Античный город
Шрифт:
§ 2. Движущие силы агрессии
Война, которую ведёт античный город – это совсем не то кратковременное вооружённое противостояние на поле боя, которое знакомо любой другой цивилизации. Только демократически устроенному полису дано проникнуть в самую последнюю её тайну и более того – преобразовать всю её природу. Война должна быть вечной и тотальной, а это значит, что ей должно быть подчинено без исключения все, чем располагает государство. Иными словами, победа в ней обеспечивается не только оружием, скорее даже так – вовсе не оружием, ибо оно лишь расставляет нужные акценты. Война для античного города становится единственной темой огромного слаженного оркестра, ведущая партия в которой доверяется отнюдь не меди басов и литаврам, как у дилетантски организованных на началах автократии бездарных его соперников. Она ведётся без исключения всеми его институтами. В первую очередь – всей системой выдавливания максимальных объёмов живого труда из порабощённых им иноплеменников и максимально же полной конвертацией этих объёмов в средства нового витка подавления. Но, кроме того, – его правовой системой, дающей возможность отчуждать также и труд своих собственных союзников, и, разумеется,
В силу такой (можно было бы сказать профессиональной, если бы речь не шла о гораздо более фундаментальном начале – о каком-то врождённом инстинкте города) организации дела, в этой войне в той или иной мере оказываются заинтересованными все слои общества.
Выдвигающаяся на первый план каста гоплитов только в непрекращающейся войне всех против всех может сохранить свои первенствующие позиции в социальной иерархии полиса. Установление долгого и прочного мира возвращает героев к скучной рутине не очень-то благодарного земледельческого труда; они перестают быть главной опорой своего государства, единственным гарантом его свободы и независимости. В свою очередь, это обстоятельство делает ненужным их орден, а значит, и их самих как ведущей политической силы общества. Поэтому утверждение и сохранение своей собственной значимости совершенно немыслимо в условиях стабильного мира. К тому же и военные трофеи победоносного полиса занимают далеко не последнее место в единой системе ценностей этих привилегированных его граждан.
Но точно так же заинтересован в постоянных захватнических войнах и городской плебс. Ведь у городских низов только война может породить перспективы и на перемещение по социальной вертикали, и (что взаимосвязано) на увеличение своей собственной части во всё той же военной добыче. В свою очередь, долгий и прочный мир способен поставить крест на подобных надеждах.
Что же касается люмпенизированных слоёв, не имеющих доступа ни к земле, ни к оружию, ни к принятию властных политических решений, то, как мы уже видели, и они не остаются без своей доли в общих трофеях, поэтому и их интерес тяготеет именно к военной плоскости. Ничем не нарушаемый мир со своими соседями – это ведь неминуемое прекращение всех бесплатных раздач и возбуждающих зрелищ. Кроме того, не следует забывать и о маленьких человеческих слабостях, о желании чувствовать неуклонное возрастание и своей собственной значимости, своей нужности не знающему поражений городу. Меж тем удовлетворение этой столь свойственной любому человеку потребности оказывается возможным лишь с накоплением городом все больших и больших масс тех, кто наделён ещё меньшими свободами и правами. Только такое умножение бесправных заставляет государственную власть заискивать перед этими, лишь на первый взгляд паразитирующими слоями, но в реальной действительности, которую глубинным инстинктом чувствует город, – едва ли не ключевыми фигурами в обеспечении его внутренней безопасности.
Таким образом, движимый стихийным переплетением интересов всех слоёв своего населения и в то же время целенаправленно преобразующий менталитет своих граждан античный полис образует собой род некоего «perpetuum mobile», безостановочно набирающего и набирающего ход.
