Антаподосис. Книга об Оттоне. Отчет о посольстве в Константинополь

Луетпранд Кремонский

XXXIX. Но прошу, обратите внимание, почему он теперь повел войско против ассирийцев. У греков и сарацин есть книги, которые они называют или видениями Даниила, я же зову «[книгами] Сивиллы»¹⁰⁶, и в которых записано, сколько лет будет жить тот или иной император, какие события, мир или война случатся в его правление, сарацинам ли будет сопутствовать удача, или наоборот. Так, там записано, что во времена этого Никифора ассирийцы не смогут противостоять грекам и что он, Никифор, проживет всего 7 лет¹⁰⁷; что после его смерти придет еще худший император, - но боюсь, что хуже не найти, - и менее воинственный, во время которого ассирийцы настолько усилятся, что подчинят своей власти все земли вплоть до Халкедона, который недалеко отстоит от Константинополя. Каждый народ соблюдает свое время; поэтому воодушевленные греки наступают, а сарацины, отчаявшись, не сопротивляются, ожидая времени, когда сами будут напирать, а греки, в свою очередь, не смогут сопротивляться.

XL. Но Ипполит¹⁰⁸, некий

сицилийский епископ, написал нечто подобное о вашей империи и о нашем народе, - «нашими» я называю все народы, находящиеся под вашей властью; - о если бы было правдой то, что он написал о нынешних временах! Многое из того, что он писал, уже исполнилось, как я слышал от тех, кто знает его книги. Но из многих его пророчеств упомянем одно. Ибо он говорит, что настало время исполниться пророчеству, которое гласит: . Это по-гречески. По-латински же так: «Лев и его львенок вместе изгонят дикого осла». Греческое истолкование этого таково: Лев, то есть римский или греческий император, и его львенок, а именно, франкский король, в нынешние времена вместе изгонят дикого осла, то есть африканского короля сарацин. Это истолкование не кажется мне истинным, ибо лев и львенок - звери хоть и разной величины, но одной природы и вида или породы; и, как подсказывают мне мои знания, если бы лев был греческим императором, то не годится, чтобы львенком был король франков. Ибо, хоть оба они люди, как лев и львенок оба - животные, они тем не менее настолько отличаются друг от друга нравами, насколько отличается, - не скажу, вид от вида, - но разумное существо от неразумного. Львенок ничем не отличается от льва, кроме возраста; форма та же самая, свирепость одинакова, рев один и тот же. Греческий царь носит длинные волосы, тунику, длинные рукава и теристру; он лжив, коварен, безжалостен, хитер, как лис, высокомерен, притворно скромен, скуп и алчен; живет на чесноке, луке и порее, а пьет «банную воду»¹⁰⁹. Король франков, напротив, красиво подстрижен; носит отнюдь не женское платье и шапку; он правдив, не ведает коварства, милостив, когда это возможно, суров там, где следует, всегда истинно скромен, никогда не скупится; не живет на чесноке, луке и порее; когда может, щадит зверей, не съедая их, но продавая и собирая деньги. Вы слышали разницу; не пожелайте принять их толкование; ибо оно или относится к будущему, или недостоверно. Ибо невозможно, чтобы Никифор, как они лгут, был львом, а Оттон - львенком, которые совместно кого-то изгонят. Ибо «раньше, в скитаньях пройдя родные пределы, изгнанник парф к Арару испить подойдет, а к Тигру германец»¹¹⁰, чем Никифор и Оттон станут друзьями и заключат друг с другом союз.

