Антивыборы 2012. Технология дестабилизации России
Шрифт:
Узколобость и культурная ограниченность советских лидеров привела к тому, что кризис потребления стал всеобъемлющим социальным кризисом, который и перерос в идейный, в неверие в коммунизм, который вполне можно было после смещения авантюриста и дурака Хрущева перевести на нормальные рельсы цивилизованного развития. Увы, этого не произошло. Крах социализма в России и становление капиталистического метода хозяйствования воленс-ноленс поставили ребром вопрос о необходимости потребления. Ибо без оного не будет капитализма. Это вовсе не означает, как в свое время доказал Карл Маркс, по трудам которого до сих пор в развитых индустриальных странах готовят специалистов к практической работе, что «капиталистическое производство имеет своей непосредственной целью потребление». Это иллюзия, выдаваемая за действительность идеологами мира торгашества. Истина же заключается в том, писал Маркс, что «капитал и самовозрастание его стоимости является исходным и конечным пунктом, мотивом и целью производства; производство есть только производство для капитала, а не наоборот». Если начать говорить афоризмами, это означает, что «без потребления нет накопления».
Само по себе потребление — явление сложное и его ни в коем случае нельзя сводить к оплате товара у кассы универмага. Как только первобытный человек перестал потреблять рядом сидящего, у него возник целый ассортимент
В советские времена, когда престижность вещей нередко определялась не столько их стоимостью, сколько дефицитностью, либо иностранным «брендом», озабоченность приобретательством характеризовали таким термином, как «вещизм». В наше время человека круглосуточно занятого удовлетворением своих насущных и «ложных потребностей» по Маркузе в России именуют шопоголиком (от английского слова shop — магазин, лавка). В индустриально развитых странах появился и такой термин, как «аффлюэнца» по аналогии с английским термином infuenza («инфлюэнца», синоним слова «грипп»). Это еще и производное от слова «affuence» (достаток, богатство), а означает сей термин «эпидемию» чрезмерного труда. Этому заболеванию подвержены многие трудоголики в обществе потребления. Чаще всего — это те, кто постоянно подрабатывают, т. к. не могут вылезти из многочисленных кредитов и избавиться от своей страсти (либо чаще — страсти жены) к бесконечным покупкам, скорее всего, ненужных, но престижных вещей. Все эти болезни приходили в Россию по мере развития в нашей стране рыночных отношений и потребительского общества. Традиционные критики этого общества из числа коммунистов в одной из публикаций в «Советской России» также отметили, что это далеко не здоровый процесс, а заболевание — «потребляйство». Излагая анамнез этой болезни, газета пишет: «Русский народ так старательно «опускали» все 90-е годы, что робкие попытки нашего времени хоть чуть-чуть приподняться «над уровнем плинтуса» уже воспринимаются массами «на ура», как громкие эпохальные победы. Примерно то же произошло и в экономике. Обнищание народа было таким чудовищным, что возможность покупать вещи — разнообразные и относительно недорого — «сорвала народу крышу». До такой степени, что эта возможность затмила все остальное. И обратите внимание: ведь на потребляйстве основана вся наша экономика сверху донизу».