Логика его движения достаточно прозрачна. Расширение завоеваний ведёт к обогащению той категории граждан, которые определяют его политику (ведь не одно же стремление к свободе и независимости руководит ими, к тому же и само это стремление нужно чем-то воспитывать и поощрять). Победоносные же войны усиливают имущественное расслоение общества – уже хотя бы только за счёт дифференцированного распределения военных трофеев (а также различного рода льгот и преференций в осуществлении хозяйственных и прочих связей со своими новыми «союзниками»). В свою очередь, ущерб от дележа ставит вопрос об уравнении прав сословий, о прямом участии в управлении полисом всех тех, кто своим трудом или своей кровью обеспечивает его доходы. Кроме того, любая аннексия рано или поздно порождает необходимость привлечения каких-то дополнительных ресурсов для удержания завоёванного и, конечно же, для практического его использования. Не будем забывать, что военная добыча – это не столько материальные ценности, сколько – и, может быть, в первую очередь – растворённые в едином хозяйственном пространстве массы живого труда (причём не обязательно только военнопленных-рабов, ибо это может быть и отчуждаемая доля труда свободных), которые победоносный полис ставит себе на службу. Только на первых порах и обеспечение удержания, и организация практического использования завоеваний обеспечивается усилиями замкнутой касты привилегированных граждан (греческих гоплитов или римских патрициев). Но с расширением военной экспансии этого оказывается недостаточно, и встаёт необходимость существенного расширения той социальной базы, которая гарантирует как надёжный контроль над захваченным, так и эффективность его функционирования в единой экономике полиса. Понятно, что допуск к контролю над использованием военных трофеев, в свою очередь, требует уравнения в правах городских низов, ну а попутно он ещё и разжигает жажду дополнительных богатств теперь уже у более широких масс, что ещё больше усиливает общую пассионарность полиса.
Словом, взаимодействие тесно переплетающихся интересов ведёт к тому, что экспансия полиса развивается по какой-то всё шире и шире раскручивающейся спирали, и со временем его начинает нести по этому серпантину как не знающую ни тормозов, ни обратного хода машину.
§ 3. Источники развития
В какой-то степени было бы справедливым сказать, что историческое поражение Спарты состоит в том, что она не смогла запустить эти саморегулирующиеся процессы, которые придают ускорение военной экспансии города и делают её необратимой. Ни о каком уравнении со спартиатами или даже частичном расширении политических прав илотов здесь не могло быть и речи, а следовательно, и социальная база обеспечения устойчивого существования полиса в условиях его постоянной экспансии не соответствовала ни политическим планам, ни политической традиции, ни самому менталитету спартанской аристократии. Впрочем, отчасти данное обстоятельство объясняется тем, что Спарта вступила на путь завоеваний, в борьбу за панэллинскую гегемонию так и не завершив внутренних преобразований; рудиментарные отпечатки ещё родовой организации общества явственно прослеживаются здесь, полисное начало проявляется в Спарте далеко не в полной мере. Да и сдерживающие экономическое развитие автаркические тенденции проявлялись здесь в наиболее выраженной форме.
Словом, это задержавшийся в своём развитии претендент на региональное господство. Может быть, именно этот исторический «инфантилизм» и не позволил завоевать первенство даже при поначалу явном, если не сказать подавляющем, военном превосходстве над всем окружением.
Впрочем, к тайнам войны оказывается причастной и Спарта. Точно так же, как и любой другой демократический полис Греции, каким-то наитием, глубинным инстинктом, хранящимся в том, что заменяет государствам генную память, она понимает, что война не сводится к противостоянию одних только вооружённых контингентов; а это значит, что для её ведения должны быть мобилизованы не одни только материальные ресурсы города, но и всё, что может служить победе, – закон города, миф города, совесть его гражданина. Только поэтому, несмотря на отставание в общем развитии, ей и удаётся стать главным претендентом на общегреческую гегемонию.
