Античность сквозь призму иронии (сборник)

Ернев Олег

Диоген и Македонский

Жил в бочке Диоген, купался в море,Горячим тело подставлял лучам,Беседовал с друзьями по ночам,Не зная бед, не зная горя,Питаясь, как нам пишут, только знаньем,И наслаждался мира созерцаньем.И вдруг в один прекрасный деньЕго накрыла чья-то тень.– Ты кто? – спросил пришельца Диоген.– Я – Македонский Александр, дружище.Я слышал: знание – единственная пищаТвоя. А вместо крепких стенВот эта бочка. Значит, ты – отшельник.– Отшельник? Что ж, пусть будет так.Хотя какой-нибудь дурак(А их немало) мнит, что я – бездельник.Что Александру нужно от меня?– Полцарства хочешь?– Мне и полконяНе нужно твоего, ни в доме полоконца.Уйди, не загораживай мне солнца.– А хочешь, я возьму тебя в поход?– Зачем?– Ты повоюешь год,Почувствуешь вкус битвы, звон металлаУслышишь.– Для чего?– Чтоб обострённей сталоЧутьё для жизни восприятья.И мышцы вздулись бы. В железные объятьяТы б принял мир.– Я принял. Что потом?– Потом… потом вернёшься в домИль в эту бочку. И, подобно Богу,Лежи и наслаждайся понемногуЧем хочешь.– Ну, а я что делаю, глупец?Уйди

и дай мне солнце, наконец.

Диоген и Платон

Платон любил ковры. Орнамент ихБыл для Платона, как Гомеров стих,Красив, изыскан, символичен,Богат, почти метафоричен,Метафизичен и, признаться надо:Ковры – всех небожителей услада.Ну, а Платон среди философов был Бог,И по коврам своим ходить часами могБосой, в раздумьях, и едва лиКовры ему не помогалиПлести орнамент мыслей, слов и фраз.Но киник-Диоген пришёл к нему как раз,Когда он о Душе обдумывал трактат.– А, Диоген? Входи. Я очень рад.И киник, осмотрев философа жилище,Сказал сердито.– Я-то думал, пищаТвоя – духовная, и пищи нет иной.А ты… ты тут передо мной,Гордясь собой, предметы выставляешьРоскошные, ты по коврам ступаешь,Как царь персидский; из сосудов пьёшьСеребряных, златых… Богатенько живёшь!И впариваешь грекам неразумным,Как хорошо духовным быть и умным,И что богатство – тлен, и попадать не стоитБогатству в плен, что лучше быть, как стоик,Который на материю плюёт.Да ты, Платон, плутишка ещё тот!Твоим идеям веры нет отныне.Твои ковры, шпалеры – знак гордыни.– Ты б ноги вытер, Диоген.– Нет, не хочу!Твою гордыню я, Платон, топчу.(От ярости он стал багрово-синий).Топчу!– Да, топчешь, но… своей гордыней.

Диоген и старуха

Одна старуха – было ей под сто —Пред зеркалом себя приукрашала.Как живописец, в баночках мешалаНе то густые снадобья, не тоБелила и румяна или краски,Потом туда же вылила яйцо,И мёд, и молоко. И без опаскиВсё это налепила на лицо.Взяв кисточку, глаза нарисовала,Но этого ей было мало:Она ещё нарисовала губы,Придав им розы алой цвет,Как черепаха втиснула в корсетСебя, потом натёрла мелом зубы,Держа их, разумеется, в руках.Их, вставив в рот, вскричала: «Ах!».А после «ах!» раздался крик:Как видно, прищемила здорово язык.Всё это Диоген увидел, проходя.Остановившись, он воскликнул: «О, дитяИ пошлости, и глупости, куда тыСпешишь, и где тебе, старуха, будут рады?Коль для живых стараешься – напрасно:Нет красоты в тебе ни тела, ни души.А коль для мёртвых, то всё ясно:Минуты дороги. Спеши. Спеши».

Диоген и ученик

Однажды ученик спросил у Диогена:«Мы оба киники. Скажи мне откровенно,За что нас люди бьют, когда в ответМы вместо «да» им отвечаем «нет»?Или такой поступок совершаем,Который, в принципе, неожидаем?Вот, например, вчера, валяясь на траве,Я палкой получил по головеОт юноши. С красоткою под ручкуОн шёл, рукой показывал на тучку.Красотка хохотала. Тут вдруг я…Она вскричала, будто бы змеяЕй под ноги… Но надобно признаться:Я в натуральном виде был, люблю валятьсяНа солнышке. И я перед девицейРаскланялся, стараясь не смутиться,Как ты учил, улыбчивый, нагой.И тут – удар воинственной ногой.Я произнёс лишь фразу или две.И вновь удар – уже по голове.Удары сыпались, как град. От шалопаяДрачливого сбежать сумел едва я.Бежал, скуля собакой жалкой.Ужасно, коль по голове тебя бьют палкой…Что делать? Как нам голову спасать?»– Что делать? Шлем покрепче надевать.

