Чтение онлайн

на главную - закладки

Жанры

Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать
Шрифт:

«Какая жизнь! И какая энергия!» — мечтательно вздохнет Малыш Каррер. Но, потусовавшись с персонажем, он вернется обратно в свой мир, не желая «романтизировать безумие». Ведь автора не покидает «ощущение, что у Эдуарда едет крыша». Ну а без крыши любой Карлсон — просто бомж.

Никто никуда не ползет

С. Михалков. Самый главный великан / Сост. В. Максимов, Л. Салтыкова. М.: АСТ

С легкой руки Аполлона Григорьевна емкое выражение «наше всё» зарезервировано за Пушкиным, а жаль: к Сергею Михалкову эти слова тоже отлично подходят. Кто, как не Сергей Владимирович с одинаковой сноровкой писал стихи для взрослых и для карапузов? Кто сочинял басни и фельетоны, пьесы и сценарии, рекламные слоганы

и отчетные доклады? Кто возглавлял киножурнал «Фитиль» и отважно обличал пьяных сантехников, нерадивых управдомов и расхитителей социалистической собственности? Кому, наконец, принадлежат слова трех гимнов двух стран?

Сборник, выпущенный к сотой годовщине Сергея Михалкова, примерно на треть состоит из фрагментов мемуаров самого юбиляра, а на две трети — из поздравительных статей и воспоминаний, посвященных виновнику торжества. Не более половины тех статей сочинялись специально к столетию героя; остальные же были созданы гораздо раньше и приурочены к его предыдущим круглым датам. А поскольку все тексты расположены в причудливом порядке и отладить хронологию тут никто не удосужился, читатель ощущает мистический дискомфорт: то ли знаменитый баснописец и гимнотворец умер пять лет назад, то ли по-прежнему жив-здоров и готовит к переизданию поэму «Дядя Степа — милиционер» теперь уже под новым и актуальным названием.

Понятно, что юбилейно-мемориальный жанр требует высоких слов. На страницах книги ее персонаж предстает «истинно государственным человеком» (А. Салуцкий), «державным мужем» (И. Переверзин), «суть от сути и плоть от плоти носителем национального русского характера» (Ю. Сбитнев). «Я не знаю за Сергеем Владимировичем никаких недостатков», — чеканит Л. Салтыкова, а следом и Л. Васильева не находит в нем «ни одной отрицательной черты». И если Г. Юдин превозносит героя Соцтруда за отсутствие его в стихах «витиеватого диссидентского подтекста и усталой вековой тоски», то А. Проханов на частности не разменивается: «Михалков — это эмблема века. Как творец гимна, носитель в себе этого гимна, он столь же значителен, как, например, Днепрогэс, или битва под Курском, или космодром Байконур». По мнению режиссера С. Враговой, «в лице Михалкова нас посетил инопланетянин, живущий совсем в другом времени». Неземные качества юбиляра подтверждает и Ю. Кушак, который в детстве ухватил Михалкова за палец — и вскоре обнаружил в себе поэтический дар: «Может, через этот палец я получил творческий импульс». Если бы Сергей Владимирович оказался Байконуром или тем более Днепрогэсом, юному любознательному Ю. Кушаку не поздоровилось бы.

В целом авторский состав сборника предсказуем. Случайных людей нет: есть соратники и соавторы Михалкова, редакторы и издатели, подчиненные по СП, МСПС и «Фитилю», а также любимые дети, любящие внуки и председатель Счетной палаты Российской Федерации Сергей Степашин. Внезапно встретив на страницах сборника актера Валентина Гафта, известного своим ехидством, с интересом ждешь, упомянет ли он о своей эпиграмме: «Россия! Слышишь этот зуд? / Три Михалковых по тебе ползут!» Валентин Иосифович, однако, не нарушает всеобщего умиленного настроя. Оказывается, той эпиграммы он не писал и посвящена она, кстати, совсем другим людям. Ну, то есть некая зловредная троица по России, может, когда-то куда-то и ползла, но это не Михалковы, о нет, боже упаси!

Впрочем, соблюсти мемориальную благостность от первой до последней страницы не получается. Сквозь толстый слой юбилейной позолоты порой пробивается нечто нелицеприятное. То друг семьи врач Юрий Варшавский заметит о юбиляре, что «он был человек очень лукавый». То писательница Виктория Токарева между делом обронит: «Сергей Владимирович не скрывал цинизма». То внук Егор проговорится, что-де аристократизм деда сочетался с «советской покорностью», а затем осторожно употребит слова «конформизм» и «приспособленчество». А то и сам герой признается в притворстве: «Моя семья была очень близка к церкви, а я, будучи коммунистом, лишь делал вид, что об этом ведать не ведаю».

Собственно, всю жизнь герой этой книги существовал в условиях советского двоемыслия. Он клеймил тех, кто заглядывался на «заграничные наклейки», — и

сам же пользовался западными благами. Он писал песню о Павлике Морозове, но вряд ли хотел бы, чтобы Никита Сергеевич повторил подвиг этого пионера-героя. Он называл события 1917 года «лихими днями октябрьского переворота» — и через пару страниц объявлял советскую власть «лучшим периодом в истории русского народа». Так что когда один из авторов, А. Шевченко, хвалит юбиляра за то, что он «остался верен своим убеждениям, идеалам», суть тех убеждений и идеалов аккуратно вынесена за скобки. Иначе пришлось бы довольствоваться краткой формулой, приведенной здесь же, в статье режиссера В. Максимова: «Его кредо — жить и радоваться жизни». Да кто бы в этом сомневался?