Напротив, успех Рима состоит в том, что ему удалось запустить машину обеспечения военной экспансии на самый полный ход. Афины в этом сравнительном ряду занимают промежуточное место между Спартой и Римом. Это продукт уже нового, сбросившего все ограничения родового строя времени, их лидерство обусловлено не только более прогрессивной экономикой, которая ориентирована на развитие торговли и ремёсел, но и энергией именно этого самодвижущегося «механизма». Вместе с тем трагедией Афин стало наличие мощного конкурента; в борьбе именно с ним была истощена энергия напора этого великого города. Между тем развитие полиса возможно только по восходящей, остановивший свою экспансию город обречён; если нет раскручивающейся спирали завоеваний, полис впадает в стагнацию и в конце концов становится чьей-то жертвой. Как кажется, именно это обстоятельство сослужило хорошую службу Риму: его удачей стало отсутствие достаточно сильных и удачливых соперников. С одолением Самния пал последний противник, который мог остановить его, сибаритствующие же города италийского юга – вообще не в счёт. К тому же и общая стратегия борьбы за гегемонию уже с выходом Рима на общеиталийскую арену не оставляла его конкурентам практически никаких шансов.
Заметим: общим для всех является то обстоятельство, что развитие античных городов-государств осуществляется не за счёт действия каких-то внутренних источников, но главным образом, за счёт аннексий и контрибуций. Естественно, что это не способствовало всеобщему процветанию того мира, взойти на вершину которого инстинктивно стремится каждый из них. В такой системе взаимоотношений возможно только умеренное обогащение одного за счёт сдерживания темпов промышленного развития всех других, но и то только тогда, когда будет создан известный задел военно-экономического превосходства города над своим внешним окружением. Поэтому суровость быта, долгое время культивировавшаяся и Грецией, и Римом как одна из высших добродетелей их граждан, была обусловлена обыкновенной нищетой, так резко контрастировавшей с богатством заморских городов, не испытывавших нужду в том, чтобы бросать любой образующийся излишек в топку непрекращающейся войны.
Больше того, одним из постоянных мотивов политической мифологии полиса того времени было утверждение того, что именно бедность является самой верной спутницей свободы, спутником же роскоши и богатства может быть только рабство. Демокрит утверждал, что бедность при демократии настолько же предпочтительнее так называемого благополучия граждан при царях, насколько свобода лучше рабства. Павсаний, победитель персов в битве при Платеях, показывая собравшимся греческим командирам захваченный шатёр персидского военачальника Мардония, восклицает: «Эллины! Я собрал вас, чтобы показать безрассудство этого предводителя мидян, который живёт в такой роскоши и всё-таки пришёл к нам, чтобы отнять наши жалкие крохи». [247] Когда бывший спартанский царь, переметнувшийся к персам Демарат, объясняет Ксерксу причину свободолюбия греков, ею оказывается «бедность, существующая в Элладе с незапамятных времён». [248] Послов Эпирского царя Пирра до крайности поражают в могущественном Риме, который к тому времени завоевал уже практически всю Италию две вещи – высокое достоинство самих римлян (Сенат показался им собранием царей) и одновременно их бедность.
247
Геродот. История.IX, 82.
248
Геродот. История.VII, 102.
Впрочем, мотив бедности как полюса притяжения лучших достоинств человека будет звучать ещё очень долго, вплоть до наших дней: в сказках европейских народов (да и в русских тоже) именно богатые, по преимуществу, одолеваются самыми низменными страстями; в мифологии классовой борьбы именно пролетариату было начертано утвердить на земле господство высших нравственных ценностей… Кстати, и преданность идеалам свободы и демократии в истории европейской мысли будет сопрягаться большей частью именно с бедностью, а вовсе не с богатством. Примеры роскоши, которыми пестрят описания Афин и Рима, ничуть не противоречат сказанному, ибо бедность государства и несметные богатства нескольких тысяч виднейших его семейств отнюдь не исключают друг друга (так и сегодня есть страны, население которых страдает от голода, однако это не мешает некоторым правящим семействам делать огромные вклады в заграничные банки). Впрочем, богатства и в самом деле со временем начинают аккумулироваться в античном городе, – но только после того, как он встаёт на имперский путь, другими словами, только после того, как размер собираемой со всех дани позволяет оставить что-то и на собственное обогащение.