Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса
Шрифт:
В старину привилегии появлялись вместе с обязательствами – исключение составляла прослойка интеллектуалов, которые служили покровителю или, в отдельных случаях, государству. Хотите быть феодалом – вы будете первым, кто в случае чего умрет. Хотите войны? Пожалуйте сразу же в бой. Не стоит забывать о том, что записано в Конституции США: президент страны является и главнокомандующим. Цезарь, Александр и Ганнибал все выходили на поле битвы – последний, как пишет Ливий, шел в бой первым и прекращал биться последним. Джордж Вашингтон тоже принимал участие в боевых действиях – в отличие от Рональда Рейгана или Джорджа Буша, который играл в компьютерные игры и ставил под угрозу чужие жизни. Даже Наполеон подвергался риску: когда он появлялся на поле боя, армия будто усиливалась на 25 тысяч бойцов. Черчилль
В традиционных обществах даже те, кто проиграл, но брал на себя риск, – имеют более высокий статус, чем те, кто не подвергался риску вовсе.
Теперь об идиотизме предсказателей, которые выводят меня из себя. Возможно, социальной справедливости сегодня больше, чем до Просвещения, но что касается переноса опциональности, его сегодня тоже больше – и вообще больше, чем когда-либо, а это очевидный шаг назад. Позвольте объяснить. Все это знание-шмание в итоге не могло не свестись к еще большей говорильне. Болтают все: ученые, консультанты и журналисты, – и когда дело доходит до предсказаний, все они могут просто говорить, никто не потребует у них ни фактов, ни доказательств. Как и всегда, когда вместо дела на кону слова, побеждает не тот, кто близок к истине, а тот, кто более очарователен, – или тот, кто способен выдать самый наукообразный текст.
Мы упомянули ранее, что политолог и философ Раймон Арон никого не интересовал, хотя делал отменные предсказания, в то время как те, кто ошибался в оценке сталинизма, остаются в центре внимания. Арон был абсолютно бесцветен: невзирая на свои прозрения, он выглядел бухгалтером, писал как бухгалтер и жил как бухгалтер, в то время как его враги, скажем, Жан-Поль Сартр, были яркими людьми, вели интересную жизнь, не понимали почти ничего из того, что происходило вокруг них, и даже, будучи отъявленными трусами, сотрудничали с немецкими оккупантами. Трусишка Сартр производил на других неизгладимое впечатление, и, увы, его книги читают до сих пор (пожалуйста, перестаньте сравнивать его с Вольтером; кем-кем, а Вольтером он точно не был).
Когда в Давосе я посмотрел в глаза журналисту-хрупкоделу Томасу Фридмену, меня чуть не стошнило. Своими влиятельными газетными колонками Фридмен способствовал началу войны в Ираке. Он не заплатил за свою ошибку. Истинной причиной тошноты, впрочем, было не то, что я увидел перед собой весьма гнусное и вредное существо. Я волнуюсь, когда вижу что-то неправильное, и ничего не могу с этим поделать; это биология. Дело в виновности, ради Баала; вина – вот то, чего я не могу вынести. В древней средиземноморской этике имелось центральное положение: factum tacendo, crimen facias acrius. Для Публилия Сира тот, кто молчит о преступлении, – сообщник. (В Прологе приведена моя версия этого афоризма, и я вновь ее процитирую: если вы видите жулика и не говорите о жульничестве, вы сами жулик.)
Томас Фридмен, на котором лежит частичная ответственность за вторжение США в Ирак в 2003 году, не только не был наказан, но и продолжает писать колонки в The New York Times, сбивая с толку невинных читателей. Он извлек – и сохранил – выгоду, оставив потери другим. Журналист со своими доводами может повредить нам больше, чем любой серийный убийца. Я выделил Фридмена, потому что суть проблемы – это пропагандируемое им мировоззрение: он не знает, что такое ятрогения в сложных системах. Фридмен ратует за глобализацию а-ля «мир – это одна большая деревня», не осознавая, что глобализация делает мир более хрупким, порождает в качестве побочного эффекта больше маловероятных событий и требует огромного запаса прочности. Ту же самую ошибку Фридмен повторил, когда рассуждал об Ираке: в сложной системе предсказуемость событий очень мала, потому вторжение было безответственным шагом на эпистемологическом уровне.