Занимательная математика

Маша Гессен. Совершенная строгость. Григорий Перельман: гений и задача тысячелетия. М.: Астрель, CORPUS

Давно замечено, что подлинный гений отличается от простого таланта не только масштабами своего дарования, то есть, условно говоря, количественно, но и неким качеством отношений с внешним миром. Если талант комфортно вписывается в реальность, как «витрувианский человек» Леонардо да Винчи в отведенную окружность, то гению, напротив, всякая гармония категорически чужда: он выламывается из рамок пошлых обстоятельств, идет им вразрез и покупает линованную бумагу лишь затем, чтобы писать на ней поперек. Мир, растопырив объятия, пытается уловить гения и приспособить к собственным нуждам, а тот выскальзывает и остается при своих.

Поскольку для журналистки Маши Гессен главный герой ее книги, математик Григорий Яковлевич Перельман, доказавший гипотезу Пуанкаре, — гений априори, осознание этого факта значительно облегчает творческую задачу исследовательницы. По сути, конкретный ответ уже указан в конце задачника, и, раз так, автору остается лишь набирать необходимую эмпирику и распрямить все вопросительные знаки до кондиций знаков восклицательных.

Вы вот, например, можете представить Гришу П. общительным спортивным мальчиком, дергающим девочек за косички, припевающим хором, выпускающим стенгазету или хотя бы пускающим кораблики по весенним лужам в компании таких же сорванцов? Нет? И правильно! Читатель не удивляется, узнав о том, что Перельман с детства был нелюдим и аутичен, что у него были нелады с физкультурой, что он не любил мыться, стричь ногти и завязывать шнурки на ботинках, а из всех женщин отдавал предпочтение маме. Прибавьте к этому и ярко выраженное еврейство — и портрет будет завершен.

Понятно, что при таких непростых условиях устрица гениальности могла раскрыться — и явить жемчужину — лишь чудом. Никакие, пусть и самые блестящие, математические способности не помогли бы нашему герою не только пробиться, но и выжить в обществе развитого социализма, где без сдачи норм ГТО даже отличнику не светила золотая медаль, где аутизм воспринимался как опасное упрямство, а замкнутость — как признак неблагонадежности и где на фоне прокламируемой дружбы народов существовала негласная, но четко прописанная «еврейская квота» в главных вузах страны (на математико-механическом факультете ЛГУ, например, «инвалидам пятого пункта» выделялось два человеко-места в год).

Сложись обстоятельства по-иному, Перельман мог бы и не закончить школу, не поступить в вуз, загреметь в армию и сгинуть в песках Кандагара (СССР как раз тогда увяз в Афганистане). Но повезло: на всех жизненных этапах находились понимающие взрослые, — учителя, наставники, старшие коллеги, — которые терпеливо помогали преодолевать идиотические преграды, чтобы на долю героя выпадали только препятствия интеллектуального свойства, а уж с ними-то гений справлялся сам. Таким образом Перельман, победив на международной математической олимпиаде (как его, с такой-то фамилией, туда пропихивали — отдельная песнь), получил право поступить без экзаменов в любой вуз. Он выбрал матмех ЛГУ и, одолев квоту, стал третьим «официальным» евреем на курсе. Далее были учеба, стажировка в США, возвращение в Россию и годы добровольного затворничества, в течение которых непрерывно шел мыслительный процесс, завершившийся протуберанцем триумфа…

Поделиться:
Популярные книги

Проклятый Лекарь IV

Скабер Артемий
4. Каратель
Фантастика:
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Проклятый Лекарь IV

Прометей: Неандерталец

Рави Ивар
4. Прометей
Фантастика:
героическая фантастика
альтернативная история
7.88
рейтинг книги
Прометей: Неандерталец

Семья. Измена. Развод

Высоцкая Мария Николаевна
2. Измены
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Семья. Измена. Развод

Страж. Тетралогия

Пехов Алексей Юрьевич
Страж
Фантастика:
фэнтези
9.11
рейтинг книги
Страж. Тетралогия

Соль этого лета

Рам Янка
1. Самбисты
Любовные романы:
современные любовные романы
6.00
рейтинг книги
Соль этого лета

Последний из рода Демидовых

Ветров Борис
Фантастика:
детективная фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Последний из рода Демидовых

Измена. (Не)любимая жена олигарха

Лаванда Марго
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Измена. (Не)любимая жена олигарха

Драконий подарок

Суббота Светлана
1. Королевская академия Драко
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
7.30
рейтинг книги
Драконий подарок

Темный Лекарь 3

Токсик Саша
3. Темный Лекарь
Фантастика:
фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Темный Лекарь 3

Наследница Драконов

Суббота Светлана
2. Наследница Драконов
Любовные романы:
современные любовные романы
любовно-фантастические романы
6.81
рейтинг книги
Наследница Драконов

Книга пяти колец

Зайцев Константин
1. Книга пяти колец
Фантастика:
фэнтези
6.00
рейтинг книги
Книга пяти колец

Приручитель женщин-монстров. Том 9

Дорничев Дмитрий
9. Покемоны? Какие покемоны?
Фантастика:
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Приручитель женщин-монстров. Том 9

Изгой. Пенталогия

Михайлов Дем Алексеевич
Изгой
Фантастика:
фэнтези
9.01
рейтинг книги
Изгой. Пенталогия

Камень. Книга шестая

Минин Станислав
6. Камень
Фантастика:
боевая фантастика
7.64
рейтинг книги
Камень. Книга шестая