрел массивный, неумолимый характер.
Переломить ход событий и преодолеть кризис легитимности не удалось. Задержка с программой восстановления размыла созданный за первый срок Путина «сгусток» легитимности. Положение осложнил кризис 2008 года. И когда обществу стали представлять «стратегические программы» развития, написанные то ИНСОРом, то ГУ ВШЭ с их антисоциальными установками, легитимность власти быстро пошла вниз.
В результате общий фон выборов был таков. Россия уже двадцать лет живет в состоянии нестабильного равновесия, которое испытывает давление извне при наличии внутри страны влиятельных сил, также заинтересованных в дестабилизации. Идут взаимосвязанные «дремлющие» кризисы социальных и национальных отношений, деградация систем жизнеобеспечения, безопасности и культуры, быстрые изменения в массовом сознании и смена поколений в условиях культурного и социального кризисов. Созревание всех частных кризисов и их соединение в систему — результат стратегического выбора, сделанного в конце 1980-х годов с целью разрушения советской системы. Этот выбор не был принципиально пересмотрен.