Антициклон
Шрифт:
В «Дружбе» первенство по корешам среди приемщиков держал Платон Васильевич Малыгин. Хотя не будь он первым на лову, едва ли бы помогли ему дружки-приемщики быть в числе фартовых кэпбригов. Как говорится, бог-то бог, да сам не будь плох. Хотя кое-кто из рыбаков упорно приписывал Малыгину успехи в выполнении планов за счет его дружбы с приемщиками. Чуть чего, так открыто и говорили:
— Чему удивляться-то. У Платона там приемщик закадычный кореш.
Малыгин слушал о себе такое, в ответ лишь загадочно ухмылялся: мол, кто вам не велит, и вы заведите корешей...
Город еще спал, весь в розоватой утренней дымке. Было свежо. Погожев зашел в каюту, накинул на плечи капитанский старый бушлат и вернулся на палубу.
Около раскрытых дверей камбуза, на котором уже хлопотал Леха, стояли Осеев и стармех Ухов.
— Сейчас на первый троллейбус и прямо к нему. И сразу же обратно, — говорил Фомич, держа под мышкой сверток из плотной бумажной мешковины.
— Давай двигай, — кивнул Осеев. И, увидав Погожева, сказал: — К лейтенанту Воронову. Пусть отвезет свежей рыбки.
— Правильно, — согласился Погожев. — Привет ему от нас.
Стармех, встав на планширь, спрыгнул на причал и тут же затерялся во всей этой толчее людей и техники.
На сейнере не успели сдать рыбу, как Фомич уже вернулся обратно. И с ним — Филя, закадычный дружок Кости Торбущенко.
Вначале Погожев подумал, что где-то по соседству с ними стоит сейнер Торбущенко. У него даже мелькнула мысль сбегать к ним. Уж очень хотелось повидаться с Костей и с инженером Селениным, взглянуть в их повеселевшие лица, лично поздравить с удачей.
Но на вопрос Погожева, где стоит их сейнер, Филя ответил молчанием. Только еще громче начал сопеть своим мясистым пористым носом. У Фили бычья шея, иссиня-красное лицо и заросший грязно-серой щетиной подбородок. Опущенные вниз углы тонких губ зло подергивались.
Погожев перевел взгляд на стармеха.
— А, черт бы побрал этого Филю! — махнув рукой, недовольным голосом произнес Фомич. — Прилип ко мне, как банный лист. А впрочем, пусть сам все расскажет. Мне еще надо успеть забункероваться водой и соляркой. — И ушел.
Только тут Погожев заметил у Фили в руках потрепанный чемоданчик.
— Что стряслось, выкладывай, — спросил он сухо, заведя Филю в каюту.
Филя осторожно присел на кончик дивана, вытер ладонью вдруг выступивший на лице пот и, уперев выпуклые рачьи глаза в пол, невнятно промямлил:
— Та... «Партизан» он и есть «партизан»... Что я ему... И какое он имеет право...
В конце концов Погожев выяснил, что Торбущенко выгнал Филю с сейнера. Вчера, когда они после сдачи рыбы зашли в порт, чтоб забункероваться водой и соляркой.
— Так сразу и выгнал, ни за что ни про что?
— И шмотки мои выбросил на причал. — И он кивнул на свой чемоданчик.
— Что-то ничего не пойму, — сказал Погожев. — Вы же с ним кореша — кисляком не разольешь.
— Та-а, «кисляком»... Для него же я ее принес. А он вызверился на меня. И ее со всего маху хватанул о планширь.
— Кого это «ее»?
— Ну, ее... бутылку. То же чистейший коньяк был. Пять звездочек. А он — о планширь...
— А он что, просил тебя принести эту бутылку?
— Та нет. Выпивали же раньше-то. А тут вызверился... И шмотки мои вышвырнул. Чтоб, мол, больше я на катер ни ногой. А я что, получается, без заработка останусь? Прикажи ему, товарищ Погожев. Это не по закону оставлять человека без заработка.
«Вот как ты запел, — думал Погожев, хмуря белесые выгоревшие брови. — Законами начал прикрываться».
— А если неделями не просыхать от выпивок и вместо того, чтобы быть в море, — водить обезьяну по Одессе, это по закону? Думаешь, не знаю, кто подбил Торбущенко и Сербина на заход в Одессу? — говорил Погожев не то чтобы со злостью, а больше с какой-то брезгливой неприязнью к этому человеку.
— Так я что... У «Партизана» своя голова на плечах...
— Этой голове еще будет головомойка. Там, где положено...
В каюту вошел Осеев и, хмыкнув, спросил:
— О чем это вы тут так мило беседуете?
Погожев рассказал о случившемся.
— Наконец-то за ум взялся наш Торбущенко, — сказал кэпбриг и, смерив Филю презрительным взглядом, добавил: — Удивляюсь, как он тебя терпел до сих пор? Тоже мне, откопал кореша... Кореша — только в сетке ни шиша...
Филя упавшим голосом что-то невнятно пробормотал в свое оправдание.
— Молчи уж лучше! — оборвал его Осеев. — Ишь, распустил сопли. Законник нашелся. Мало с тобой возились? Видимо, даже постоянному своему защитнику Торбущенко насолил по клотик, если на этот раз он сам тебя выставил.
Осеев и в обычное-то время не мог переносить Филю за его расхлябанность, пьянку и грязь, а в разгар путины — тем более.
— Зря здесь плачешься. Ни я, ни Погожев помогать тебе не собираемся. Просись у тех, перед кем больше всего виноват. У своей бригады... А теперь тикай отсюда, сейчас сниматься будем.
Филя, сникший и растерянный, споткнувшись о комингс, выбрался из каюты. Когда он шел по сходням, спина его горбилась под колючими насмешками рыбаков.
Потом с ходового мостика Погожев еще долго видел одиноко маячившую на причале фигуру Фили. Он смотрел вслед удаляющемуся в море сейнеру.
От берегов Одессы «армада» рыболовецких судов вслед за скумбрией двинулась в сторону Днепровского лимана, растянулась на много миль вдоль Тендровской косы и вклинилась в воды Каркинитского залива. Вслед за армадой шли рефрижераторы и танкеры-заправщики, передвигался штаб путины.