Антиквар
Шрифт:
Он отставил чашку (тоже антиквариат, ага, из знаменитых некогда китайских сервизов с сиреневыми цветами, былой ширпотреб, но поди нынче найди…), сделал паузу, глядя проникновенно, предельно честно, где-то даже наивно чуточку. Никак нельзя было пережимать.
Старушка отставила пустую чашку, её сухая рученька поднялась в определённо непреклонном жесте — и ясно было уже, что очередной раунд проигран.
— Василий Яковлевич, — сказала престарелая вдова проникновенно. — Вы только не подумайте, что я к вам дурно отношусь… Уж поверьте, ничего подобного. Человек вы неплохой, я вам многим обязана, помогали, не отрицайте, совершенно бескорыстно… Но вы ведь, уж не посетуйте, в первую очередь — торговец…
— Да что там, Фаина Анатольевна, —
— Ну что вы такое говорите! — воскликнула старушка с неподдельной обидой. — И вовсе я не собиралась вас оскорблять подобны словом… Помилуйте, с чего бы вдруг? Торговля антиквариатом — ремесло старое, вполне почтенное, отмеченное классиками, Вальтера Скотта хотя бы взять… Я совершенно не в уничижительном смысле, голубчик! Просто… Как бы это выразиться… Жизненные стремления у нас с вами диаметрально противоположные, согласитесь. Смотрим каждый со своей колокольни, со своего шесточка. Вам, что понятно и вполне оправданно, хотелось бы взять всё это и побыстрее продать…
— Немаловажное уточнение, — сказал Смолин нейтральным тоном. — Деньги, Фаина Анатольевна, пошли б вам большей частью, а мне от сих негоций достался бы не особенно и большой процент…
— Кто бы сомневался, — сказала старушка. — Я вас никогда и не подозревала в попытках обмануть бедную старуху… Тут другое, Василий Яковлевич. Во-первых, деньги мне не особенно и нужны — в мои-то печальные годы, при полном отсутствии наследников и близких… Во-вторых, что важнее, если вы начнёте продавать картины, вы их разбросаете по стране. Верно ведь? Разлетятся во все концы бывшей великой и необъятной… У вас ведь нет покупателя, готового купить всё Федино творческое наследие с намерением никогда его не разделять?
— Нет, — признался Смолин.
— Вот видите… Вам, быть может, все эти высокие словеса и смешны, но я, дорогой мой, чувствую себя обязанной Федино наследие сохранить в неприкосновенности и целостности. Федю никак нельзя поставить рядом с великими, но всё же, согласитесь, он — из мастеров незаурядных… И никогда я не пойду на то, чтобы наследие разбросать… Всё должно сохраниться в целостности.
— Я вас прекрасно понимаю и не спорю, — сказал Смолин. — Не думайте, будто я не понимаю… Но если мы будем реалистами, Фаина Анатольевна… Суровыми реалистами, увы… Ведь при этом автоматически возникает вопрос, куда… Простите за некоторый цинизм, но вы ж не вечны… Я это говорю не с превосходством, а с полным пониманием: мне пятьдесят четыре как-никак наличествуют и хвори, и звоночки, так что сам не из бодрых вьюношей… Наследников, вы сами признаёте, нет. Случись что — не дай бог, не дай бог! — всё это, — он сделал плавный широкий жест, — отойдёт государству, то есть, практически, никому. А государство… Я о государстве, признаюсь, не самого лучшего мнения. В первую очередь оттого, что государство высоко летает и к мелочам не снисходит. Это мы с вами понимаем, что значат эти картины, а вот поймёт ли случайный чиновничек занятый осмотром бесхозного имущества… Я торговец, торгаш, чего уж там — но я-то, Фаина Анатольевна, по крайней мере, прекрасно осознаю, чем торгую, а вот равнодушные нынешние клерки… Тысячу раз простите, что я затронул столь деликатные вопросы…
— Ну что вы, — сказала старушка с грустной, отстранённой улыбкой. — Всё правильно, всё логично. Я и сама знаю, что пора. И знаю… задумывалась не раз. В самом деле, музей наш коллекцию брать отказался, ибо помещениями не располагает…
Смолин скорбно, с самым искренним сочувствием покивал. Старушка о потаённых пружинах такого решения, конечно же, ведать не ведала. Но причина-то, если наедине с самим собой, в том, что директор музея, лет двадцать собиравший нагрудные знаки Российской империи, перед парочкой подсунутых Смолиным уникумов, конечно же, не устоял. Обошлось это Смолину штуки в три баксов, зато директор (пусть и презирая себя чуточку в глубине души), так и будет отговариваться перед старушкой нехваткой помещений и десятком других причин…
— Я слышал, — сказал Смолин. — А власти наши, увы, индифферентны и финансировать создания музея здесь никак не собираются…
— Увы…
— Вот видите, — сказал Смолин предельно осторожно, старательно подпуская в голос грусти, даже печали. — И возникает дилемма — быть может, лучше всё же продать картины, чем подвергать их риску гибели…Так они, по крайней мере, попадут в хороши руки, пусть и поодиночке. А если… Мне невыносимо думать, что картины могут пропасть. Нельзя же тридцать лет торговать антиквариатом и не проникнуться, не картошка ж со свёклой, право…
— Я нисколько не сомневаюсь в ваших побуждениях, — сказала старушка. — Эта тревога делает вам честь, Василий Яковлевич. Но не всё так печально, знаете ли. Есть варианты…
— То есть?
