Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать
Шрифт:
Устыдив ворюг, автор дает им возможность исправиться. Прямо в тексте он приводит номер своего Яндекс-кошелька, а далее пишет: «Каждое мое слово, которое вы считываете с этой страницы, несет вам мою энергетику». Намек понимаете? Вы же, мол, платите за электричество, а тут напряжение и поболее 220 вольт: «словно лопнувшая почка, распахнулась ее зажатая в матке чувственность», «войти в нее целиком, на всю длину своего воспаленного и обжигающего Корня Жизни», «великое пиршество эротического возбуждения, дикое бешенство разгоряченной крови», «ее матка извергалась Ниагарой экстаза», «не выпуская из рук ее уже горячее тело, трепетно пульсирующее от моего бешеного бакинского темперамента», «она задыхалась от своих непрерывных оргазмов» и тому подобное. Эротокиловаттами не осветишь весь Манхэттен, но
После очередного такого энергоэкстаза автор гордо замечает: «Даже если критики и обвинят меня в рекламе моих мужских достоинств, я вас уверяю, что никаких преувеличений в моем рассказе нет». Уж не знаю, как там другие критики, а я-то не сомневаюсь в правдивости Эдуарда Тополя. Ах, если бы в его прозе были хоть какие-то иные достоинства, кроме упомянутого!
Попки времен застоя
Анатолий Тосс. Магнолия. 12 дней: Роман. М.: Издательский дом «Компания Элиот»
Помнится, в свое время телереклама усиленно предлагала выгодную покупку — шампунь и бальзам-ополаскиватель в одном флаконе и за те же деньги. Автор романа «Магнолия. 12 дней» завлекает публику примерно тем же проверенным способом. В его новой книге не один главный герой, а сразу два — один молодой, другой зрелый.
Первый из двух, бедный студент и начинающий писатель Толик Тосс живет в брежневской Москве, прыгает из постели бывшей гимнастки Тани в объятия сексапильной кандидатши медицинских наук Милы и по-настоящему озабочен единственной проблемой: «Можно ли спать с двумя женщинами подряд и при этом сохранить душу незапятнанной?»
Второй герой, чья сюжетная линия для наглядности выделена в книге курсивом, живет в современной Америке, в уютном доме на берегу Атлантического океана. Анатолий — уже состоявшийся писатель. У него — «известность, зашкаливающие тиражи, деньги». Его главное занятие — сидеть за компьютером и «записывать переполняющие голову мысли». Он старательно заносит в реестр грешные откровения юного Толика (например, о «неестественном сочетании упругости и податливости, которым только и может обладать женская грудь») и кокетливо вопрошает: «Не слишком ли много исповедальности?»
Хотя автор книги покинул Россию уже четверть века назад, он не забывает об исторической родине. Аннотация к «Магнолии» обещает нам «по-настоящему реалистический, по-настоящему «российский» роман», и этот самый реализм достигается путем пристального наблюдения за выбранным объектом: «Как энтомолог разглядывает через увеличительное стекло не изученное доселе насекомое, так и я пытаюсь в своих книгах рассмотреть жизнь, тоже через лупу».
Жизнь бестолково жужжит, стрекочет, сучит лапками, пытаясь вырваться, но энтомолог-исследователь неумолим. Раз уж он настроился «описать юность, ее дерзания, ошибки, приобретения, описать полно, противоречиво, со всеми приметами времени», то уж будьте уверены — с дороги не свернет. Впрочем, романный Толик наделен чудесным даром предвидения или сумел сгонять на машине времени в наши дни и набраться впечатлений: хотя его юность приходится на эпоху глубокого застоя начала 80-х, Толик легко и между делом упоминает «Жизнь и судьбу» Василия Гроссмана, sci-fi фильмы про инопланетных пришельцев и «футуристических безмолвных зомби», мимоходом говорит о «гламуре», употребляет слово «пропиаренный» и вообще выражается, как тинейджер XXI столетия («ты на меня зря наехала», «ты попал» и пр.).
Первые страниц четыреста в романе вообще нет никакой динамики, зато на последней сотне страниц события так резво пускаются вскачь («время пуляет минутами, словно плотной автоматной очередью»), что сюжет о разоблачении преподавателя-антисемита выглядит наспех вставленный эпизодом — как если бы писатель вдруг сообразил, что его герой какой-никакой, но студент и что за пределами двух постелей в Москве тоже еще что-то происходит.