XLI. Выслушав толкование греков, услышьте теперь толкование Лиутпранда, епископа Кремоны! Я говорю и не просто говорю, но утверждаю, что написанное должно исполниться в нынешние времена, а именно: лев и львенок, то есть отец и сын, Оттон и Оттон, во всем схожие и лишь возрастом отличающиеся друг от друга, совместно, в настоящее время изгонят дикого осла Никифора, который вполне уместно сравним с диким ослом за свое пустое и никчемное тщеславие и за кровосмесительный брак со своей госпожой и матерью своих крестников¹¹¹. Если этот дикий осел не будет ныне изгнан нашим львом и его львенком, Оттоном и Оттоном, то есть отцом и сыном, августейшими римскими императорами, тогда то, что написал Ипполит, окажется неправдой. Ибо прежнее толкование греков уже отброшено. Но, о милосердный Иисус, Вечный Боже, Слово Отца, кто говорит с нами, недостойными, не голосом, но духом, не допусти иного толкования этой фразы, кроме моего! Вели, чтобы этот лев и львенок изгнали этого дикого осла и смирили телесно, дабы пришел он в себя и подчинился своим государям, императорам Василию и Константину, и чтобы дух его был спасен в День Господень!¹¹²

XLII. Но и астрономы предсказывают нечто подобное относительно вас и Никифора. Удивительное дело, говорю я. Когда я беседовал с одним астрономом, то он точно описал ваши, моего августейшего государя, и вашего августейшего тезки облик и характер, а также рассказал все мое прошлое, словно сам при этом присутствовал. Он не пропустил ни одного имени тех моих друзей и врагов, о которых я хотел его спросить, й не было таких, о чьем звании, облике и нравах он не сказал бы мне. Он предсказал мне все будущие беды, которые случились со мной в этом путешествии. Но да будет ложью все, что он мне сказал! Об одном лишь прошу я, чтобы оно было правдой, а именно: то, что он предсказал о том, что вы сделаете с Никифором. О да свершится это! О да свершится это! И тогда я сочту ничтожным все то зло, что я претерпел.

XLIII. Названный Ипполит пишет также, что не греки, но франки сокрушат сарацин. Сарацины, воодушевленные этим пророчеством, вступили 3 года назад близ Сциллы и Харибды в Сицилийском море в битву с патрикием Мануилом, племянником Никифора¹¹³; разбив огромные его силы, они схватили его самого и, отрубив голову, повесили; когда же они взяли в плен его друга и соратника, существо среднего рода¹¹⁴, они сочли для себя недостойным его убивать, но продали его, связанного и изнуренного длительным заключением, за столь высокую цену, за какую никого из людей такого рода никогда не покупал ни один здравомыслящий. И с не меньшим духом, вдохновленные тем же пророчеством, они, спустя малое время, выступили против магистра Эксакионита¹¹⁵; обратив его в бегство, они полностью разгромили его силы.

XLIV. Была также и другая причина, заставившая Никифора вести войско против ассирийцев. Ибо всю землю аргосцев в это время по воле Божьей поразил столь сильный голод¹¹⁶, что 2

павийских секстария¹¹⁷ пшеницы нельзя было купить за 1 золотой, и это там, где будто бы царит изобилие. Это несчастье, усугубленное грызунами, он усилил еще тем, что во время урожая скупил все зерно тамошних земель, давая несчастным землевладельцам самую низкую цену. И когда он то же самое проделал в Месопотамии, где урожай был гораздо больше из-за отсутствия грызунов, количество собранного им зерна равнялось количеству песка в море. Итак, когда из-за этих постыдных проделок всюду свирепствовал голод, он под предлогом ополчения собрал 80 тысяч человек и в продолжении месяца продавал им хлеб по два золотых там, где купил за один¹¹⁸. Таковы, мой государь, основания¹¹⁹, побудившие Никифора двинуть нынче войска на ассирийцев. Но какие там войска? Воистину, говорю я, это не люди, но лишь подобия людей, которые храбры лишь на язык и чья рука холодна в брани¹²⁰. Никифор смотрит в них не на качество, но лишь на количество. Это крайне рискованно и он слишком поздно раскается, когда толпа негодных воинов, воодушевленных лишь своей численностью, будет сокрушена горсткой наших, которые знают военное дело, более того, жаждут битвы.

XLV. Когда вы осаждали Бари, всего лишь 300 венгров захватили у Фессалоники 500 греков и увели их в Венгрию. Это обстоятельство, ввиду успешного завершения, побудило 200 венгров неподалеку от Константинополя, в Македонии, сделать то же самое; правда, 40 из них, неосторожно возвращаясь домой через узкое ущелье, были взяты в плен. Никифор освободил их из заключения и, украсив самыми дорогими одеждами, сделал своими телохранителями и защитниками, а затем взял с собою против ассирийцев. Однако, что у него за войско, вы можете догадаться по тому, что во главе прочих [у него] стоят венецианцы и амальфитане!