Согласно «Российской Бизнес-Газете» анализ последнего пятилетия показывает стабильно высокие темпы развития российского потребительского рынка — 10–15 % прироста ежегодно. Оптимисты даже заговорили о медленном, но верном превращении России в постиндустриальное общество потребления. Действительно (тут и с «Савраской» можно согласиться), крыша у многих поехала от видимости изобилия и иллюзии, что можно купить все. Столь очевидная вроде бы иллюзия была искусственно поддержана изначально нездоровой банковской системой России за счет практически бесконтрольного потребительского кредита, из-за которого россияне залезли в немыслимые долги. Это настолько стимулировало потребление, что уже в 2004–2005 гг., по информации Центробанка, в России наметилась тенденция превышения темпов роста потребительских расходов населения над темпами роста его доходов. Эта тенденция стала в России устойчивой. И даже в разгар мирового финансового кризиса россияне с упоением залезали в кредит. И за это многим горько пришлось расплачиваться. «Плохо адаптируется… весь наш скороспелый средний класс. У них очень большой разрыв между ожиданиями и изменившейся к худшему реальностью, не выстроена стратегия, как минимизировать риски, как снижать расходы», — предупреждал генеральный директор Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ) Валерий Федоров. По его мнению, у среднего класса достаточно быстро истощится ресурс накоплений, «прежде всего, потому, что средний класс живет не по средствам». С ним согласился и директор Аналитического центра Юрия Левады (Левада-Центр) Лев Гудков. «По февральскому (2009 г.) замеру более всего обеспокоены кризисом именно те группы, которые выиграли в результате идущих изменений, то есть средний класс. Это примерно 15 % населения — относительно обеспеченных и образованных». (Цит по: РИА Новости. )
Формирующийся средний класс, на который идеологи российского капитализма возлагали такие большие надежды, под катком финансового кризиса сильно сдулся. Но в том, что он никак не сформируется, виноваты даже не столько кризис и не столько не позволяющая ему подняться коррупция, сколько нравственная традиция. В России, где со времен незапамятных моральной доблестью считалось нестяжательство, потребление всегда хаяли, отождествляя его с чем-то вроде обжорства и хапошничества. В советские времена эту традицию поддержали в силу того, что и потреблять было нечего, а изобилие было синонимом не столько далекого коммунизма, сколько близкого империализма. Поэтому сам показ западных витрин рассматривали как контакт с агентами влияния и считали идеологической диверсией. Помню, когда я работал корреспондентом «Правды» во Франции, мы зашли с одним провинциальным партийным работником в супермаркет. Он настолько ошалел от вида теперь уже привычного для нас изобилия продовольственных товаров, что с партийной принципиальностью пожаловался на меня в посольство за то, что я ему «подстроил провокацию». А другой — с более развитыми мозгами — попросил сфотографировать его на фоне мясной лавки, пояснив, что хочет теще показать, как за бугром живут. А ведь такие фотографии тоже могли счесть за «идеологическую диверсию». Таковы тогда были представления о потреблении. В современном мире потребление, при условии, что оно базируется не на ложных, а на разумных потребностях, стимулирует развитие общества. Как отмечал академик Вячеслав Иноземцев, «в западном мире с постиндустриальной экономикой самой важной инвестицией становится потребление. И человек, вовлеченный в потребление, в этих условиях не деградирует, наоборот — чем больше услуг он потребляет, тем более богатым интеллектуально он становится». По коммунистической инерции мы все еще повторяем, что средний человек общества потребления с годами становится материально богаче, а духовно — нищает. А выходит — все наоборот? Да, наоборот, но в определенных условиях. Для того чтобы потребление не переросло в «потребляйство», в «аффлюэнцу», необходимы другие условия, другой уровень развития экономики и общества. Россия, перескочив из одного социального строя в другой без всякой к тому подготовки, оказалось не приспособленной к потреблению ни материально, ни духовно. В результате цивилизованное потребление по Иноземцеву — в России удел немногих. Русские с их «сырьевым» менталитетом в рациональном и, как мы любим говорить, «бездуховном мире» Запада, как правило, не приживаются. Мы не были приучены часами говорить о росте цен, об инфляции, о том, в какой банк лучше положить деньги, чтобы там был процент повыше и о том, во что вложить накопленное на счету. А для западного человека, «западноида», по меткому термину Александра Зиновьева, — это неотъемлемая часть его бытия и менталитета, его размышлений на тему «Как и зачем жить?». Как известно бытие определяет сознание. И не случайно специалисты Банка России в одном из своих исследований отметили, что кредитование потребителей, которое развивается у нас бурными темпами, меняет психологию россиян, стимулируя потребление. В значительной степени этому способствует и постепенно происходящая смена ценностных ориентаций и жизненных приоритетов в России. Но далеко не у всех россиян приобщение к цивилизованному потреблению происходит нормально, потому что массовое сознание в РФ не защищено от вредоносных вирусов чуждой нам цивилизации, в том числе от искусов ложных потребностей. С горьким юмором написал об этом мой старый друг, поэт и великий знаток Пушкина Алексей Пьянов:
Была пора — на стадионы
Валили валом миллионы,
Где высшей пробы голоса
Творили в душах чудеса.
Всяк нынче хает эти лета,
Когда свободой окрылен,
Упрямо требовал поэта
Не Апполон, а стадион.
Сегодня прут на стадионы
Совсем другие миллионы.
И вовсе не за чудесами
А за турецкими трусами.
