Антихрист

Странные были времена, и, быть может, род человеческий никогда еще не переживал более необычайного кризиса. Нерону пошел двадцать четвертый год. Голова этого несчастного молодого человека, поставленного в 17 лет злодейкой матерью во главе мира, окончательно вскружилась. Уже давно некоторые признаки причиняли беспокойство тем, кто знал его ближе. Он обладал удивительно велеречивым умом и дурной натурой, лицемерной, легкомысленной, чванной; то была невероятная смесь мнимой интеллигентности, глубокой злобы, зверского и подозрительного эгоизма с неслыханной утонченностью мелочности. Но для того, чтобы сделать из него чудовище, подобного которому нет в истории, которое можно встретить лишь в летописях патологии эшафота, все-таки нужно было стечение особенных обстоятельств. Школа преступности, в которой он вырос, гнусное влияние матери, которая почти вынудила его дебютировать в жизни в качестве отцеубийцы, скоро привели его к тому, что он стал понимать мир как ужасную комедию, в которой он является главным актером. В тот момент своей жизни, который мы описываем,

он уже совершенно отделался от своих учителей, философов; он предал смерти почти всех своих близких, ввел в моду самые постыдные безумства; часть римского общества, по его примеру, опустилась до последней степени испорченности. Античная черствость достигла своего апогея; начиналась реакция справедливых народных инстинктов. В тот момент, когда Павел вступил в Рим, хроника была такова:

Педаний Секунд, префект Рима, был только что убит одним из своих рабов, причем в пользу виновного можно было, пожалуй, найти смягчающие вину обстоятельства. По закону, все невольники, которые в момент преступления жили под одной кровлей с убийцей, подлежали смертной казни. В таком положении теперь оказалось около 400 несчастных. Когда распространился слух, что эта зверская казнь должна свершиться, чувство справедливости, которое дремлет в глубине совести самого одичавшего народа, возмутилось. Произошло восстание; но сенат и император решили, что закон должен быть применен.

Быть может, среди этих четырехсот неповинных людей, подлежавших избиению в силу отвратительного закона, был не один христианин. Люди дошли до самого дна бездны зла; дальше идти было некуда, разве только вверх. Самые странные факты встречались в духовной жизни всего общества, не исключая и высшего. За четыре года до этого много шло толков об одной знатной даме, Помпонии Грецине, жене Авла Плавта, первого завоевателя Британии. Ее обвиняли в «чужеземном суеверии». Она всегда одевалась в черное и вела самую строгую жизнь. Эту меланхолию приписывали ужасным воспоминаниям, связанным главным образом со смертью Юлии, дочери Друза, ее близкой приятельницы, которая была погублена Мессалиной; один из ее сыновей тоже, по-видимому, пал жертвой ужаснейшего из зверств Нерона; но ясно было, что Помпония Грецина носила в сердце своем более глубокий траур и, быть может, таила в нем какие-либо мистические упования. По древнему обычаю она была предана суду ее мужа. Плавт созвал родных, разобрал дело в семейном совете и объявил свою жену невинной. Благородная женщина еще долго после этого жила в покое под покровительством своего мужа, всегда в глубокой печали и пользуясь большим почетом; по-видимому, она никому не открыла своей тайны. Как знать, не были ли эти внешние признаки, которые принимались поверхностными наблюдателями за мрачное настроение духа, выражением великого душевного умиротворения, спокойного самоуглубления, покорного ожидания смерти, презрения к глупому и злому обществу, выражением неиссякаемой радости, внушаемой отречением от радостей жизни? Как знать, не была ли Помпония Грецина первой святой из среды великосветского общества, старшей сестрой Мелании, Евстохии и Паулы?

Это необыкновенное положение если подвергало Римскую Церковь отраженным ударам со стороны политики, то вознаграждение за это придавало ей первостепенное значение, несмотря на ее малочисленность. Рим при Нероне вовсе не был похож на провинции. Кто стремился к влиянию и к обширной деятельности, должен был ехать в Рим. В этом отношении Павлом руководило как бы глубокое инстинктивное чувство. Его прибытие в Рим имело в его жизни почти такое же решающее значение, как и его обращение. Ему казалось, что он достиг высшей точки своего апостольского призвания, и, без сомнения, ему приходило на память, как после одного из его боевых дней ему во сне явился Христос и сказал: «Дерзай, Павел, ибо как ты свидетельствовал о Мне в Иерусалиме, так надлежит тебе свидетельствовать и в Риме».