Пусть читателя не удивляет, если ему попадутся выражения типа: «находчиво нашелся наш водитель» или «забылся в счастливом забвении». Пусть читатель не запнется о «порыв пьянящего запаха» где-нибудь «в промасленной тишине». Так надо. Излагая свое творческое кредо, автор пишет: «Моя задача, как писателя, создать именно такую стилистику, которая, не удержавшись на страницах книги, выплескивается, заполняет все пределы, уводит читателя, внедряется в него, переводит процесс чтения с уровня логического восприятия действия на уровень ощущений». Вероятно, именно для полноты читательских ощущений в книге возникают то «выпуклый ветер», то «выпуклое кокетство», да и «уязвимость человеческого духа» тоже, оказывается, может быть «выпуклой». Понятно, что лишь «дополненное глазами, лицо приобрело законченную цельность». Без глаз, конечно, кое-чего бы в лице не хватало…
Даже если не знать о существовании в природе писателя А. Тосса, его можно вычислить. В жестко структурированном — и оттого весьма предсказуемом — издательском мире порядок раскрученных литературных персоналий похож на периодическую систему Д. И. Менделеева. Даже неспециалисту ясно, что место между элементами Ro (Олег Рой) и Top (Эдуард Тополь) не может оставаться вакантным: на полпути от пафоснослезливого феминизма мужской выделки к столь же утрированному новорусскому мачизму made in USA должно произрастать нечто промежуточное, спроектированное для несколько читательских аудиторий сразу. И действительно, один из критиков еще несколько лет назад поспешил объявить, что-де «Анатолий Тосс увлекает и скучающую домохозяйку, и высоколобого книжника-интеллектуала, и капризную студентку».
Что ж, в новом романе писателя всем сестрам досталось по серьгам. Интеллектуала-гетеросексуала соблазнили «аппетитной, беззастенчиво выставленной напоказ попкой», которая «привлекала внимание объемной округлостью», «шевелилась и перекатывалась половинками». Домохозяйку развлекли рассуждениями о том, что «каждый вздох — есть сублимированная, кристаллизированная, химически чистая искренность» и «истинное совершенствование неотделимо от мазохизма». Ну а студентке объяснили, что крылатое выражение «писатель — инженер человеческих душ» придумал Чехов. И поскольку высоколобый книжник был занят созерцанием похожей на «неведомого зверька» женской попки, никто не поправил автора: мол, вовсе не Антон Чехов это придумал, а Юрий Олеша, а крылатым сделал Иосиф Сталин.
Хотя, конечно, из уютного домика на атлантическом берегу разница между Антоном Павловичем, Юрием Карловичем и Иосифом Виссарионовичем не очень-то видна.
Кладбищенское беспокойство
Маша Трауб. Я никому ничего не должна: Роман. М.: Эксмо
Главная героиня книги, учительница Александра Ивановна, вот-вот умрет: она весит 45 килограммов, ест через силу, почти ничего не видит, с трудом ходит и, кстати, одна нога у нее короче другой на два сантиметра. За героиней ухаживает, преодолевая отвращение, ее бывшая ученица Лена — неопрятная, тусклая, «обабившаяся раньше времени», махнувшая на себя рукой тетка с «тягучим до омерзения» голосом. Ученица гордится своим моральным подвигом, а Александра Ивановна благодетельницу презирает, уподобляя ее «мухе, которую невозможно прихлопнуть». Учительница все еще отлично помнит, как однажды девочка Леночка накатала на нее анонимный донос…
Экс-журналистка Мария Киселева, взявшая псевдоним Маша Трауб, сочинила уже несколько романов, но по степени мрачности рецензируемая книга оставляет все предыдущие далеко позади. Здесь у Маши едва ли не все персонажи, — люди с червоточинкой, трагической судьбой или хотя бы с многотомным анамнезом. Вот бывшая школьная математичка Галина Викторовна, похожая на покойницу, — «невероятно худая, с впалыми щеками и пустыми глазницами», вот медсестра — «алкоголичка», «некрасивая, больная, бледная, затюканная», вот мальчик Стас — родился недоношенным, страдал шизофренией и покончил с собой, бросившись с балкона, а это слабоумный Сережа с диагнозами «энцефалопатия» и «энурез». По ходу сюжета подхалим Женя («глаза масленые, улыбочка мерзкая»), любимый ученик знаменитого хирурга, прирежет своего учителя на операционном столе. Правда, не до смерти: профессора окончательно отправит на тот свет уже упомянутая медсестра — «пьяная, мятая, дурная и отвратительная». И вокруг гроба будут толпиться «незнакомые, дурно пахнущие и уже нетрезвые люди».