XLVI. А теперь, оставив все это, послушайте, что случилось со мной. 27 июля в Умбрии, за пределами Константинополя, я получил у Никифора разрешение вернуться к вам. Но когда я прибыл в Константинополь, патрикий Христофор, евнух, правивший там вместо Никифора, передал мне, что я не смогу сейчас уехать, ибо сарацины завладели морем, а венгры сушей; что мне надлежит ждать, пока они не уйдут¹²¹. Однако и то, и другое - увы!
– было ложью. Тогда же были приставлены стражи, которые не позволяли мне и моим людям выходить из моего же дома. Латиноязычных бедняков, которые пришли ко мне ради милостыни, они схватили и либо убили, либо бросили в тюрьму. Моему греколону, то есть знавшему греческий язык, они не разрешали выходить даже за продуктами; это разрешалось только моему повару, не знавшему греческого языка, который, общаясь с продавцами, объяснялся лишь знаками, на пальцах и кивками головы, и на 4 монеты покупал столько же, сколько греколон на одну. И когда бы кто-либо из моих друзей ни послал мне немного пряностей, хлеба, вина, плодов, они все это выбрасывали на землю и отсылали посланника назад, изрядно наградив его тумаками. И если бы Божья милость не приготовила предо мною трапезы в виду врагов моих¹²², то мне оставалось бы только принять смерть. Но тот, кто допустил искушение, милостиво даровал мне терпение¹²³. Такого рода бедствия томили меня в Константинополе с 4 июня до 2 октября, то есть в течение 120 дней.

XLVII. Но, чтобы еще увеличить мои страдания, в день вознесения св. матери Божьей, девы Марии¹²⁴, в недобрый для меня час, пришли послы господина апос-толика, вселенского папы Иоанна¹²⁵, с письмами, в которых он просил Никифора, греческого императора, установить с его возлюбленным духовным сыном Оттоном, августейшим римским императором, надежную и крепкую дружбу. Если спросят, почему подавшего это письмо, греховное и дерзкое с точки зрения греков, не убили тут же или не уничтожили до того, как он его прочитал, я, который в иных делах часто казался себя неплохим и довольно речистым проповедником, в этом деле оказался нем, как рыба! Греки поносили море, проклинали волны, весьма удивляясь, как смог он¹²⁶ принести подобную гнусность, и почему зияющая бездна не поглотила корабль. «Как можно было, - говорили они, - назвать вселенского римского императора, августа, великого, единственного, Никифора, греческим [императором], а варварского, нищего человека - римским?¹²⁷ О небо! О земля! О море!¹²⁸ Но что, - говорили они, - нам делать с этими преступными и нечестивыми людьми? Они нищие, и если мы их убьем, то оскверним свои руки их ничтожной кровью; они ходят в лохмотьях, они рабы и мужичье; и если мы побьем их, то обесчестим не их, но самих себя; ибо недостойны они ни позолоченных римских плетей¹²⁹, ни иного подобного наказания. О, если бы один из них был епископом, а другой маркграфом! Ибо тогда, зашитые в мешки после жалящих ударов кнутом, после выдергивания их бород или волос они были бы утоплены в море. Но эти, -говорили они, - уцелеют и будут мучиться в суровом заточении, пока святейший римский император Никифор не узнает об этом преступлении».

XLVIII. Когда я узнал об этом, то счел их счастливыми, ибо они были бедны, а себя - несчастным, ибо был богат. Когда я был дома, моим желанием было оправдать свою бедность; находясь же в Константинополе, сам страх научил меня бояться богатств Креза. Бедность всегда казалась мне тяжкой, а теперь - легкой, и даже приятной и желанной; да, желанной, ибо она не терпит, чтобы губили ее поборников, бичевали ее последователей. И поскольку в Константинополе лишь одна бедность защищает так своих поборников, то да будет единственно она достойна уважения!