Антидекамерон
Шрифт:
– Я как все, – зарделась она. – Обо мне не беспокойтесь, пожалуйста.
– Выбирать, вижу, как бы не приходится, – беспросветно вздохнул Корытко, давая понять, что ничего другого от здешних недоумков и не ждал. – А буфет хоть какой-нибудь в этой больнице есть? А то мы до вашего поезда вообще ноги протянем.
– Не протянете, – вмешался вдруг Бобров. – Если у вас больше нет к нам вопросов, можно было бы… – С надеждой глянул на Хазина: – Я позвоню Кузьминичне? Пока Льву Михайловичу помогут, она бы все приготовила.
Кто такая Кузьминична, Дегтярев знал, гостевать у нее доводилось. Знал даже, что она какая-то родственница Боброва. Хозяйничала в небольшом пансионате на берегу реки, и там частенько завершали всякие мероприятия прибывшие в район сановные визитеры. И помещение для этого там имелось подходящее, и привечать умела оборотистая Кузьминична. По полной программе. И загулы
– Решили, едете поездом? – спросил Хазин.
– Надеюсь, вы сумеете договориться с вашим железнодорожным начальством, чтобы нам в где-нибудь тамбуре отираться не пришлось? – снова вздохнул Корытко.
– Не проблема, я обо все позабочусь, – успокоил Бобров.
– Давай, Гена, займись всем этим, – попросил Хазин. – Вы, наверное, захотите домой позвонить, предупредить, вот телефон, а мы пока с Львом Михайловичем немного подлечимся.
Дегтярев, стараясь держаться прямо и улыбаться иронически, отстранил изготовившуюся поддерживать его Борину руку и двинулся к выходу. Подозревал, что нелегко ему дадутся ступеньки на второй этаж, но худо-бедно обошлось. Лежал на кушетке, доверившись хлопотам сестрички из физио-процедурного кабинета, потом терпел, когда Хазин обкалывал новокаином его настрадавшуюся поясницу. Осторожно, боясь спугнуть притихшую боль, встал на ноги, прошелся по комнате, наслаждаясь обретенной легкостью. Вот так мы, человеки, устроены, – ухмыльнулся про себя. – Еще недавно судьбоносным, жизненно важным казалось все, связанное со смертью Бойко, с Бориными проблемами, с этой нечаянной встречей с Лилей, а прихватила боль – и ничего, кроме желания избавиться от нее, не осталось. Ну, почти не осталось. И суеверно не стал радоваться исцелению – неведомо было, как поведет она себя в дальнейшем: помилует или, забитая сейчас новокаином, снова пробудится.
– Не вышагивай, полежи еще немного, – сказал Хазин.
– Пойдем, не надо твоих паучков надолго оставлять с Корытко наедине, – ответил.
Опасался, что Боря, возвращаясь, заведет речь о перспективах истории с Бойко, но тот заговорил вдруг о своей кошке, родившей пятерых котят, и куда их теперь девать, неизвестно. Будто ничего существенней для него сейчас не было. И лишь подходя уже к бобровскому кабинету, туманно изрек:
– Ты уж, пожалуйста, там не очень. Я все понимаю, но все-таки…
– Договорился, нас там ждут, – встретил их Бобров. – Поехали, давно подкрепиться пора.
Добирались недолго, минут пятнадцать – комиссия на «Волге», хозяева впереди в пресловутом фургончике. Перед тем поразвлеклись немного, добегая до машин под проливным дождем. Зонты нашлись для каждого, но лихой Кручинин выделенным ему не воспользовался, пристроился со смехом под одним с Лилей и на ходу прижимался к ней отнюдь не двусмысленно, всю облапив. Лиля заполошно визжала, но даже попытки высвободиться не сделала. Дегтярев тихо бесился, больше на себя – что цепляет его это. И потом, в пути, слыша, как позади него Кручинин что-то ей воркует, а она хихикает, недовольствовал. А еще дивился тому, что вся проштрафившаяся врачебная троица тоже подалась к Кузьминичне. Бобров – понятно, он тут разводящий, но остальные двое… Как, интересно будут сидеть за одним столом, общаться после того, как враздрай топили друг друга? Как в глаза смотреть будут? Неужели, сговорившись заранее, устроили комиссии спектакль, чтобы нельзя было отыскать виновного? Все же склонялся к мысли, что вряд ли они такие умелые актеры, – скорей всего, боятся, что кто-то воспользуется чьим-либо отсутствием, чтобы свалить на него всю вину. Но в любом случае думать об этом было неприятно. Как и не тешила мысль, что придется до самой ночи коротать время в этой компании, еще и с Лилей. Разве что пообедать в самом деле не помешало бы. Но с куда большим удовольствием оказался бы он сейчас дома, полежал, ублажая свой пробудившийся радикулит, в горячей ванне, а затем улегся в своей постели, по крайней мере до утра отстраняясь от всех передряг этого дня. Только бы снова не прихватило, загружать всех…
На крыльце их самолично встречала владычица Кузьминична со своим придворным Толиком. Кто такой этот Толик и каковы его функции в пансионате, Дегтярев так и не взял в толк. Что не сын ее – точно. И не рядовой какой-нибудь завхоз. По многим приметам, состоял все-таки любовником у разбитной хозяйки, хоть и верилось в это с трудом – возрастной разницы между ними лет двадцать пять, не меньше. Впрочем, выглядела Кузьминична вполне еще завлекательно. Особенно, когда улыбалась. То ли щедро наградил ее Всевышний отменными, не потускневшими с годами зубами, то ли протезист ей попался рукастый, но улыбалась как голливудская звезда. И если особо не присматриваться к ней и пренебречь ее густым макияжем, за тридцатилетнюю сошла бы. Хоть и знал Дегтярев, что до пенсии работала она в райкоме партии, и уже не меньше пяти лет заведует этим пансионатом. И без Толика, красивого, цыганистого вида парня с нагловато-масляными глазами, ничего здесь не обходилось.