Диоген

– Собака-Диоген, ты просишь подаяньяУ статуй каменных. В своём ли ты уме?Быть может, твоё долгое скитаньеТебя лишило разума? В сумеТвоей нет ни обола. Неужели,Ты думаешь, что камни в самом делеРасщедрятся, из бронзы потечётВ твою суму ручей щедрот?– Нет, не надеюсь, я же не дурак.Я просто приучаю себя такВладеть собой, не злиться и не дуться,Когда придётся натолкнутьсяНа те сердца, что холоднее, чем у статуй.Моё терпенье будет мне наградой.

Дионисий

Дионисий и Асклепий

Асклепий, врачеванья Бог,В почёте был. Молилась вся столицаУ ног его, чтоб он помогЗдоровым быть. Сынишкою гордитьсяМог величавый Аполлон.Что, впрочем, ежедневно делал он:Их статуи стояли рядом,Обласканные восхищённым взглядомЛюбого, кто кидал тот взглядНа статуи. Кидавший час подряд,От изваяний глаз не отрывая,То восклицал, то плакал, то, рыдаяОт чувств, под ними землю целовал.Но как-то Дионисий старшийУ статуй постояв, печальный и уставший,Такой приказ издал:«Асклепий золотую бороду имеет.От блеска бороды язык немеет,Не в силах красоты той описать.Но бороду немедля оторвать!»– Как?! Почему?! Зачем?! – вскричал народ. —Что сделала она тебе?– А вотЗачем, о эллины, взглянитеНа подбородки сына и отца:У папы гладок он, как стих льстеца,А сын, в каком, простите, виде?По пояс золотая бородища.Для злых сатириков обильнейшая пища.Они набросятся на тему, как один:Безусый папа – бородатый сын.Писакам лишь бы что-то осмеять.Жаль бороды. Немедля оторвать!

Дионисий и Филоксен

Поэзия – что в ней такого?Понятно, что основа её – слово,И рифма, и метафора, и мыслиЖелательно, капустой чтоб не кисли.Эпитеты, сравнения и проч.Но почему любой не прочьВместить своё либидо в рифмыИ не боится, как корабль о рифыРазбиться в бурном море том,Что мы поэзией зовём?Ни умный критик, ни знаток, ни генийЕго не остановят: нет сомнений,Что к гениям себя причислит он.О, бездари, вам имя – легион!Тот – лекарь, тот – портной, а тот – электрик,Тот – фармацевт, а тот – сантехник,Тот – грузчик, этот – железнодорожник,Тот – диспансера венерического кожник.К профессиям своим, зачем-то вдруг,Все

стали добавлять «поэт» иль «драматург».Но более всего любой старательСебе приписывает: «Я – писатель».И как-то стало всё наоборот:Забыв, что женщина имеет женский род,Во имя, вероятно, политесаУ нас любая поэтессаОфициально заявляет: «Я – поэт».И от таких поэтов белый светТак посерел, так поскучнел, стал тусклым.В поэзию был вход всегда столь узким,Что – парадокс – но лишь большим талантамТуда был вход: писателям – Атлантам.И всё же, почему толпойТуда стремятся все? Да вот и мы с тобой,Читатель, мы с тобой туда же…Уверен я, тебя не зная даже,Что руки твои тянутся к перу,И ты на поэтическом пируВыискиваешь для себя местечко,И трепыхается твоё сердечко…Но я отвлёкся. Дионисий-старшийБыл властью наделён монаршей.Владея всем, одним лишь не владел —Талантом поэтическим. Но делРифмаческих бросать был не намерен.Как все бездарности, он был уверен,Что жаждет мир его стихов.(Я знаю, Коновалов, ты – таков.И ты – Метёлкин, да и ты – Зайчук.Жуются, словно каучук,Все ваши опусы. Полезных много дел,Но вы печальный выбрали уделБыть бездарем и отправлять в печатьТо глупое, что должно бы молчать.Но не о вас я). Дионисий-старший,Две тысячи стихов создавший(верней, что под стихами понимал),Их Филоксену-критику читал.И Филоксен – а он талантлив был, и музамСлужил, взаимным дорожа союзом —Тирана выслушав стихи,Так отвечал: «Стихи твои плохи.Всё плохо в них: и рифма, и звучанье.Прости, но твой удел – молчанье.Брось, не пиши – за умного сойдёшь.Но если это ты другим прочтёшь…»И вот однажды – этот же вердиктНа новую поэму. Нервный тикМгновенно исказил лицо тирана.– В каменоломню!!! – он вскричал.– Как странно, —Пожал плечами правдолюб. —Зачем ты, Дионисий, зол и груб?Ты двадцать написал плохих тетрадок,А как судьбу мою решать – предельно краток.Такую краткость – да в твои б стихи.Но, повторяю, что стихи – плохи.На рабский труд отправлен Филоксен:В пещерах камни он выламывал из стен,Потом он камни те тесал.А Дионисий всё стихи писал.По критику соскучился. Уж больноЛюбил его за ум, хоть было больно,Что тот не льстил ему в теченье многих лет.Вдруг он одумался? И вот поэтИзмученный, больной, с иссохшими губамиСтоит перед тираном. Тот стихамиСвоими упиваясь, всё сильнейСвой голос возвышает. И синейЕго лицо от страсти и экстаза.Красны от напряженья оба глаза.Со лба обильный льётся пот.Он кончил и сказал: «Ну… вот…Тебе поэма… Что ты скажешь? Только помни…»– Да помню. Отправляй назад в каменоломни.