Как только они приблизились к стенам вечного города, сотник Юлий повел своих узников в castra praetoriana, выстроенный Сеяном близ Номентанской дороги, и передал их префекту претории. Подававшие апелляции императору, раз вступив в Рим, считались узниками императора, и таковые поручались императорской страже. Обыкновенно префектов претории бывало по два, но в тот момент налицо имелся лишь один. С 51 года этот важный пост занимал благородный Афраний Бурр, который спустя год должен был искупить смертью, полной печали, свое преступное желание сделать доброе дело, считаясь в то же время со злом. Без сомнения, у Павла не было с ним никаких непосредственных отношений. Однако, возможно, что человеческое обращение с апостолом обусловливалось благодетельным влиянием, которое распространял вокруг себя этот справедливый и добродетельный человек. Павел был подвергнут так называемой custodia militaris, военному надзору, то есть ему позволено жить особо с преторианским фрументарием, который его стерег, при этом Павел был скован, но без особенных неудобств. Он получил позволение поселиться в комнате, нанятой на его счет, быть может, внутри ограды castra praetoriana, где все могли его свободно навещать. В этом положении он ждал два года апелляции по своему делу. В марте 62 года Бурр умер; место его заняли Фений Руф и Тигеллин, низкий сподвижник Нерона, орудие его преступлений. Начиная с этого момента Сенека удалился от дел. У Нерона не стало других советников, кроме фурий.

Мы уже видели, что сношения Павла с верующими в Риме начались во время последнего пребывания апостола в Коринфе. Спустя три дня после своего прибытия он пожелал, по своему обыкновению, вступить в сношение с главнейшими гсисамин. Христианство в Риме организовалось не в недрах синагоги; первую Церковь в столице мира учредили верующие, высаживающиеся в Остии или в Пуццуоле; Церковь эта не имела почти никакой связи с различными синагогами того же города. Благодаря громадным размерам Рима

и массе чужестранцев, которые в него стекались, люди здесь мало знали друг друга, и здесь могли бок о бок нарождаться самые противоположные идеи, не приходя между собой в соприкосновение.

Таким образом, Павел вынужден был следовать своему обычному правилу, усвоенному им во время своих первой и второй миссий, по отношению к городам, в которые он приносил семена веры. Он просил некоторых лиц, стоявших во главе синагог, навестить его. Он изобразил свое положение в самом выгодном свете, уверил, что не совершил ничего и не замышлял ничего против своей нации, что дело касается упований Израиля, то есть веры в воскресение. Евреи отвечали ему, что никогда о нем не слыхали, а также не получали о нем писем из Иудеи, и выразили желание, чтобы он сам изложил свои объяснения; «ибо, прибавили они, известно нам, что об этом учении везде спорят». Назначен был для этого час, и в маленькой комнате, занимаемой апостолом, собралось довольно большое число евреев, чтобы услышать его. Конференция эта продолжалась почти целый день; Павел перечислил все тексты из Моисея и Пророков, доказывавшие, по его мнению, что Иисус был Мессия. Одни поверили, большинство же отнеслось к нему недоверчиво. Римские евреи чванились весьма точным соблюдением Закона. В таком обществе Павел, конечно, не мог иметь большого успеха. Разошлись в большом несогласии; Павел, очень недовольный, цитировал слова Исайи, излюбленный текст христианских проповедников, относительно добровольного ослепления зачерствелых людей, которые закрывают глаза и затыкают уши, чтобы не видеть и не слышать правды. Он закончил, как говорят, своей обычной угрозой пойти к язычникам, которые лучше его примут, и дать им царство Божие, отвергаемое евреями.

