Антидекамерон

Кисилевский Вениамин Ефимович

– Почему же пропала куда-то, не позвонила даже? – упрекнул. – Я еще долго ждал, надеялся.

И услышал:

– Зарок себе дала. Если нужна я вам, если позовете меня – ни мгновенья колебаться не стану, ничто не остановит. Но вы не позвали, не нужна оказалась. День не искали меня, неделю не искали, и я поняла, что надеяться уже не на что. Вы знаете, я хотела, чтобы у меня родился мальчик.

Я бы назвала его вашим именем, и моя любовь к нему была бы частицей моей любви к вам. Но и тут не повезло, родилась девочка. Я все время боялась где-нибудь случайно встретиться с вами, боялась, что жить после этого совсем тошно станет. Мой муж неплохой, в сущности, человек, преданный, заботливый, мы хорошо уживаемся, мне даже завидуют. Я бы дорого дала, чтобы полюбить его, старалась, хотела успокоиться, жить нормальной жизнью. Но ничего у меня за двадцать лет не получилось, не смогла выбросить вас из сердца. Вы стали моей бедой, моей болезнью, вы изломали мою жизнь. Не знаю, как это назвать, может быть даже, патологией какой-то, паранойей, у психиатра лечиться следовало бы, но так было, и я ничего не могла изменить. Я когда увидела вас в машине – в глазах потемнело. Страшилась, что выдам себя. Кручинин помог, отвлекал меня, комплексовать не давал. Я, наверное, неразумно поступаю, признаваясь вам во всем этом. Не по-женски. Но ничего от вас таить не хочу. Я глупая, да?

– Это я дурак, – скорбно вздохнул Дегтярев. – Нет, не дурак – идиот. Я бы мог попытаться объяснить тебе, почему не искал, не позвал, но все это были бы только слова, от которых мало проку. Остается одно – вычеркнуть из жизни эти потерянные два десятка лет, начать все заново, с чистого листа. Нет, не с чистого – продолжить тот, начатый когда-то нами…

Сейчас ему казалось, что говорит он совершенно искренне, и то, что позабыл он о Лиле – та же необъяснимая патология, затмение. Просто не догадывался он раньше о том, что подкрадывавшаяся нередко беспричинная будто бы тоска была томлением по ней, по женщине, без которой жизнь не в радость. Сумел лишь сказать:

– Ты прости меня, пожалуйста.

– Ну что ты, – провела ладонью по его щеке. – Это мне надо просить у тебя прощения. Так, значит, суждено нам было. Сегодня, может быть, самый счастливый день в моей жизни. Я знаю, сегодня все у нас будет, и это будет прекрасно. Одна всего просьба. Я еще… Не торопись, пожалуйста, не превращай все в… ну, ты же понимаешь. Дай мне прийти в себя. Мне нужно привыкнуть к тебе новому, отрешиться от прежней, без тебя, жизни. Я ведь, кроме мужа, не знала ни одного мужчины, это для меня не так просто…

– Я понимаю, – кивнул он. – Не думай ни о чем плохом. Хочешь, в самом деле кофе попьем, расслабимся?

– Нет, – сказала, – лучше полежи со мной. Сначала просто полежим, хорошо?

Он расстелил постель, попросил ее:

– Можно я тебя сам раздену?

– Ну конечно, – впервые улыбнулась, – зачем ты спрашиваешь?

Они лежали, взявшись за руки, словно перетекали через эти их сомкнутые руки от одного к другому тепло и нежность. Он спросил:

– Сколько у нас времени?

– Не очень много. Не позже семи должна быть у Павлика.

– У какого Павлика? – насторожился он.

– У внука моего. Да, да, Лев Михайлович, я уже бабушка, увы. Очаровательный мальчишка, утеха моя. Скоро полтора годика. Дочка моя рано замуж выскочила, не терпелось ей, дурёхе. Вот и сделала меня бабушкой. Она тоже, как и я когда-то, на биофаке вечернем учится, сегодня у нее занятия, должна я заступить на вахту.

Бабушка… – оторопел Дегтярев. – Она уже бабушка… Он лежит рядом с голой бабушкой… И хочет заняться с этой бабушкой любовью… Мысль эта была почему-то до того ошеломительной, что даже ёкнуло что-то внутри…

– У нас так мало времени, – тронула губами его ухо. – Иди ко мне…

Все старания его были тщетны. Проклинал все на свете и мечтал об одном – чтобы муки эти наконец закончились, чтобы сгинул весь этот кошмар. И еще злился почему-то на выдумщика Кручинина, словно была в том Кручинина какая-то вина, чудилась его ироничная ухмылочка…

Февраль 2008 г.