Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
— Почти все, Иван Николаевич. Но соль здесь, так же как и в вашей назидательной истории, в самом конце. Учитывая, что рыжеволосый был не только благородным мстителем, носителем справедливости и так далее, но и человеком с определенным прошлым, а возможно, и настоящим, портфель Шамрая оказался у него. И распорядился он содержимым портфеля в полном соответствии со своими взглядами: часы и портсигар отнес в скупку, документы бросил в почтовый ящик, а фотографии как вещественное доказательство представил мужу Юлии Сергеевны, то есть вам… Что к этому можно добавить? Разве только то, что, изучая надписи на часах, он обратил
Зайков молчал, и я не спешил прервать это молчание. Прежде чем принять решение, ему нужно было собраться с мыслями. Это было его право, и я не собирался на него покушаться.
Минута, вторая, третья…
— Разрешите вопрос, Александр Семенович?
— Конечно.
— Вы здесь для того, чтобы привлечь к ответственности предполагаемого похитителя портфеля?
— Разумеется, нет. Он мне нужен только как свидетель. Происшедшее на квартире Юлии Сергеевны имело далеко идущие последствия.
— Понимаю. И еще один вопрос, хотя я заранее знаю ваш ответ… То, что вы сейчас рассказали, конечно, полностью доказано?
— Нет. Далеко не полностью.
Он удивленно посмотрел на меня:
— Не думал, что вы в этом признаетесь.
— Почему?
— Да как-то в этом не принято признаваться… — Зайков помолчал. — А ведь ваше предположение может не подтвердиться.
— Думаю, что оно все-таки подтвердится.
— С моей помощью?
— Да.
— Вы рассчитываете на то, что отдам вам якобы находящиеся у меня фотографии, письма Юлии Сергеевны, письмо Пружникова и назову фамилию того незнакомца?
— Да.
Зайков усмехнулся и, словно разговаривая сам с собой, тихо сказал:
— Странный вы человек, Александр Семенович. Или слишком хитрый, или слишком наивный — не пойму. И игра, которую вы со мной затеяли, тоже очень странная: ведь вы играете в «поддавки», а мы так не договаривались. Нет, Александр Семенович, не договаривались. Такого уговора не было…
— Но почему игра?
— А что же? Охота «на писк»?
— Как охота «на писк»?
— Забыл, что вы не охотник, Александр Семенович. «На писк» — это когда притаившийся стрелок приманивает лису мышиным писком. Сытый охотник, голодная лиса и взведенный курок… Старинный вид охоты, требующий выдержки и умения подражать мыши.
«Пятьдесят против пятидесяти, — подумал я, но тут же усомнился: — Хотя нет, теперь уже не пятьдесят против пятидесяти. Соотношение «за» и «против», пожалуй, изменилось. Семьдесят против тридцати, а может быть, и девяносто против десяти… Равновесия уже нет. Зайков приблизился вплотную к какому-то решению».
В этом я был почти уверен. Но к какому? Куда переместился центр тяжести? Спокойно, Белецкий, не торопитесь. Все будет хорошо. Должно быть хорошо. Итак…
— Игра, охота, — сказал я. — А если это не то и не другое?
— А что же?
— Естественная попытка искреннего разговора.
— Естественная?
— Да. Вас это удивляет?
— Меня сегодня все удивляет. Но… — Зайков выдержал паузу. — Допустим, вы не кривите душой. Допустим, это действительно
— Нет, просто с Зайковым, Иваном Николаевичем Зайковым, который выдумал себе осинку и несколько жизней, а ведь каждый живет всего одну жизнь, но зато долгую, очень долгую… Так-то, Иван Николаевич!
Он испытующе посмотрел мне в глаза, улыбнулся:
— Забавно.
— Нет, тоже естественно.
— Очень забавно, — повторил он.
Теперь я, пожалуй, безошибочно знал, куда переместился центр тяжести.
— Я предлагаю Ивану Николаевичу Зайкову ответить откровенностью на откровенность.
— Но вы все же ошибаетесь, Александр Семенович, просто Зайкова не существует.
— Он передо мной.
— Нет, перед вами куафер. А какой спрос с куафера? Стрижка, бритье, прическа… Он не должен вмешиваться в дела, которые не имеют прямого отношения к его призванию. Но в ваших доводах есть прелесть если не новизны, то некой соблазнительности. И если бы я был тем, о ком вы говорите, то…
— То?…
— То я бы ответил вам откровенностью на откровенность…
— А именно?
— Я бы, например, признал, что вы почти ни в чем не ошиблись в своих предположениях. Действительно, портфель, забытый ответственным работником, оказался в руках рыжеволосого, но забытый, заметьте, а не похищенный. Я бы сказал, что фотографии, как вы догадались, попали к мужу Юлии Сергеевны и до сих пор хранятся в его чемодане вместе с письмами жены. Я бы назвал и фамилию рыжеволосого, Гордея Анисимовича Чипилева, который находится на поселении и работает на молочной ферме в Муксалме. Но… — Он беспомощно развел руками: — Я только куафер, Александр Семенович. Поэтому не обессудьте, я не могу вам ответить откровенностью на откровенность. Вы завтра у меня бреетесь?
— Если не возражаете.
— Буду рад снова встретиться с вами. А над моим советом все-таки подумайте.
— Каким советом? — спросил я, еще не понимая до конца, что сейчас была дописана последняя страница «горелого дела».
— Над советом бриться два раза в день, как это делают англичане, — напомнил Зайков и постучал ложечкой о край стакана.
— Обязательно подумаю, Иван Николаевич. Очень вам благодарен.
— За совет? Пустое! Куафер обязан заботиться о внешности своих клиентов, даже если это случайные клиенты. Выражаясь вашим языком, это естественно. А теперь разрешите мне откланяться. До завтра, Александр Семенович!
— До завтра, Иван Николаевич.
Из-за внезапной оттепели я вылетел с Соловков на два дня позже, чем рассчитывал. Оттепель была и в Архангельске. Зато Москва встретила меня снегом и довольно крепким морозом, который принято называть бодрящим.
Заснеженные крыши, заиндевевшие ветви деревьев на бульварах, боты, валенки, красные носы и отбивающие чечетку мороженщицы… И все же в московском воздухе чувствовался запах весны. Она возвещала о себе вороньим граем, пучками вербы, которую продавали на всех углах, оживленной суетней юрких воробьев и оживленными лицами прохожих. Ничего удивительного здесь не было: март…