Исократ

Исократ и болтун

Один болтун(Он был, хотя и очень юн,Честолюбив, тщеславен) к ИсократуПришёл и так сказал: «Я платуТебе принёс, какую ты берёшь.В ученики меня возьмёшь?Ты должен будешь передать искусство,Чтоб на любое мог воздействовать я чувство,Чтоб кто слезами обливался, кто-то потомКогда б держал я речь перед народом,Чтоб был я весь в подарках и цветах,Чтобы меня носили на руках,Чтобы у воинов вздымались кверху пики,Чтоб раздавались радостные крики…»– А сколько ты принёс?– Вот, пять монет.Ведь ты берёшь обычно столько.– Да, за ученье пять, но только…С тебя пятнадцать. Или нет…Все двадцать пять.– Но почему так много?– А потому, – сказал оратор строго, —Что слишком трудно будет мне с тобою:Твои слова с такою частотою,С такою скоростью летят из этих уст,Лишь впору под щитом искать от них спасенья.Чтоб был эффект от моего ученья,Сосуд быть должен изначально пуст.Смогу тогда ученье я начать,Когда я научу тебя молчать.Ораторству учить – не знает кто же —Задача исключительно трудна.Но вот молчать заставить болтунаВ пять раз труднее и в пять раз дороже.

Оратор Исократ

Оратор ИсократОднажды гостем был на дружеской пирушке.Его друзья резвились. Их подружкиИм вторили. Оратор был не рад,Что он попал сюда: гетеры,Разнообразье блюд и вин,Крик, хохот, суета без меры.Средь шума Исократ сидел один,В молчаньи созерцая пирПод звуки арф и звучных лир.К нему одна красивее другойГетеры ластились, услуги предлагая.Танцовщица полунагая,Изображая, видимо, собойВенеру в покрывале, станцевала,Отбросила изящно покрывало.Венеры стан настолько был хорош,Что сила эротическая в дрожьМужей всех бросила, но… но не Исократа.Он был недостижим для взгляда,А также трепетного телаТанцовщицы, потрясшей зал.Всесильный Эрос – всех пирушек идеал —Над ним не властвовал. ПределаИного жаждала оратора душа.От возбужденья тяжело дыша,Гетера к нему села на колени.По стенам, потолку метались тени,И кое-где уж раздавались стоныЛюбовные, и мраморные столыТелами заняты ласкающихся пар.– Ты, кажется, утратил дар,Что вас, мужчин, от женщин отличает, —Гетера молвила. – А если нет его,То женщин большинствоБез дара этого, как правило, скучает.И, спрыгнув с исократовых колен,Гетера сразу же попала в пленк юнцу.– О, Исократ, – друзья сказали. —О, Исократ, ты – красноречья Бог.Никто б из нас, сидящих в этом залеТебя переиграть в ораторстве б не смог.Произнеси ж такую речь,Чтобы остра была, как мечПоходный наш афинский боевой,Чтоб красоты была такой,Что… ну, ты понимаешь сам,Чтобы взлетели души к небесам,И увядающие расцвели бы розы,И в чаши винные скупые наши слёзы…Ну, и так далее, не нам тебя учить.– Нет, не просите, я не буду говорить. —В ответ оратор. – Как я разумею:То – не ко времени, друзья, что я умею.А что ко времени, – вздохнул печально он, —В том, извините, не силён.

Менандр

Менандр и комедия

– Менандр, ты помнишь: праздник на носуВеликих Дионисий? Где же пьеса?Иль ты не проявляешь интереса?Вот я свою комедию несуНа конкурс. – Филемон сказал. – Так что жеС твоей комедией? Похоже,Ты исписался, и отсутствует желаньеВступить со мною в состязанье?– Нет, почему ж… Я зрителям дал слово.– Но чем поклонников ты будешь восхищать?Где пьеса? Пьесы нет!– Комедия готова.Осталось лишь стихи к ней написать.– И где ж они?– Вот в этой голове.– Но ведь осталось две недели.– Две?– Ты не успеешь.– В самом деле?В отличье от тебя, мне хватит и недели.