В природе и древних сообществах работает принцип воздаяния: ни у кого нет абсолютной бесконечной свободы действий. Наше общество во многих областях действует по тому же принципу – и эффект от него налицо. Если шофер ведет автобус с завязанными глазами и совершает аварию, он либо выбывает из естественного отбора традиционным путем, либо, если он почему-либо выжил, будет наказан и не
После кризиса 2008 года администрация Обамы переполнилась теми, кто водил автобусы с повязкой на глазах. Ятрогенисты получили повышение.
Послесказатели
Слова опасны: послесказатели, объясняющие ситуацию, когда она уже произошла – потому что они тоже зарабатывают на жизнь говорильней, – всегда выглядят умнее предсказателей.
Из-за ретроспективного искажения тем, кто, разумеется, не понимал, что событие наступит, кажется, что они это понимали; эти люди убеждают сначала себя, а потом и других в том, что это событие было ими предсказано. После наступления события послесказателей всегда больше, чем тех, кто предсказал событие на деле. Обычно послесказатели вспоминают, как подумали о чем-то таком под душем, пусть и не довели мысль до логического конца, а так как многие принимают душ по крайней мере дважды в день (включая спортзал и посещение любовницы), им есть где развернуться. Они и не вспомнят многочисленные «душевые» идеи, оказавшиеся всего лишь инфошумом или противоречащие наблюдаемому настоящему. Поскольку люди хотят выглядеть непротиворечиво, из своих прошлых мыслей они отберут именно те элементы, которые сообразуются с восприятием настоящего.
Горделивые профессиональные болтуны, формирующие общественное мнение, в итоге выиграют спор, ведь пишут-то они, а лохи, попадающие в беду после прочтения их статей, в будущем опять обратятся к тем же болтунам – и опять попадут в беду.
Прошлое все время меняется и искажается за счет предвзятого подхода; память постоянно редактирует сама себя. Основное свойство лоха состоит в том, что он никогда не поймет, что был лохом, – так работает наше сознание. (При всем при том очевиден поразительный факт: кризис хрупкоделов, который начался в 2007–2008 годах, предвидели куда меньше «почти-предсказателей», чем обычно.)
Асимметрия (антихрупкость послесказателей): послесказатели тенденциозно отбирают лишь те из своих утверждений, которые «сбылись», либо придумывают их, а несбывшиеся прогнозы топят в болоте истории. Послесказатели обладают опциональностью, то есть свободой действий, а мы за нее расплачиваемся.
Свобода действий придает хрупкоделам антихрупкость: переменчивость идет им на пользу – чем больше переменчивость, тем больше иллюзия разумности.
Между тем разнюхать, попал пальцем в небо конкретный послесказатель или нет, очень просто – достаточно посмотреть на то, что он говорил и делал на самом деле. Действия симметричны, исключают ошибку отбора и устраняют опцию свободы выбора. Все становится предельно ясно, если учитывать не то, что человек говорит после наступления события, а то, как он действовал до его наступления. Опциональность сразу исчезает. Реальность устраняет неопределенность, неточность, непрозрачность, своекорыстные предрассудки, которые позволяют нам выглядеть умнее. Ошибки обходятся дорого, мы платим свою цену, а если не ошибаемся – получаем вознаграждение. Конечно, есть и другие способы проверить, городит послесказатель чушь или нет: можно, например, узнать, куда он инвестировал собственные средства. Вы обнаружите, что многие из тех, кто якобы предсказал коллапс финансовой системы, вкладывали деньги в финансовые компании. Для того, чтобы доказать, что ты не лох, не обязательно «наживаться» на событии, как поступили Тони и Ниро; достаточно всего лишь избежать вреда.
Я хочу, чтобы ошибки предсказателей превращались в шрамы на их телах, а не вредили обществу.
Не стоит сидеть и ныть о том, как плох мир. Нужно пытаться преуспеть. Вот почему Тони настаивал на том, чтобы Ниро в качестве ритуала смотрел на физическое воплощение добычи, скажем, на выписки с банковского счета, – как и было сказано, они не имеют ничего общего ни с реальной стоимостью, ни с покупательной способностью; их ценность – символическая. В главе 9 мы упоминали о том, как Цезарь, невзирая на издержки, доставил Верцингеторига в Рим, чтобы воочию продемонстрировать поверженного врага на военном параде. У нематериальной победы нет цены.