Действительно, его апостольская миссия среди язычников увенчалась гораздо большим успехом. Его келья узника стала очагом пламенной проповеди. В течение двух лет, которые он здесь провел, он ни разу не встретил препятствий в этой деятельности своей. Возле него находились некоторые из его учеников, по крайней мере, тут были Тимофей и Аристарх. По-видимому, все друзья его жили при нем по очереди и разделяли с ним его узы. Успехи Евангельской проповеди были поразительны. Апостол совершал чудеса, ему приписывали силу совершать знамения в силу Духа Божия. Таким образом, время, проведенное Павлом в темнице, было более плодотворным, нежели его деятельность на свободе. Самые цепи его, которые он носил в претории и которые повсюду показывал с некоторым тщеславием, были уже как бы проповедью. Воодушевленные его примером и тем, как он переносил свое заточение, его ученики и другие римские христиане проповедовали с большой смелостью.

Сперва они не встречали никаких препятствий. Сама Кампанья и города у подножия Везувия получили, быть может, от Церкви в Пуццуоле семена христианства, которые нашли здесь все условия, необходимые для их произрастания, то есть, я хочу сказать, восприимчивую первоначальную еврейскую почву. Одержаны были удивительные победы. Целомудрие верующих было могущественной притягательной силой; именно эта черта привлекала к христианству многих римских дам; в хороших семьях действительно еще сохранялись по отношению к женщинам прочные традиции скромности и порядочности. Новая секта приобрела себе приверженцев даже в доме самого Нерона, быть может, среди евреев, столь многочисленных в низших рядах прислуги, среди тех рабов и вольноотпущенников, организовавшихся в коллегии, положение которых граничило с самым низменным и самым возвышенным, с самым что ни на есть блестящим и самым презренным. Некоторые темные указания позволяют думать, что Павел имел отношение к членам или вольноотпущенникам семьи Аннея. Во всяком случае, нет сомнения в том, что, начиная с этой эпохи, хорошо осведомленные люди уже ясно отличают евреев от христиан. Христианство представляется совершенно особым «суеверием», вышедшим из иудаизма, враждебным к своей матери и ненавистным для нее. В частности, Нерон был достаточно в курсе всего, что происходило, и со странным любопытством обо всем требовал отчета. Быть может, кто-либо из еврейских интриганов, которые его окружали, воспламенил его воображение Востоком и обещал ему Иерусалимское царство, составлявшее мечту последних часов его жизни, его последнюю галлюцинацию.

Нам не известны с точностью имена ни одного из членов Римской Церкви времен Нерона. Один документ сомнительной ценности перечисляет в качестве друзей Павла и Тимофея, Еввула, Пуда, Клавдию и того Лина, которого церковное предание впоследствии выставит преемником Петра в Римском епископстве. Точно так же мы не обладаем данными для определения числа верующих, даже в приблизительных цифрах.

По-видимому, все шло как нельзя лучше; но ожесточенная школа, поставившая себе задачей преследовать апостольство Павла хотя бы на краю света, не дремала. Мы уже видели, что эмиссары этих пламенных консерваторов следили за ним, что называется, по пятам, и видели, что апостол среди язычников оставлял за собой по тем морям, по которым он проезжал, длинный след ненависти, Павел, изображаемый в виде опасного человека, который учит вкушать жертвенное мясо и блудодействовать с язычницами, наперед намечен и обречен на общее преследование. Этому с трудом можно поверить, но сомневаться в этом нельзя, ибо это сообщает нам сам Павел. Даже в этот торжественный, решительный момент он все еще встречает перед собой низменные страсти. Противники его, члены той иудео-христианской школы, которую за последние десять лет он всюду встречал на своем пути, предприняли в виде меры противодействия ему в некотором роде контрпроповедь Евангелия. Завистливые, спорщики, крикливые, они искали случаев раздражать его, отягчать положение узника, возбуждать против него евреев, умалять заслуги его уз. Добрые отношения, любовь, уважение, которые ему оказывали другие, их громогласное заявление, что цепи апостола составляют славу и лучшую защиту Евангелия, утешали его во всех этих неприятностях. «Но что до этого?» — писал он около этого времени…