Она бледно улыбнулась. В голосе звучало даже некоторое торжество:
— Представьте себе, появилась возможность создания музея на основе мастерской… Только подробностей я вам пока не открою и не просите — и потому, что меня настоятельно просили, и из чистого суеверия…
Будто над ухом выпалили из парочки стволов! Он подобрался как волк перед прыжком, он стал собранным, но внешне это, конечно, никак не проявилось, поза осталась столь же небрежной, а выражение лица — столь же безмятежным. Мысли прыгали лихорадочно. Означает ли это, что бабку кто-то обхаживает? Невозможно ж поверить, что у городских чиновников вдруг ни с того ни с сего вспыхнуло наконец желание бескорыстно уберечь нешуточные культурные ценности — не замечалось за ними отроду такого альтруизма и филантропии. Кампаний по сбережению культурного наследия Шантарска не намечается, никто, облечённый властью, ситуацией не озабочивался, сверху указаний не поступало… Ох, не нравится всё это… Но бабульку пытать бесполезно, уж ежели интеллигентка старого закала дала кому-то слово держать всё в тайне, так и будет…
— И даже намекнуть не можете?
— Не могу, Василий Яковлевич, уж простите…
— Ну что ж, — сказал он по-прежнему бесстрастно. — С одной стороны, я даже рад, честное слово — что ничего с картинами не случится и беспокоиться об их судьбе не следует… С другой… Вы уверены, что здесь нет авантюры, мошенничества, тому подобного?
— Смею думать, — сказала старушка с безмятежным видом. — Смею думать…
— Вы, главное, постарайтесь не сделать опрометчивых шагов… Помните, что я всегда готов выступить консультантом, советчиком, кем угодно. Бесплатно, без тени выгоды, вы же понимаете. Нельзя всё время думать о выгоде…
— Василий Яковлевич, что придёт время, я к вам непременно обращусь, — заверила старушка. — Будьте уверены.
— Приятно слышать… — сказал Смолин. — Вот кстати, а как у вас с кнопочками?
— Ох… — на сморщенном старушечьем личике отразилось явственное смущение. — Я их снова куда-то засунула, обе…
— Фаина Анатольевна… — не сдержавшись, поморщился он. — Ну что ж вы, право… Поищите и не прячьте далеко, ну мало ли… Я вас умоляю!
— Ну хорошо, хорошо, посмотрю…
Она тяжело встала с кресла (дореволюционных времён, реставрированное самим Маэстро, две штуки баксов как минимум), подошла к серванту и принялась неторопливо выдвигать ящички. Смолин, пользуясь тем, что бабуля стояла к нему спиной, тяжко вздохнул, уставясь в потолок. Это была его собственная инициатива, осуществлённая за собственные деньги (невеликие) — передатчик на балконе, автономное питание на случай отключения электричества, два брелока с кнопками, в случае чего машина с вооружёнными молодцами одного из охранных агентств нарисуется у дома через пару минут. Фаина свет Анатольевна до сих пор считает, что это совершенно бесплатно постарались городские власти — ну и пусть…