Тут спасаться от дождя не пришлось – вход покрывал широкий козырек, машины подкатили прямо к крыльцу толстостенного, старой постройки трехэтажного здания.
– Милости просим, гостюшки дорогие! – лучезарно улыбалась Кузьминична. – Чувствуйте себя, как дома, не забывайте, что в гостях! – И вслед за Толиком громко, всплескивая руками, захохотала, радуясь шутке. – В такую погодку по чарочке пропустить, да под борщец хороший – самое милое дело! А красавицу какую с собой привезли, ну прямо артисточка! Толик, проводи гостей, я пока на кухню наведаюсь, распоряжусь. И о шоферах позабочусь, чтобы не проголодались.
Толик, скользнув по Лиле привычным взглядом неотразимого соблазнителя, тряхнул кудрявыми чернющими волосами:
– К нашему шалашу!
С того раза, как побывал здесь Дегтярев, ничего не изменилось. Это явно была не столовая для пансионатских обитателей – предназначалась эта квадратная просторная комната с длинными окнами в малиновых бархатных портьерах и лепниной на потолке для особых приемов. Стоявший посредине стол на прочных ногах, покрытый малиновой же скатертью, запросто мог принять два десятка человек, и темные стулья вокруг были такие же массивные, добротные, с высокими резными спинками. Сиживало, надо думать, на них не одно поколение ответственных и полуответственных деятелей, сохранилась мебель отменно, не нынешней хлипкой чета. И сервирован стол был не абы как – посуда не случайная, отборная, накрахмаленные салфетки в кольцах, ложки, вилки и ножи в рядочек. Дегтярев насчитал десять приборов, из чего сделал вывод, что Кузьминична, извещенная Бобровым о количестве гостей, присоединится с Толиком к их компании. И судя по тем же приборам, двое должны были сидеть в торце стола, остальные – по четыре в каждой стороны. Прикидывая, кому предназначается торец, Дегтярев решил, что в любом случае сядет подальше от Лили, и лучше бы с одной с ней стороны, чтобы не глаза в глаза. Но главное – не делать резких движений, не провоцировать поясницу.
Сметливый Толик, хоть и не знал никого, кроме Дегтярева, из членов комиссии, рассадил всех по своему усмотрению. Будто бы ни чем не руководствуясь, с радушной улыбкой трогал всех по очереди за локоть и отодвигал стул, повторяя:
– Сюда, пожалуйста, спасибо.
И первым, в торец, усадил Корытко, оставив рядом стул свободным, – наверняка предназначался он Кузьминичне. Вскоре каждый сверчок заимел свой шесток: справа от Корытко друг за дружкой Дегтярев, Лиля, Кручинин, справа от хозяйского стула – Хазин, Бобров, Глинский и Лукьянов. Стул за кручининским Толик оставлял, надо полагать, для себя. План Дегтярева отдалиться по возможности от Лили не сработал, но противиться выбору Толика не стал – превратно могли истолковать. Появилась сияющая Кузьминична, за ней две симпатичные девушки в белых передничках и наколках, катящие перед собой столики на колесах. У первой он был заставлен разномастными и разнокалиберными бутылками, вторая везла большую кастрюлю с опущенным в нее половником и чашу со сметаной. Едва появились они, по всей комнате вмиг разлетелся обалденный дух горячего мясного борща, щедро сдобренного зеленью и чесноком; Дегтярев только сейчас понял, как он проголодался, даже о радикулитных проблемах забыл.
Работали девушки споро и ловко, в считанные секунды стол был заставлен бутылками, борщ разлит по тарелкам. Дегтярев подивился обилию бутылок – коньячных, водочных, винных, – точно здесь готовились ублажить не один десяток крепко пьющих умельцев. Но еще больше поразила его эта кастрюля с борщом. Неужели умудрились приготовить его за малое время от бобровского звонка до их приезда? Начисто отвергалась мысль, что таким роскошеством потчуют своих заурядных постояльцев. А если все-таки потчуют, Кузьминичне надо бы памятник при жизни поставить. Или все-таки не спонтанно все произошло, готовились к визитерам из министерства? После недолгого рабочего совещания, кто что будет пить, емкости были наполнены, Кузьминична церемонно возвысилась над столом со своим коньяком, пропела, какая честь для нее принимать у себя столь высоких гостей, надеется она, что понравится им ее скромное угощение, особенно ее фирменный, по собственному рецепту плов. Завершив свое яркое выступление трафаретным пожеланием, чтобы все были здоровы, подала дорогим гостям пример, аппетитно проглотив содержимое своей рюмки.