И было б только за трусами! Богатство, такие его атрибуты, как роскошные лимузины, виллы, яхты, заграничные шале, замки — все это стало предметом вожделений и устремлений многих молодых россиян. Реализуют их единицы. Но денежная идея, идея корысти, «практической потребности», поклонения золотому тельцу отравляет сознание миллионов. Она была всегда чужда русскому национальному сознанию, как идея антигуманная, противоречащая самой человеческой природе. В первую очередь потому, что одержимые ею люди готовы были принести в жертву все человеческое ради наживы. Немудрено, что все лучшее в человеческой истории олицетворяет собой борьбу с ней, борьбу истинного Добра с очевидным Злом.
В древнегреческой мифологии есть рассказ о царе Мидасе, который получил от Зевса погубивший его дар: к какому бы предмету царь ни прикасался, тот превращался в золото. Царь умер от голода — ибо в его руках даже пища обратилась в драгоценный металл. «Прикосновение Мидаса» и с душой человека творит то же самое — омертвляет ее. В современной России примеров тому, увы, не счесть. Но вот один, поразивший меня наповал. 13 октября 2009 г. — действительно несчастливую выбрали дату — газета «Твой день» сообщила, что «на торгах в интернете выставлен комплект вещей, связанных с последними днями Сергея Есенина. В частности , продают веревку, на которой поэт повесился 28 декабря 1925 года в гостинице «Англетер» в Ленинграде (!), медальон с локоном волос есенина, срезанным матерью поэта после его смерти (выделено мной. — В.Б .), а также портрет Есенина в гробу, написанный художником Иосифом Левиным. Коллекцию продает Лариса Омарова из Тамбова. К ее мужу вещи попали от коллекционера Никифорова, которому, в свою очередь, веревку и другие предметы передал сам художник Левин, бывший другом поэта. Коллекция личных вещей, связанных с Есениным, хранилась в одном из тамбовских музеев, однако с наступлением кризиса он обанкротился и закрылся, и экспонаты было решено выставить на торги. Срок подачи заявок на приобретение коллекции истекает вечером 14 октября. 13 октября к 11.00 по московскому времени за «есенинский» комплект просили 900 тысяч рублей». Тут нечего прибавить. Рыдать хочется!
Гегель в своих ранних работах по истории христианства, анализируя христианскую концепцию царства Божия и любви к ближнему, отмечает несовместимость стремления к обогащению с нравственным усовершенствованием человека. «Нельзя не признать, — писал он, — что богатство и связанные с ним привилегии и заботы неизбежно привносят в человека определенности, пределы которых создают границы для добродетелей, предписывают им условия и отношения зависимости; внутри этих границ остается, правда, место для добродетели и долга, но они не допускают целостности, полноты жизни, поскольку жизнь здесь связывается с объектами, с условиями, находящимися вне ее, поскольку жизни придается в качестве принадлежащего ей то, что никогда не может быть ее принадлежностью. Богатство неминуемо обнаруживает свою противоположность любви, целому, поскольку оно есть право и воспринимается как многообразие прав, в результате чего и непосредственно к нему относящаяся добродетель, добропорядочность и все остальные, возможные внутри этого круга добродетели необходимо связаны с исключением, а каждый акт добродетели сам по себе есть нечто противоположное» (Гегель Георг Вильгельм Фридрих. Философия религии, т. 1. М., 1976, с. 116).
Начертанное на американском долларе «В бога мы верим», конечно, возмутило бы Иисуса, изгонявшего торговцев из храма. Но на долларе не уточняется, в какого, собственно, бога верят те, кто сделал деньги мировой властью, своим мирским богом и мирским культом. Капитализм вырос не из одной мануфактуры, но прежде всего из ростовщичества, с помощью которого создавался первоначальный капитал. Ростовщичество осуждалось не только православной церковью и в «Домострое». Ни одна религия, кроме иудаизма не разрешала заниматься этим гнусным делом.
«Постараемся вглядеться в деятельность еврея — мирянина, не еврея субботы, а в еврея будней, — писал Карл Маркс в своей ранней работе «К еврейскому вопросу» (1844 г.). — Поищем тайны еврея не в его религии, поищем тайны религии в деятельности еврея. Какова мирская основа еврейства? Практическая потребность, своекорыстие. Каков мирской культ еврея? Торгашество! Кто его мирской Бог? Деньги! (Выделено мной. — В.Б .) Но в таком случае эмансипация от торгашества и денег — следовательно, от практического, реального еврейства — была бы эмансипация нашего времени. Организация общества, которая упразднила бы предпосылки торгашества, — такая организация сделала бы еврея невозможным…