Антоллогия советского детектива-40. Компиляция. Книги 1-11
Шрифт:
— Софья Павловна, мне кажется, что вам придется сегодня гладить мои брюки, — обращаюсь я к ней.
— Милый Чацкий, — смеется она в ответ, — за спасение утопающей я тебе не только брюки и рубашку, а и все остальное выстираю и выглажу. И будешь ты у меня как огурчик. Высушим мою одежду и едем ко мне домой.
На улице Правды, где находится дом Тамары, мы оказываемся около пяти часов. Квартира, в которую мы входим, чем-то напоминает нашу. В большой комнате в углу такой же светлый, как у нас, трехстворчатый гардероб, посередине — обеденный стол и вокруг него
— Скажи, пожалуйста, — спрашиваю я, — твой отец, случайно, не военный?
— Он закончил службу генералом, а сейчас заместитель министра. Мы не больше полугода живем в Москве. А как ты догадался?
— У нас такая же, как и у вас, обстановка. Из военторга. Нам бы мебель, которую делает артель моего дядьки. Красивая! А он мается — заказов мало.
Тамара, уже в спортивном костюме, подает мне отливающий шелком халат и со смехом говорит:
— Значит, твой отец тоже военный? Тогда все проще. Приказываю, все, что есть на тебе, — снимай! И облачайся в халат своего героя Чацкого. За пару часов я все выстираю, высушу и выглажу. Не стесняйся. Я, пока ты переодеваешься, перекусить приготовлю. Не возражаешь, если мы поедим на кухне?
— Да, — соглашаюсь я, — но насколько это удобно, ведь могут прийти твои родители, а я…
— Не беспокойся! Отец с матерью под Истрой, на даче у своих очень близких друзей. А я от такого счастья отбоярилась комсомольской дисциплиной. Мол, как комсомолка обязана быть на демонстрации, и никаких гвоздей! — по-пионерски салютует Тамара.
— Нам тоже недавно дали землю под садовый участок. Мне нравится. Мы были там уже два раза, — говорю я несколько вразрез с эмоциональным всплеском Тамары.
— Дискутировать не будем. Поезд ушел. Иди в ванную, — выталкивает она меня из комнаты.
И вот я, обласканный теплым душем и облаченный в барский халат, пью каберне из хрустального бокала. А Тамара, поставив на стол винегрет, пирог с начинкой из рыбы и холодец, садится рядом и подчеркивает небрежно:
— Все это готовила я сама. Оцени!
Ужинаем мы долго. Во-первых, все действительно очень вкусно, а во-вторых, Тамара в деталях рассказывает о жизни своей офицерской семьи. О том, как мотались они по войсковым частям в Архангельской области да на Новой Земле и Чукотке, в казахстанских степях. Заканчивает она свое повествование грустно:
— Я уже пыталась поступить в Менделеевский, еще до переезда в Москву, но благополучно провалилась на приемных экзаменах. Кто у нас учителя-то, сам понимаешь. Вот и сегодня чуть не утонула из-за того, что плавать не умею. А где мне было учиться плавать? В Северном Ледовитом океане, что ли, или в степи? Мама у меня пианистка с консерваторским образованием. Весь свой талант к ногам отца положила.
Впрочем, печаль ее оказывается мимолетной: вскоре глаза Тамары снова начинают сиять. «Она живет радостью», — думаю я.
— Ген! — мгновенно изменившимся тоном восклицает Тамара. — У меня есть интересные пластинки. Давай послушаем.
Она включает
— Ну вот, меня совсем разморило. Извини меня, Гена. Вещи твои я замочила, а постираю их завтра, ладно? Тебе я постелила в отцовском кабинете. Смотри, — и она открывает дверь у окна. — Доброй тебе ночи, Гена.
Я беру первую попавшуюся книгу, сбрасываю халат, забираюсь под одеяло и зажигаю торшер. Уснуть, пожалуй, удастся не скоро.
Не проходит и получаса, как раздается легкий скрип двери и вслед за ним в комнату проскальзывает Тамара. Она в ночной рубашке.
— Не спится? — поворачиваюсь я к ней, делая вид, будто в ее появлении нет ничего особенного.
— Ничего, что я пришла?
— Ну что ты.
Она садится на краешек постели.
— Слушай, я хочу с тобой поговорить. Ты думаешь, что я странная, да? А все потому, что ты где-то за миллион километров от меня. Потому что я хочу быть с тобой, а ты далеко. А я очень хочу быть с тобой! Я хочу стать твоей! Может быть, ты считаешь, что я с тобой невнимательна, холодна, но это не так. Понимаешь, это, наверное, из-за…
Я догадываюсь, что Тамара хотела сказать «из-за Светы». Она снова вся дрожит, как днем, после падения с лодки в реку.
Конечно, я хочу ее. К тому же и со Светой у меня уже длительное время ничего нет. Глупо, но негде встретиться. Такое положение, хоть на случайную связь иди. Я ласково провожу рукой по ее спине. И она снова вздрагивает.
— Но ты твердо решила?
— Если ты решил, то и я тоже.
Тамара выключает торшер. В лунном свете, пробивающемся сквозь неплотно задернутые шторы, я вижу, как она снимает ночную рубашку. До чего же она хороша, диво дивное! Сердце у меня колотится.
— Иди сюда, — говорю я, откидывая одеяло.
Я сжимаю ее в объятиях, и радость взмывает во мне. Мы лежим обнаженные, и я стараюсь одновременно и успокоить ее, и возбудить. Я целую ее соски, нежно поглаживаю вдоль тонкого стерженька позвоночника. От ее тела идет чудесный возбуждающий запах.
— Я люблю тебя, люблю, — шепчет она.
Я беру ее и слышу негромкий вскрик боли и радости.
Потом, после всего, я отодвигаюсь и кладу ее голову себе на плечо. Так мы и засыпаем.
Утром я открываю глаза и вижу Тамару. Она стоит, склонившись надо мной. Ее глаза сияют, лицо пылает, словно закатное небо над заснеженным простором.
— Родной, — говорит она, — завтрак уже на столе. Иди в ванную, там все тебе приготовлено.
Я скидываю одеяло, встаю и вижу на простыне капельку крови. В ванной висят мои выстиранные и выглаженные брюки, рубашка, трусы и носки.
«Девочка, — подумал я, — сколько же ты спала, милая?»
Неожиданно на одной из репетиций появляется Света. Она целует меня, ничуть не смущаясь присутствующих. Я отвечаю ей тоже поцелуем, но несколько небрежно. Света оценивающе оглядывает Тамару, затем подходит к Тонникову и легким, но неестественным тоном спрашивает: